Возле Сталинграда на нас наваливается четверка «худых». Точнее, на наших соседей, которые летят сзади. Я проношусь над Волгой, подворачиваю на северо-восток и успеваю заметить, как две пары вражеских истребителей доклевывают двух «Горбатых» из соседнего полка. Один дымит, снижаясь. Теперь уже можно, мы над своей территорией.
Механик Череватый с грустью смотрит на побитый самолет.
— И с водяным охлаждением проблемы, Аникеич, — добавляю я ложку дёгтя.
— Да вижу, капает снизу, — произносит он таким тоном, словно вытекает спирт.
Отдаю ему парашют, спрашиваю у командира Первой эскадрильи:
— Что с ведомым случилось?
— Зенитки срезали. На первом заходе. Бомбы успел сбросить, — отвечает короткими предложениями капитан Айратов. — Меня тоже побили. Масло потекло. Думал, не дотяну.
— И мне весь хвост раздолбили! — радостно докладывает сержант Ильясов — коренастый татарин с густыми черными волосами и сросшимися черными бровями, из-за чего кажется насупленным, даже когда улыбается.
— У тебя какой вылет? — спрашиваю я
— Шестой, — отвечает он.
Долгожитель.
Дождавшись фотометристов, которые забрали пленки и доложили, что аппараты не пострадали, пошли втроем на доклад.
За столом рядом с командиром полка сидит начальник штаба майор Метелкин — тридцатитрехлетний мужик с суровым лицом воздушного аса, хотя не имеет ни одного боевого вылета. Наверное, поэтому постоянно дает советы, как воевать, неопытным летчикам. Те слушают, пока не совершат три-четыре боевых вылета.
Капитан Айриев, как старший по званию и должности, доложил, как слетали, а я добавил:
— В следующий раз оговаривай, что мы летим первыми, потому что их командир полка не дружит с географией.
— Это был приказ командира дивизии, — говорит в оправдание подполковник Пивенштейн.
С начальством ему ссориться нельзя.
Командир полка выходит с нами из землянки и говорит мне тихо:
— Пока вы летали, приезжал муж к твоей врачихе. Скандалил, обещал пристрелить тебя.
— А он умеет стрелять⁈ — иронично произношу я. — Его жена так не считает.
Боря Пивенштейн улыбается, делится еврейской мудростью:
— Мой отец говорил: «Если ты свинья, не лай, как собака».
45
Я простоял в ремонте двенадцать дней. Самолеты капитана Айриева и сержанта Ильясова восстановили быстрее, и они вдвоем полетели двадцать девятого сентября на бомбежку. Вернулся только командир эскадрильи. Точнее, позвонил из полевого госпиталя, куда его доставили колхозники, вытащив обожженного из горящего самолета, севшего в степи на вынужденную. Это был его двадцать девятый вылет. Такое впечатление, что кто-то заботится о том, чтобы среди летчиков-штурмовиков было меньше Героев Советского Союза. Впрочем, как мне сказали, это звание вручают после сорока, а то и пятидесяти вылетов. Я помню из книг, что щедро награждать начнут со второй половины сорок третьего года, когда наши пойдут в наступление по всей линии фронта.
В эти дни мне пришла награда — медаль «За боевые заслуги». В наградном листе было написано, что за выполнение задания особой важности. Так понимаю, за неудачную попытку убить генерала Паулюса. Штаб я все-таки уничтожил. Наверняка там было много старших офицеров. Могли бы чем-нибудь посерьезнее наградить. Впрочем, военврачу третьего ранга Морозовой медаль понравилась.
— Две «Звезды» и под ними два «Знамени» плохо смотрелись. Теперь внизу добавится медаль и станет красивее, как сужающаяся кверху пирамида, — объяснила она.
Так вот для чего нужны награды!
— Муж опять звонил. Хотел приехать, но я запретила, — сообщает она. — Видеть его не могу!
— Ему тяжко без женщины, — сказал я.
— Есть у него медсестра. Раньше я молчала, делала вид, что не знаю, а в прошлый его приезд предложила катиться к ней, — сообщила Любаша.
— Чего он тогда возникает⁈ — удивился я.
— От ревности и уязвленного самолюбия, — ответила она. — Знал бы ты, как он обожает себя. Может полчаса стоять перед зеркалом, любоваться собой.
— А твое белье не надевает? — поинтересовался я.
— Нет. А что? — заинтригованно спрашивает она.
Деревня! Не знает, что такое трансгендеры!
— Тогда не все потеряно, — делаю я вывод.
Шестого октября утром пролился дождь. Земля промокла. Легкие истребители взлетали почти без проблем, но тяжелые штурмовики и бомбардировщики отправить в полет отцы-командиры не решились. За разбившийся на взлете самолет можно попасть под трибунал, а за отмену полетов из-за плохой погоды — нет.
За сутки земля подсохла, и я полетел на свободную охоту, загруженный под завязку маленькими бомбами, которые должен высыпать на врага, штурмующего город. Нашему полку приказали помогать защитникам Сталинграда. Задача не из простых, потому что пехота прячется от маленьких бомб в домах. Разумнее было бы применять тяжелые, складывать сразу все строение. Кто уцелеет, пусть выбирается из-под обломков. Только вот ФАБ-100 у нас мало, а ФАБ-250 и вовсе не осталось. Наверное, взорвали запасы во время стремительного отступления к Волге, а новые еще не доехали до фронта.
Лечу на малой высоте над северной, а потом северо-западной окраиной Сталинграда. Где наши, где немцы, не разберешь на большой скорости. Проскакиваю над сквером и только через пару секунд догоняю, что в нем было что-то не так. Закладываю вираж и даю короткую очередь трассерами и снарядами по одному из непонятных холмиков между деревьями. С ближней стороны спадает маскировочная сетка, открыв пятнистый борт бронетранспортера с черно-белым крестом. Это точно не наши, начиная с того, что бронированных машин у нас раз-два и обчелся. Делаю еще один вираж с набором высоты до четырехсот метров, чтобы площадь поражения была больше, и с горизонтального полета высыпаю на сквер четыре контейнера с бомбами АО-2,5, −5, −10, −15 и две ФАБ-50. Засеял отменно. Третий вираж — и пролетаю над сквером, постреливая из пулемета и заодно снимая на пленку десятка два уничтоженных бронетранспортеров разного назначения. Четыре полыхают отменно. Сперва подумал, что перевозили топливо в бочках, а позже догнал, что это, скорее всего, огнеметные. Попасть под струю такого — страшная смерть. Если экипажи были внутри или рядом, на своей шкуре почувствуют все прелести этого оружия.
Я замечаю подлетающую к городу с запада группу «Лаптёжников» и решаю простроиться к ним, набираю высоту. Тут же ко мне устремляется четверка «худых», сопровождавшая их на высоте полторы тысячи метров. Ведущий первой пары, наверное, до последнего надеялся, что я наконец-то замечу, что их в четыре раза больше, испугаюсь и отверну, пойду на снижение. Первая моя пулеметная очередь прошла чуть выше, зато вторая вместе со снарядами воткнулась в носовую часть «мессера». Мне показалось, что полетели обломки пропеллера, или так оно и было. Лобовой стекло вражеского истребителя как бы покрылось паутиной. «Ме-109» клюнул носом, устремился к земле, проскочив подо мной. Уклоняясь от него, я пропустил остальные три, которые взмыли вверх, чтобы развернуться маневром ранверсман, зайти мне в хвост сверху и/или снизу. Для такой фигуры «Горбатый» тяжеловат, поэтому, следуя примеру «юнкерсов», переворачиваюсь кверху брюхом и ухожу в крутое пикирование с разворотом на обратный курс. Самолет быстро набирает скорость, перегрузка растет, глаза начинают закрываться. На высоте метров триста с трудом вывожу «Ил-2» в горизонтальный полет и возобновляю снижение, но уже не так круто. «Худые» догнали меня, когда был на высоте метров сто. Напали сверху сзади. Я услышал гадкое постукивание пуль по фюзеляжу, резко сбавил газ. Три истребителя, один за другим, проскочили вперед. Последнему не повезло. К тому времени я уже поднял нос и добавил газа. С расстояния метров тридцать-сорок всадил ему снизу сзади длинную пулеметно-пушечную очередь. Куски обшивки полетели в разные стороны. «Мессер» задымил и устремился к Волге, точно собирался нырнуть и сбить пламя.
Ожидая нападения пары уцелевших вражеских истребителей, я снизился метров до двадцати и, бросая самолет влево-вправо, направился к реке по кратчайшему расстоянию. Продолжим бой над нашей территорией. Там мне будет спокойнее, потому что «Горбатый» начал медленно реагировать на повороты рулей, причем вправо шел более-менее, а влево так туго, будто там ждали крупные неприятности. Я с трудом направил его в сторону аэродрома Житкур, когда понял, что никто меня не преследует.
