— Удивительным, загадочным образом, вестимо. Ты же видел, она не владела собой. По большому счету нынче ты бился отнюдь не с Хель. Гордись этим.
— Не уходи от ответа, — попросил (да, попросил!) бретер, убирая кригмессер в ножны и надеясь, что наставник не заметит легкую дрожь пальцев. — Ты ведь знаешь, о чем я. Она взяла меч в руки менее двух лет назад. Да, с учителями Хель сказочно повезло, однако этого мало. Даже помощь, — он ткнул пальцем в небо. — Не могла превратить ее в такого бойца. Скажи, ты использовал на ней…
Раньян втянул воздух сквозь зубы, будто каждое слово доставляло ему настоящую боль.
— … свое волшебство?
— Уж не ревность ли слышится мне? — саркастически усмехнулся Пантин.
— Да, — на удивление честно и откровенно признал мечник, видимо решил, что правду от мага не скрыть.
— У тебя нет повода жаловаться, что я мало тебе дал, горшечник, сын горшечника, — кажется, фехтмейстера забавляли как сама беседа, так и ее предмет. Он откровенно подчеркнул низкое происхождение собеседника, будто намекая: «взгляни, с чего ты начинал и как высоко поднялся»
— Нет, — согласился бретер. — Но такова натура человека. Ты сделал меня первым среди равных. Я ценю это и сойду в могилу, не утратив ни капли благодарности к тебе. Но…
Он замялся, так и не закончив предложение.
— Но? — Пантин и не подумал каким-нибудь образом облегчить откровенность для ученика.
— Вижу, как легко ей было дано то, за что я заплатил столь дорого. Это… — Раньян опять неуверенно запнулся, чем немало удивил бы знавших Чуму. — Нет, я понимаю, что у всего есть причина. Но все равно я…
Он резко махнул рукой, будто рассекая ночной воздух невидимым клинком.
— Я ревную, словно девица на «ярмарке невест», черт возьми!
— Во-первых, ты смотрел, как развивается ее умение, однако не видел. Думал над причиной, но не понял. А разгадка проста. Девица не учится.
Пантин сделал отчетливое ударение на решительном и безапелляционном «не». Раньян нахмурился еще сильнее в гримасе непонимания и недоверия.
— Господи, — внезапно прошептал он. — Не может быть. Не может…
— Именно, — очень серьезно, на сей раз без тени сарказма вымолвил Пантин. — Наконец то сообразил. Сегодня прямо таки чудесный день озарений.
— Я так понимаю, бесполезно спрашивать, как это возможно? — с явственной безнадежностью в голосе уточнил Раньян.
— Конечно. Есть вещи, которые тебе знать не нужно… или рано. Всему свое время, горшечник, выбравший по собственной воле путь убийцы. Что же до второго, насчет ревности ученика к другому ученику… поверь, не стоит. Не стоит.
Раньян повернулся к наставнику, молча уставился в серые бельма фехтмейстера, не веря своим ушам. Думая, что наверняка ослышался. Первый раз на его памяти в голосе Пантина звучала такая… искренняя печаль? Настоящая, неподдельная грусть.
— Не стоит, — повторил воин и колдун. — Ты не знаешь, сколь дорого она заплатила за свое умение, точнее за все, что к нему прилагается. И еще заплатит. Ее жизнь — книга, сказка, в которой часть страниц уже исписана, а часть еще предстоит написать. Но это страшная сказка с очень плохим концом.
— И никак иначе? — спросил бретер, словно человек, нащупавший в непроглядной тьме контуры чего-то удивительного, едва познаваемого… и страшного в своей величественности.
— Я обязан ей, — торопливо, пожалуй, даже чересчур торопливо уточнил Раньян. — Не хочу, чтобы с ней случилось… случилась беда.
— Много страниц еще пустует, — сумрачно отозвался Пантин. — Многое предстоит записать. Буквы и слова могут быть разными, но хороший текст из них не сложить. После этой ночи — уже нет. Она выбрала. И за себя, и за других.
— Это… плохо, — пробормотал бретер, понимая, что внятного объяснения не дождется.
— Или нет, — пожал плечами воин-маг, затем добавил, неожиданно по-доброму, словно прочел мысли ученика. — Не спрашивай.
— Ага. Запретное знание, — сардонически хмыкнул Раньян.
— Нет. Я просто не смогу этого сделать, — с убийственной серьезностью, без тени привычного сарказма вымолвил старый маг, который помнил блестящий и необратимо утраченный мир. — Точнее смогу, но это будет катастрофа.
— Не понимаю.
— Парадокс Штайна.
— Никогда о таком не слышал.
— Разумеется. О нем знают лишь колдуны, да и то не все. Это наследие старого мира, тех времен, когда чародеи заигрались с могуществом, которое давала жестокая магия крови и смерти. Заигрались, едва не уничтожили мир и были остановлены.
— Посланником и Пророком? — уточнил Раньян. Наставник не удостоил его ответа, продолжив мысль:
— Парадокс Штайна это инструмент, точнее закон мироздания, который не позволяет чародеям управлять временем. У парадокса много проявлений и аспектов, иногда они даже противоречат друг другу. В частности он устанавливает правило: то, что предвидено чародейским способом, сбыться не может. Во всяком случае, так, как увидел провидец. Если ты чуть-чуть приподнял завесу над грядущим, изменения тоже будут крошечными. Незначительными. Но чем дальше обзор, чем шире охват…
Мастер вздохнул и умолк.
— Не верю, — сказал после долгой паузы Раньян. — Не верю, что маги не пытаются обойти этот самый… парадокс.
— Конечно, пытаются, — ухмыльнулся Пантин. — Некоторым даже удается. Или они так думают. Но я в подобные игры играть не могу, — добавил он уже серьезнее. — Я столько задолжал миру самой своей жизнью, что лишнее слово может столкнуть камешек от коего произойдет лавина. Понимаешь? А впрочем, даже если не понимаешь, все едино.
Раньян помолчал немного, осмысливая, затем осторожно предположил:
— Должно быть, страшный это был мир… мир, где верховодила магия. Где можно было управлять силой превращения живого в мертвое и владеть даже временем.
— Он был другим, — передернул плечами Пантин, будто замерзнув. — Просто другим. Хотя более цивилизованным, это уж точно.
Раньян задумался, надолго и крепко. Затем наставник и бывший ученик обменялись еще несколькими фразами, а после разошлись. Бретер направился по следам Хель, к поезду, где — одновременно близкий и недосягаемый — путешествовал его сын, беспомощная фигура в игре королей, способная, тем не менее, изменить ход всей партии одним лишь присутствием на доске. А фехтмейстер ушел к скромному лагерю новых попутчиков, готовясь, как и прежде, с отстраненным любопытством наблюдать за причудливым, непредсказуемым путем, который совместно изберут Случайность, Судьба и Воля.
_________________________
Говоря о «ярмарке невест» Раньян имеет в виду первый бал для юной аристократки. Не помню, писал ли я об этом раньше, но даже если писал, напомню: это были не только веселье, драйв и энергия молодости, но и суровый краш-тест для дебютантки. Если она оставалась без внимания и приглашения, на том светская жизнь (а главное — поиск выгодного жениха!) легко могли завершиться. Отсюда страдания Наташи Ростовой в знаменитой сцене — девушка не просто хочет танцевать, она понимает, что в эти минуты решается ее судьба. В принципе эта практика больше характерна для Нового времени, однако не только лишь товарищу Сапковскому вольно упарываться постмодернизмом.
Глава 8
Прошло несколько дней.
Снова потянулся долгий путь, час за часом, день за днем. Местность вокруг ощутимо изменилась, явственно показывая обжитость и стабильное увеличение плотности цивилизации на квадратный километр. Леса, даже хиленькие и кустарниковые, почти вывелись, уступив место рощицам и садам отчетливо сельскохозяйственной направленности. По крайней мере, раз в день на пути встречалась речка, обычно под каменным мостом. Дороги с тропками да тропинками вились, пересекаясь, ткали паутину торговой жизни королевства. Елена год с лишним тому назад уже пересекла значительную часть континента, но в ту пору она старалась избегать значимых трактов и больших городов, так что наблюдала в основном типичные грунтовки. Здесь же фундамент дорожной сети составляли более продвинутые «колейки», у которых продолбленные в земле тысячами колес выбоины засыпались гравием. Получалось нечто вроде железнодорожной трассы, которая сохраняла относительную пропускную способность и после дождей — бича дорог попроще.
