Мы опять отжали врага до середины палубы, и я вновь воспользовался крышкой люка, а вдобавок еще и лежащим на ней трупом. Кажется это был кто-то из наших. Заняв эту сомнительную высоту, я вновь огляделся, чтобы оценить обстановку, и сердечко у меня слегка екнуло.
— Ты чего делаешь, мудак? — Заорал я, стараясь перекрыть грохот боя. — Осьминог, твою мать, совсем с ума сошел?
Кажется он меня все-таки услышал, до него ведь было не больше пятнадцати метров. — Огляделся, довольно осклабился, махнул мне рукой, и поднес пальник к затравочному отверстию пушки. Одной из тех, что мы развернули на левом борту, чтобы обстреливать правый. …Грохот. Клубы дыма. На несколько секунд сердечко нырнув в сапоги, затаилось там, вовсе перестав биться. И только спустя мгновение, когда голова осознала что сноп картечи не порвал нас всех на куски, сердечко вернулось на свое место, и забилось там со скоростью истеричной швейной машинки. Этот старый мудак и опытный артиллерист, все-таки догадался, а главное — как-то сумел развернуть тяжеленную пушку, и шмальнуть из нее точно вдоль борта. Впрочем, не удивлюсь что и нашим досталось чуток мушкетных пулек. Но то, что досталось удихам, существенно перетянула чашу весов боя. Почти всех кто перебрался на галеру за нашими спинами, вымело потоком огня и свинца. А еще — о чудо! Я увидел как за левым бортом вражеского фрегата, полощется наш славный «Красный вепрь», и покрашенные в желтый цвет мачты «Кусачей черепахи». И мое неистово колотящееся сердечко, забилось еще быстрее, но теперь уже от радости. — Помощь все-таки пришла. Так-так, а вон кажется и на противоположной стороне «театра военных действий», возле второго фрегата, появилось знакомое знамя, на мачтах знакомого корабля. …Несколько дней мы плелись в кильватере «Счастливого», так что я успел хорошо запомнить многие характерные особенности этого корабля.
— Наши! — Заорал я, окончательно срывая глотку. — Подошла подмога. Щас мы всем покажем. Дави сволочей! Вперед. Дави!
И сам бросился в бой, надеясь увлечь подчиненных своим примером. А иначе эти снулые доходяги, просто позволят перебить себя накануне победы, от полной безнадеги. Как я вообще заметил, эта трущобная сволота, особой стойкостью не отличается. Быстро зажигаются от обещаний легкой победы и последующего грабежа, но так же быстро гаснут, столкнувшись с первыми трудностями. Мой протазан к тому времени уже лишился наконечника, отрубленного от древка умелым ударом абордажного топорика. …Трофейная сабля, тоже куда-то улетела, выбитая из рук. Очень ловкий противник попался, видимо из дворян, уж больно искусно он действовал своим тяжелым прямым клинком. Пришлось тогда воспользоваться пистолетами, благо колесцовый замок, не требовал подсыпки пороха на полку. Отскочив назад, я грохнулся на палубу, поскользнувшись в луже крови. И как оказалось — на удачу. Мой ловкий противник успел мгновенно нанести второй удар, который наверняка бы вскрыл мне брюхо, но — фигушки. Чего-чего, а падать не теряя при этом ориентации в пространстве, и не ломая себе костей, я умел. Упал, выдернул пистолет из сшитой по спец-заказу нашим парусным мастером, специальной кобуры, и выстрелил почти не прицеливаясь. Так что, вылетевшая пуля, вскрыла брюхо моему противнику. А я вскочил на ноги, как нас учили, по методике неваляшки, успев попутно подхватить оружие моего противника. И снова ринулся в драку.
Помощь нам шла с двух сторон. Но бой, тем не менее, кончился еще не скоро. Было много всяких эпизодов, о которых память сохранила лишь какие-то разодранные в клочья воспоминания. Вот глаза Киирда, с недоверием смотрящего на торчащее у него в брюхе древко пики. …Вот какой-то, сущий сопляк, чуть ли не ясельного возраста, пытается ударить меня саблей, слишком большой для него, поэтому он держит ее двумя руками. А вот мой ответный удар, обрывающий почти и не начатую жизнь. Возможно, будь у меня хотя бы доля секунды на то что бы подумать, я бы смог ударить плашмя, сохраняя щенку жизнь. Но — думать я перестал уже давно, превратившись в машину для убийства. Когда на тебя со всех сторон сыпется град ударов, думать некогда, надо просто реагировать. Я и реагировал. …Вот кто-то из моих аэрооэсзких вояк, истерично вопя машет во все стороны саблей. В глазах его чистое безумие, в крови течет один адреналин, позволяющий не чувствовать ни боли, ни усталости. Но неуязвимыми, берсеркеры бывают только в сагах. Грамотный удар протазаном подрубает ногу. Безумец валится на залитую кровью палубу. Еще один взмах… А вот уже и спины врагов. Я дошел до той части палубы, где удихи сражаются с бывшими гребцами. Два коротких удара в спины. Чисто механические, без всяких эмоций и раздумий. Два трупа. Шаг в сторону, еще один удар. Меня заметили, но это уже не имеет никакого значения. Я продолжаю автоматом наносить и отбивать удары. …Стоп. Это уже свои… Отбиваю «дружественный» удар. И укоризненно показывая нанесшему его гребцу кулак. Тот изображает на своей заросшей волосами роже, нечто вроде извинения. Разворачиваюсь, ищу противника. Кажется там, возле кормы, еще кто-то сопротивляется. Вы сопротивляетесь? — Тогда мы идем к вам!
Эх, благодать! Солнышко светит. Птички поют. А уж как цветочки благоухают… В наших краях, свой сад — это не всякому богатею по средствам. Потому как земли у нас каменистые, ветры дуют сильные, да и холодно частенько бывает. А в тутошних землях, как мне Лиита рассказывала, снег — это навроде горного бабайки, призрака из камня, или карлика Манаун’дака — только в сказках и живут, а живьем никто не видел. Вот она, например, за все двадцать лет своей жизни, снега ни разу не видела. Чего бы тут садам не расти?
…Нравится мне тут. Хееку — старый хрыч, наверняка бы и тут бурчал, что дескать — «Люди неправильно живут, и вообще — все неправильно!». А мне — нравится. Жизнь тут на островах — такая, знаете, расслабленная. Тут даже работяги ходят с таким видом, будто только с лежанки встали, и сейчас жрякать да вино пьянствовать идут, просто захватили с собой еще и груза пудов пять. Ну да оно и понятно. Это у нас все бегом делать надо, чтобы успеть харчами запастись пока еще солнышко теплое, заодно, ежели что, и сам согреешься. А тут — наоборот, — начнешь на жаре суетиться, совсем сомлеешь и копыта склеишь. Да и земли на островах, не в пример нашим сытнее, чтобы кажний день с полным брюхом быть, особо упираться не приходится. Тут чего не посади — растет. Скот правда толком пасти негде, оттого только овечьи отары кое-где и пасутся, да и не отары это, а так — слезы, зато море под боком. А в море этом, живности всякой, и не сосчитать! Я-то поначалу, шибко Лииту веселил, когда всяких тараканов морских жрать брезговал. У нас в пустошах, даже рыбу, как-то не особо едят, хотя в реках ее и много. Разве что с голодухи большой, стол свой тварью этой чешуйчатой опаскудишь. То ли дело мясо или молоко. А тут, совсем даже наоборот — без рыбы ни одна трапеза не обходится, как у нас без лепешки ячменной. А вот с мясом да молоком туго. Разве что мясо морских животных, хотя по мне, все что из воды выловлено, все рыба! А еще они тут всякие там водоросли, ракушек, и улиток жрут, или вон креветки, крабы, да лангусты — те еще твари страховидные навроде пауков или скорпионов, только куда здоровее — а тоже жрут. В общем — все эти островитяне жрут, чего море им отдает, даже всякие бревна да ветки, что волнами на берег выносит — и те на растопку пускают. Хе-хе, а с дровами у них тут и впрямь не богато. Оттого многое из живности этой морской, чуть ли не сырьем пожирают, или для начала слегка в уксусе промариновав. Я, поначалу морду от такого безобразия кривил, — даже в детстве, когда сиротой по соседским домам побирался, я бы улиток сырых жрать побрезговал, да хоть и вареных, все одно б побрезговал. А тут — распервейшие богатеи, специально слуг посылают, чтоб значит, как только мальцы, что гадость эту в прибрежных камнях собирают, на рынок свежую корзину приволокут — сразу бы им на стол тащили, да по фарфоровым тарелочкам раскладывали. Но потом — ничего так, распробовал. Даже сам с Лиитой пару раз ходил тараканов этих морских собирать. У местных это забава, вроде как у нас на кроликов или сурков охотиться. Ничего так — забавно. Опять же — на девичьи ножки поглядеть, когда они, задрав подолы, по мелководью ходят. А иной раз и волной, очередную красотку так окатит, что вся ее одеженька тело-то так и облепит. А надевают тут на себя, не шибко много… Хе-хе. Мне Лиита правда как-то шепотком на ушко призналась, что коли местная девчонка не захочет, так ее никакой волной и не окатит. …Ох и хитрые они, эти бабы!
Да… Как заявился я поначалу к хозяйке с письмом от начальника нашего, так меня едва ли не взашей прогнать хотели. Даже стражей грозились, да только видать, скандала поднимать не захотели. Однако первую ночку, я в саду, под чистым небом ночевал. Гы-гы, будто для меня, после Даара, в том сложности какие есть, на местной теплой да мягкой земельке поспать. На второй день, опять хозяйка грозилась да ругалась, а Лиита — служанка ейная, мне втихаря пирожков вынесла, по старому знакомству. Это ведь мы с ней, в позапрошлый раз на лавочке сидели, да ухи на хозяйскую ругань вострили. Я бы и так с голоду не помер, благо денег мне полусотник наш щедро отвалил, но всяко приятно, когда о тебе так заботятся. …Ну, ругалась значит, хозяйка, ругалась, а я из себя сироту базарную корчил. — «Ой тетенька, позабыт-позаброшеный я, имей снисхождение да прояви доброту человеколюбивую. Человек я подневольный, ослушаться начальника не смею. Коли выгонишь — сгину я в краю далеком, уж будь тогда милосердна — отпиши родне, дескать — погиб служивый на чужой сторонке, приказ воинский сполняя…». Хе-хе, вы не глядите, что во мне росту — сажень с гаком, и я большинству других мужиков, сверху вниз на макушки поплевывать могу. Я, при случае, такую жалостливую рожу состроить изловчусь, что мне поболее какого калеки, что на храмовой паперти сидит, подавать будут, так что где уж тут хозяюшке-то нашей устоять. Пожалела, вошла в положение — она хоть и строгая с виду, а душа-то у нее добрая. Иначе бы Иигрь на ей и не жанился. Он-то ведь тоже — человек с пониманием! А когда еще и узнала что я ейного мужа любимый ученик…
