Здесь реально не поймешь, что и где лежит. Но при этом ясно осознавая, что времени в обрез, я просто хватаю первый попавшийся под руку снаряд — снаряд в буквальном смысле: тяжеленный, как кажется, из металла, овальной формы, с двумя длинными «ручками» по бокам. Вынырнув из прорехи, я разглядел и вставленный в бомбу (не иначе как та самая «те хо пао»!) фитиль — как кажется, выполненный из полой кости неизвестного мне животного.
— Дайсан!!!
По ходу какой-то глазастый монгол нас разглядел — и это может стать проблемой уже сейчас! Но рядом встает Кречет, закрыв нас обоих выпуклым степным щитом — и я облегченно выдыхаю, разделив с дядей тяжесть напряжения и давящей на плечи ответственности…
Положив снаряд на снег и уперевшись коленями в обе ручки, я рывком вырываю фитиль — после чего переворачиваю чугунную бомбу. На миг сердце буквально застыло — ведь если порох смерзся, если он не просыплется, второго шанса уже не будет…
Но нет, узкая струйка сухой пороховой смеси посыпалась вниз! Радостно вскликнув, я поднял снаряд и ринулся к стенке, подняв его на вытянутых руках к самому гребню ледовой насыпи. Порох тонкой струйкой посыпался вниз…
А в следующую секунду рядом с моей рукой в снег ударил первый срезень.
— Твою же ж!
От неожиданности я дернулся в сторону, после чего резко встряхнул «те хо пао», чтобы взрывоопасный наполнитель активнее посыпался вниз — и пошатнулся, едва устояв на ногах: вторая стрела ударила в спину, застряв в перекинутом через плечо щите… После чего я медленно двинулся обратно к шатру, стараясь, чтобы за мной оставалась ровная пороховая дорожка…
Трое степняков из охраны «склада» уже побежали к нам — и Кречет, ругнувшись, двинулся наперерез ворогам, оголив саблю и выставив вперед щит… Еще одна стрела зацепила мне бедро — острая боль пронзила ногу, но волевым усилием я заставил себя идти вперед, закусив нижнюю губу. Еще пару шагов…
Слева вскоре раздается свист клинков и первый тяжелый удар сабли о дерево: двое поганых навалились на дядьку, в то время как третий ринулся ко мне. Но я уже уложил снаряд на землю в самом основании пирамиды точно таких же бомб — и вынырнул из шатра, перехватив щит в левую руку и вытащив из-за пояса узколезвийный чекан.
Монгол целеустремленно бежит прямо на меня — сейчас нас разделяет всего несколько считанных шагов. Противник обнажил чжурчженьский палаш, умело прикрывается щитом и закован в отличную ламинарную броню — далеко не прост!
Но практически завершив задуманное, я уже поймал кураж!
Не особо и целясь, с шагом вперед я коротко и резко, практически без замаха метаю топор в голову врага — и пусть тот успел заученно поднять щит, закрывшись им от чекана, но я уже резко рванул вперед, ударом щит в щит впечатываясь в тургауда! И тут же с силой ударил по его выставленной вперед ноге левой стопой, буквально высекая ее изнутри… Потерявший равновесие противник падает на спину — а рухнувший сверху клинок пробороздил его лицо наискось!
— Кречет, назад!
Дядька слышит меня, но не может отступить ни на шаг, с трудом отбиваясь от двух наседающих на него монголов. И что хуже того, к нему спешат еще четверо поганых…
— Егор, давай! Быстрее!!!
Отчаянный крик Кречета подстегнул меня, замершего в нерешительности: или бежать на помощь русичу, или исполнить то, ради чего все мы заранее решились принести себя в жертву… Внутренне холодея от выбора, что мне придется сейчас сделать, от ощущения стремительно подступающей беды, я шагнул назад, к пороховой дорожке, вновь перекинув щит за спину и бросив саблю в ножны. Секунду спустя в моих руках оказываются крепко стиснуты кремень и кресало…
— Зараза…
Взгляд некстати застилает мутная пелена — но усилием воли подавив вспышку слезливой жалости, я склоняюсь над пороховой дорожкой и принимаюсь яростно высекать искру. Раз, другой, третий… Четвертый… Два удара ничего не дают, еще две искры падают на порох, не воспламенив ее.
— Егор!
Отчаянный вскрик обрывается каким-то булькающим звуком. Обернувшись, я успеваю увидеть, как ко мне бегут четверо тургаудов — а Кречет, изловчившийся сразить одного из гвардейцев в неравной схватке один против двух, валится на утоптанный снег с рассеченным горлом… В ярости и отчаянии я вновь бью кремнем о кресало — и огниво наконец-то высекает искру, с шипением запалившую пороховую дорожку!
— Это вам за пацанов, уроды!
Резко прыгнув на стенку, я успеваю взобраться на ее гребень буквально за секунду до того, как тургауды поравнялись со мной. Хорошо хоть, монгольские лучники прекратили стрельбу, боясь попасть в темноте по своим! И вдвойне хорошо, что пороховая дорожка прогорела уже практически до самого полога шатра… На мгновение замерев на насыпи, я устремил свой взор к месту короткой схватки, случившейся на нашем пути — и сердце мое болезненно сжалось…
В кольце не менее, чем из десятка поганых, вихрем кружит единственный боец, с зажатыми в обеих руках чуть искривленными клинками. Кружит над телом соратника, пробитого стрелой; кружит, каким-то чудом отбивая сыплющиеся на него со всех сторон вражеские удары и нанося собственные! Кружит, выводя смертельный узор саблями в последней песне клинков, оправдывая свое звучное прозвище… Коловрат и в этой реальности совершил свой подвиг — УЖЕ совершил. Пожертвовав собой ради общего дела, и так и не бросив павшего соратника… Со мстительной радостью я успел разглядеть на снегу тела еще как минимум пятерых татар помимо раненого или уже мертвого Ждана — прежде, чем скатился в ровик с ледяной горки.
А в следующую секунду я оглох, в то время как земля поднялась на дыбы, подбросив мое тело вверх… Затем я почувствовал очень сильный удар по спине, от которого буквально выбило дух — а после пришла тьма…
Не знаю, сколько времени прошло перед тем, как я очнулся. Белая пелена закрыла глаза, а грудь и живот сильно сдавило — так, что больно дышать. Попробовал пошевелиться — не вышло. Дернулся — раз, другой, третий… И сковавшие меня тиски подались, освобождая побитое, ноющее от острой боли сразу в нескольких местах тело.
Но мне еще пришлось долго повозиться прежде, чем удалось выбраться наружу. Зато когда выбрался, и высунул голову из канавы, доверху забитой колотым, почерневшим от гари льдом, я просто обомлел, не находя слов для увиденного!
На месте склада — группы тех самых шатров, служивших укрытием для китайских пороховых бомб — теперь зияет огромный, пусть и не очень глубокий котлован. Ледяного вала нет, как будто его никогда и не было, хотя свою роль он все же сыграл — судя по следам пороховой гари на снегу, взрывная волна покатилась-таки к надолбам, разметав колья и выбив в заграждении обширную брешь. Но главное — не это. Главное то, что на месте шатров, расположенных от нас справа, горит гигантский костер в десяток метров высотой, рассеивающий удушливый черный дым! И костер этот движется, растекаясь и в сторону лагеря, и в сторону пороков гигантской огненной лужей — мы, пусть и случайно, запалили склад с огесмесью!
Причем и густой дым после взрыва, и пар от растопленного снега, и огненная смесь, растекающаяся во все стороны, служат мне отличным укрытием и от вражеских взоров, и преградой от преследования! Осознав это, я принялся с удвоенной силой выбираться из канавы; когда же окончательно выбрался, неожиданно сильно закашлялся, сотрясаясь всем телом. Не задохнуться бы… С сожалением я бросил взгляд в сторону последней схватки Кречета — но даже намека на тело дяди или тургаудов не увидел. Будто испарились…
А вот на месте последней схватки Коловрата обнаружились, считай, все ее участники. Приблизившись, я практически сразу разглядел огромное кровавое пятно под безжизненно застывшим на снегу Жданом, поймавшем, как оказалось, целых три стрелы в грудь. Белое как снег лицо бродника неподвижно замерло с уже остекленевшим взглядом открытых глаз, не оставляя мне никаких надежд… Рядом с ним обнаружился и лежащий на животе боярин. Поколебавшись всего пару секунд, я перевернул его на спину, ожидая увидеть какую-нибудь безобразную рану, коих хватает на телах убитых татар, оказавшихся слишком быстро к эпицентру взрыва… Но Евпатий неожиданно застонал! И пусть лоб его сильно рассечен и лицо залито кровью — но, как кажется, это именно рассечение, а не тяжелая рана…
