— Здравствуйте! — сказал я, вставая. — Артемий Трифонович Краснов!
— Здравствуйте! — откликнулась она. — Фролова, Валентина Антоновна.
Так это и есть Фролова — дама у чайного столика? Фамилию ее я, вроде, и не знал раньше. Снова стукнула дверь. В комнату ворвался лысый, худенький живчик, лет сорока. Он поцеловал ручку Фроловой и протянул мне свою маленькую, почти детскую ладошку.
— Криницын!
— Краснов! — откликнулся я, пожимая его лапку.
— Нет, ну ты видал! — без всяких церемоний сразу перешел на «ты» Криницын. — Рижское «Динамо» и горьковское «Торпедо» вничью сыграли, а!
— Не, не видал… — честно признался я.
— Ну и правильно! — кивнул тот. — Ничья за ничьей… Никакого интереса!
В этот момент вошел еще один сотрудников. Здоровенный такой дядя-шкаф. В его присутствии и в без того тесной комнате, казалось, совсем не осталось места.
— А-а, новенький! — обрадовался он, протягивая мне руку. — Синельников, Евлампий Мефодьевич — ваш непосредственный руководитель.
Я на свои лапищи не жалуюсь, но тут возникло ощущение, что пожимаю ковш экскаватора.
— Мне говорил о вас Станислав Мелентьевич… — продолжал здоровяк. — Ну что ж, надеюсь, вы сможете разгрести эти авгиевы конюшни. — Он обвел рукою комнату — и, ей-богу, захотелось пригнуться. — Ваш предшественник с этим не справился.
— Сделаем, — пообещал я.
— Ну что ж, хорошо! — откликнулся начальник отдела. — За работу, товарищи!
Мы расселись по местам. Валентина Антоновна тут же защелкала клавишами своего пишущего агрегата, а мужчины — включая меня — зашелестели страницами. Так начался мой первый рабочий день в редакции «Грядущего века».
Глава 15
Конечно, в работе литсотрудника веселого мало. Ну, если не считать графоманских перлов, которые я время от времени зачитывал к удовольствию коллег. Однако в рукописях, которые поступают в редакцию самотеком, чаще всего, они не смешные. В основном, это либо унылый поток сознания автора, либо нагромождение бессмысленных, слабо связанных между собой эпизодов, без внятно прописанной сюжетной линии, а также однообразные диалоги, шаблонные описания и картонные персонажи.
Так что к исходу первого рабочего дня я себя чувствовал так, словно восемь часов таскал чушки к тоннику, а не сидел за столом и не разбирал тексты. Причем — именно разбирал, почти что расшифровывал. Далеко не все присланные рукописи были напечатаны на машинке, большинство были рукописями в прямом смысле этого слова, частенько накарябанные на листках, вырванных из ученических тетрадок. К счастью, романов среди них было немного. В журналы, в основном, присылали стихи и рассказы.
Меня утешало только одно. В семь вечера у меня встреча с Настей. Надо бы цветы купить, но, во-первых, я не знал — где, а во-вторых, денег у меня после бурной недели новой жизни осталось немного. Просить в долг я не любил, да и неудобно было обращаться с такой просьбой к коллегам, которых я — с их точки зрения — знал всего лишь несколько часов. Ладно. Если вдруг попадутся где-нибудь цветы — все-таки их прикуплю.
После обеденного перерыва к нам заглянул главный редактор. Демократично поздоровался со всеми за руку. Осведомился у меня, как я себя чувствую на новом рабочем месте, и взял распечатки с моими рассказами. Что ни говори, а Мизин всегда умел сохранять лицо. Он и виду не подал, что нас с ним связывает какая-то тайна. Ну и я, разумеется — тоже. Панибратство с начальством невыгодно сказывается на отношении к тебе других сотрудников. Я не должен выглядеть любимчиком шефа, скорее, тот должен стараться быть моим фаворитом.
Рабочий день в редакции заканчивался в семнадцать часов и ни минутой позже, так что можно было не торопясь отправляться к актрисе. Такси мне было сегодня не по карману, и я поехал сначала на метро, а потом — на троллейбусе. Примерно за полчаса до назначенного времени я вышел на нужной остановке и пошагал к длинному, как океанский пароход, дому советских кинодеятелей. На улице было уже по-весеннему тепло. И я не слишком удивился, увидев старушку, торгующую мимозами. Отдав бабульке трояк, я стал обладателем целого вороха этих, в общем-то, невзрачных цветов.
Консьерж в подъезде мне благожелательно кивнул. Видать — запомнил с прошлого посещения. И через несколько минут я был уже у двери квартиры актрисы Трегубовой. Она открыла сразу, встретив меня в прихожей, в длинном вечернем платье, с прической и в туфлях на шпильках. Я еще и порога не переступил, как понял, что этот наряд — не ради меня. Из глубины квартиры доносилась заграничная музыка, слышались голоса, и плыл сизый сигаретный дым. У Анастасии были гости. Не моргнув глазом, я вручил ей мимозы, за что был награжден поцелуем в щеку.
— Спасибо, Тёма! — сказала хозяйка. — Проходи. И не обращай внимания, это не гости в пошлом смысле этого слова… В смысле, специально я их не звала…
— Ладно, разберемся! — отмахнулся я и принялся было снимать ботинки.
— Не надо! — запретила Настя. — Вот коврик, вытри — и шагай смело в зал…
Пришлось ограничиться пальто и шапкой. Хотя я бы с удовольствием разулся — целый день в обуви. Впрочем, возможно, как раз поэтому такого и не стоило делать. Вообще, надо бы завести на работе сменку. Я вошел в большую комнату и был встречен любопытствующими взглядами присутствующих.
— Ба! — заорал Мякин, тоже оказавшийся среди этих «гостей-не-гостей». — Это же наш Матрос!
— Моя фамилия Краснов, — дружелюбно уточнил я.
Компашка беззлобно и приветственно заржала.
— А ну цыц! — прикрикнул на них режиссер, который, похоже, и вне съемочной площадки чувствовал себя главным. — Еще неизвестно, кто над кем будет смеяться, когда работать начнем.
Гости-не-гости сразу притихли, из чего я сделал вывод, что все они должны участвовать в съемках фильма «Умирает последней». Раз слушаются режиссера.
Вывод оказался правильным. Пока хозяйка ходила на кухню за угощениями, Григорий Фомич принялся знакомить меня с коллективом. Некоторых из присутствующих я узнал. Ведь это были довольно известные актеры и актрисы советского кино. Однако были среди них и лица мне неизвестные. Это и не удивительно, ведь большая часть людей, от которых зависел успех фильма, всегда остаётся за кадром.
Кинозвезды уделили мне не слишком много внимания, что меня совершенно не обескуражило. Всему свое время. Возможно, совсем скоро некоторые из них начнут хвастаться знакомством со мною, а не наоборот. Кроме Мякина и, само собой, Насти, в этой компании мне понравился оператор Серегин. Все называли его просто Мишей. Совсем как того парня, собиравшегося в моем времени снять мою встречу с читателями, которые не пришли. Миша не выкобенивался, не корчил из себя звезду мирового масштаба. Он сидел в уголке, кушал водочку, игнорируя мудрёные коктейли, и закусывал ее бутербродами с икоркой.
— Хорошее у тебя лицо, Артемий, — сказал он, без обиняков перейдя на «ты». — Красное, пролетарское… Буду ходатайствовать перед Фомичом, чтобы гримеры не слишком замазывали…
— В народе говорят — рожа, хоть прикуривай, — самокритично заметил я.
— Точно! — радостно согласился Миша. — Главное, чтобы пленка в камере не расплавилась…
Мы посмеялись. Серегин и в самом деле оказался мужиком свойским, так что я с ним с удовольствием выпил. Остальная компания тоже разбилась на группки и теперь шушукалась каждая о своем. Анастасия держалась от меня в стороне, видимо, не желая преждевременно афишировать знакомство. Зато режиссер своего интереса не скрывал. Разумеется — профессионального. Он оттащил меня от оператора, схватил с подноса, который держала в руках хозяйка, два бокала с коктейлями, один передав мне.
— Слушай, Краснов, — заговорил Григорий Фомич, со шкворчанием вытянув через соломинку половину содержимого своего бокала. — Человек ты в нашем деле новый, поэтому хочу заранее договориться с тобой… Если увидишь на площадке чьи-нибудь кривые ухмылки, услышишь смешки и прочее — не реагируй. Я единственный человек, чье мнение в процессе съемок имеет значение. Все остальное — шелуха, понял?
