Есть и третье, может самое главное и прибыльное — это белужья икра. В этом времени из белуги могут достать до ста сорока килограммов икры. А это не только растущее внутреннее потребление, но и перспективный экспорт. Если побьём персов, то Россия станет эксклюзивным поставщиком черной икры. И здесь большую долю будет иметь именно Александр Куракин.
— Что ж, Михаил Михайлович, убеждать вы умеете, и проекты ваши занимательны. Коли всё сладится, то я первым назову вас своим другом и стану всемирно содействовать вашему продвижению, — гордо, словно нынче было сказано некое откровение, провозгласил Александр Куракин.
— Скажите, Михаил Михайлович, приглашены ли вы на коронацию его величества? — спросил Степан Александрович.
Я даже не знал, что ответить. Прозвучало всё так, что мне должны были вручить некое письменное уведомление, как нынче зовут на бал. Но такого уведомления у меня не было. Однако, на большой бал, который должен состояться в Москве, устное приглашение от самого государя у меня есть. Даже не приглашение, а упоминание, что я там могу быть. Именно всё это откровенно я и рассказал.
Александр Борисович укоризненно посмотрел на своего брата, и тот, прочтя что-то в глазах старшего родственника, поспешил сказать:
— В собор на коронацию, если вам не выдано письменного уведомления, идти нельзя. На бал можно. Первое, вы представлены императору и даже имели честь делать доклад Его Величеству. Окромя прочего, вы отправитесь со мной, как секретарь Правительствующего Сената, удостоенный милости государя. Так что конфуза быть не должно.
Естественно, я чинно поклонился, поблагодарил «кормильца». Однако, я уже вполне осваиваюсь в этом мире и знаю, что прийти на бал могу.
А вообще в Москве нужно появиться. Есть одна проблема. И проблема эта — мои родители. Я веду переписку прежде всего с мамой, потому как отец выказывает мне обиду. Отцовское недовольство имеет причины в моём отказе от предложения митрополита Гавриила принять сан. Слухи дошли и до Владимирской губернии. А ещё, как я понял из писем, у отца не всё в порядке на службе. Паства почти отсутствует. И, как я понял, семья испытывает недостаток средств. От меня же хоть что-то брать отец не желает.
Смешанные чувства я испытываю по отношению к родителям. Теряюсь в эмоциях. Получается, что я испытываю крайне нежные чувства к людям, которые для меня чужие. Михаил Михайлович Сперанский до появления в его теле Надеждина сильно любил свою мать и почитал отца. Перед матерью он вставал на колени при любой встрече. Если я поведу себя иначе, то кабы мой папа не прибежал изгонять из меня бесов.
Принимать родителей раньше было просто негде, так как жил я только в доме Куракина и не имел даже комнатушки, по примеру той, что была у меня в Главной Семинарии. Ну, а теперь, когда у меня есть дом, там живёт и учится некая особа, которую показывать родителям вообще нельзя. Это я про Аннету Милле.
Так что в Москве можно и встретиться, тем более, что добираться туда матери проще, ближе, и она уже не раз была в Первопрестольной, а вот в Петербурге меня ещё не навещала.
После всех разговоров мы пошли обедать. Сегодня я мог приглашать братьев, а не ждать такого хода от них. Я провёл на куракинской кухне немало времени и следил за тем, как рождались два новых блюда. Они будут апробированы на братьях, а освоены в кулинарной школе и заложены в меню в мае открывающегося трактира нового образца.
— Господа, вы не будете возражать, если сие блюдо будет названо «мясо а-ля Куракин», — показал я на «бефстроганов». После мой указательный палец переместился на котлеты, названные в иной реальности «пожарскими». — А сии котлеты назову «куракинскими».
— Называйте, Михаил Михайлович, такая слава, если блюда вкусны, нашему роду не повредит. Однако же, я даже не знаю. Подобные блюда приятны на вкус, но котлета может быть изрядно простой. Она же из курицы, — засомневался Алексей Куракин.
Раньше я с ним обсуждал некоторые названия. А его повар — это и есть главный исполнитель всех тех приблизительных рецептов, которые я предлагаю. Эти два блюда, предложенные сегодня на обед, насколько я знал историю кулинарии, стали хитом и визитной карточкой богатой дореволюционной русской кухни. Так отчего же они сейчас не могут получить признание?
Вслух я, конечно, этого не говорил, но именно Куракины, больше всех, конечно, Алексей Борисович, стали теми людьми, на которых мы апробируем все новые блюда. Если уж заходит таким гурманам, то будут приняты многими другими.
Глава 11
Глава 11
Москва
31 марта 1796 года
На следующий день я пошёл к Алексею Ивановичу Васильеву. Оказалось, что этот человек своей судьбой крайне похож на того меня, коим я сейчас являюсь в системе сословных предрассудков. Васильев был из беднейшей семьи, пусть и дворянской. Его дед, как наперебой указывали все три брата Куракиных, сам стоял за плугом и пахал землю. Этот факт столь смаковался братьями, что мне тогда в какой-то момент показалось, что дворянин за плугом — это сильно хуже, чем даже поповский сын.
А что было делать деду будущего вельможи, если у него всего было меньше двадцати крепостных крестьян, а земли вполне хватало? Для меня же, с превалирующим сознанием Надеждина, человека будущего, подобный эпизод в истории семьи Алексея Ивановича Васильева только возвышает его и заставляет уважать деда моего нынешнего начальника, своим умом пробившегося в обер-секретари Адмиралтейств-коллегии. Тем более, дед, а после отец, делали для Алексея Ивановича всё возможное, чтобы дать образование. Это с некоторым уважением отмечали даже снобы Куракины.
Ну, а после… Вяземские… Это меня так преследует идея-фикс женитьбы на Екатерине Андреевне, что и тут уши Вяземских торчат? Дедушка моей зазнобы взял «шефство» над Алексеем Ивановичем Васильевым, и тот, благодаря своим способностям и уму, пошёл в гору. Он и сейчас повязан с Вяземскими через брак с Варварой Сергеевной Урусовой, свояченицей Вяземского Александра Алексеевича, отца папеньки Катерины, пусть тот и разругался с остальными родственниками, не переставая быть частью немалого клана.
А ещё такой интересный факт вырисовывается — мы с ним, с Алексеем Ивановичем, однофамильцы. Да, именно так, мне же благозвучную фамилию «Сперанский» дали лишь в семинарии, а так я мог быть «Васильевым». По крайней мере, отец мой именуется в миру Михаилом Васильевым.
Так что я хотел не столько понравиться временному начальнику, как заиметь его у себя в приятелях, несмотря на определённую разницу в возрасте. И это частично получилось. По крайней мере, после продолжительного разговора я получил предложение составить компанию Васильеву в путешествии в Москву. Куракины всё равно собрались ехать в Первопрестольную в императорском поезде. Так что предложение государственного казначея Васильева вполне приемлемо: и деньги экономит, и не скучно ехать, так как всю дорогу можно работать и обсуждать будущую финансовую реформу. И вот мы уже едем в одной карете в Москву.
— Ну, что ты будешь делать? — сетовал Алексей Иванович Васильев на очередной почтовой станции. — Всяк и стар, и млад — все устремились в Москву, будто там будет представление времён Елизаветы Петровны или почившей матушки-государыни Екатерины Алексеевны. Павел Петрович не таков, чтобы неделями балы и празднества устраивать. А они всё едут, лошадей на какой уже станции нет, а дороги поразбивали, что колёса грузнут на версте по нескольку раз.
Была в характере Васильева такая черта, как брюзжание. Правда, оно растворялось сразу же, как речь заходила о работе. Тут он становился может даже излишне серьёзным, если не суровым. На контрасте двух настроений казалось, что Васильев чуть ли не страдает раздвоением личности. Нет, это был один человек, но такой, что помнил, из каких низов он поднялся, и не хотел опуститься туда вновь. А ещё…
— А вы, господин Сперанский, задумывались о женитьбе? — спросил меня Васильев во время чаепития на одной из почтовых станций между Новгородом и Торжком.
