- Что делать?
- Ничего. Просто лежи. Можешь попробовать заснуть.
Теплые пальцы коснулись волос. Осторожно так.
- Они у тебя очень жесткие, - задумчиво произнесла Миара. – Куда более жесткие, чем у обычного человека. Наверное, это что-то значит.
- Наверное.
- Спи. Тебе снятся сны? Не кошмары?
- Иногда.
- Тогда представь, что ты хотел бы увидеть.
Знать бы самому. Наверное, дом. Тот, который в другом мире. Хоть бы краем глаза заглянуть, убедиться, что все там живы и здоровы. Мать и отец… сказать бы им, что Миха раскаивается. За глупость.
И братьям.
Обнять бы их. Пусть и во сне. Получить бы затрещину, которая когда-то дико злила. А теперь Миха полжизни отдал бы, чтобы увернуться и бросить:
- Харэ…
Он вдруг понял, что почти видит.
Квартиру родительскую.
Кухня на девять квадратов. Плитка, которую отец клал, и в одном месте накосячил. Стол дубовый. Старая скатерть с вышивкой. Запах хлеба. Мама у плиты. Кастрюля её, красная, в белый горох. И ощущение дома, спокойствия.
Это ощущение окутывало Миху.
И дышать становилось легче. Он видел и маму, такую родную, почти не изменившуюся. Она варила варенье и собирала пенки. Отец сидел у окна. Читал.
- Мама, - Миха хотел было позвать её. И позвал. А она услышала. – Со мной все хорошо, мама. Не надо больше плакать. Я сам дурак. И вернуться не выйдет. Но со мной все хорошо. И будет хорошо. Ты только не плачь больше. Ладно?
Она обернулась.
И шагнула к нему. И столько радости, столько надежды было на лице её, что Миха вновь подумал: каким же он был придурком. Но ничего не сказал. Обнял маму. Пусть и во сне. А она поцеловала его в лоб и сказала:
- Благословляю.
И он распахнул крылья.
Крылья?
Какие, нахрен, крылья?
Обыкновенные. Это ведь сон. Почему во сне не может быть крыльев? И его подхватило, понесло, куда-то прочь. Миха не хотел, но и не сумел сопротивляться. А потом стало безразлично.
Было просто хорошо.
И под крыльями его пролегали пески. Желтые и красные, словно диковинный ковер. Он видел их. А еще видел тонкие цепи караванов, бредущих по пустыне. Белый город, почти пожранный ею. Видел скалы, алые, как пролитая кровь.
И существ, в них обитавших.
Видел, как кружится по поляне шаман, потрясая костями. И грохотал бубен его, сзывая духов. И там, среди них, Миха чувствовал себя… дома?
Снова?
Только это был не его дом.
Шаман остановился, уставившись на Миху. Его лицо, покрытое шрамами и морщинами, походило больше на львиную морду. И торчавшая во все стороны шерсть, очень жесткая, лишь усугубляла сходство.
Костер пылал ярко. И свет его мешал разглядеть существо, что вышло к огню с другой стороны. Зверь? Похоже на то. Зверь этот был огромен и космат. Черная грива стекала с шеи его, продолжаясь по спине узкой полоской. Бока и массивные лапы были исполосованы шрамами, и те казались диковинным узором.
Львиная морда, только… только не бывает таких львов. Миха видел.
Миха был в зоопарке.
Миха знает.
Но зверь стоял. И Миха тоже. Он смотрел в желтые глаза существа… пещерный, что ли? Миха читал, что те были огромными. Наверное, как вот нынешний.
Почему бы в здешнем мире не уцелеть пещерному льву?
Шаман оскалился. И лев оскалился. И они стали похожи, как братья. И подумалось, что может и вправду братья.
- Я не вернусь, - сказал Миха шаману. И когтистая лапа легла на его лоб. А шаман сказал:
- Свой путь. Иди. И да пребудет с тобой сила.
От этого почему-то стало одновременно смешно и больно, но боль была легкой. А сила кипела в крови. Она так и кипела, даже когда лев прыгнул на Миху.
В Миху.
И все рассыпалось. Костер. Шаман. Пустыня. Мир. Исчезло, кроме силы.
И проснулся Миха от избытка этой силы.
А еще от того, что рука затекла. Он открыл глаза и увидел, что в руку эту вцепились. Магичка. Она тоже спала, почти голая, ибо балахон её сбился, смялся. Растрепанная. С отметинами на щеке и влажноватой от испарины кожей. Но дышала она спокойно и даже улыбалась во сне.
Хорошо.
Как ребенок.
И Михе подумалось, что надо быть совершеннейшей скотиной, чтобы нарушить этот вот сон.
Глава 20
Глава 20
Клетка.
Узкая. Тесная. Для животных. Для очень опасных животных, ибо прутья клетки толсты и стоят часто. Сквозь такие и руку не просунешь. Ирграм пробовал.
И руку.
И замок ковырять когтем. Не получалось. На металле оставались царапины, и это весьма забавляло хозяина.
Ублюдок.
- Не злись, мой друг, - сказал Господин тогда, коснувшись, и прикосновение подарило боль, а с ней и забвение. Сквозь него Ирграм услышал: - Эти двое – моя собственность. Позаботься, чтобы их кормили. И хорошо.
Их кормили.
Трижды в день. Приносили сухие лепешки, кашу и воду. Еду оставляли в специальном коробе. Когда-то Ирграм так кормил хищников. А теперь его самого полагали хищником.
И это злило.
А еще злило, что жрец, которого заперли в соседней клетке, был спокоен.
- Она знает, - сказал он в первый же вечер, после чего сел, скрестив ноги, и погрузился в этот свой полусон, из которого выпадал лишь когда приносили еду.
От еды он не отказывался.
А водой умудрялся отирать и тело. Ирграм пил. А вот еда застревала в горле. И это не осталось незамеченным.
- Мне сказали, ты решил голодать, - Хозяин явился под вечер. Он редко покидал палатку, то ли занят был, то ли опасался, что увидят раньше срока.
- Нет, господин.
- Ты злишься на меня?
- Нет, господин, - Ирграм подавил ярость, что клокотала в душе. – Я предан вам и роду.
- Ты изменился. Физически. Я помню тебя прежнего. И нынешний мне интересен. Но сейчас у меня нет времени разбираться, что не так. Поэтому просто скажи, что тебе нужно.
- Отпустите, господин.
- Мы оба понимаем, что эта просьба не разумна, - его разглядывали с холодным интересом, в котором ясно читалось то неприглядное будущее, которое ожидало Ирграма. – Что ты ешь?
- Мясо. Сырое.
- Даже так? Хорошо. Я передам. Тебе принесут сырое мясо. Будь добр, не упрямься. В противном случае тебя будут кормить силой. Ты ведь знаешь, как это происходит.
В том и беда, что Ирграм действительно знал.
- А… он? – рискнул он задать вопрос.
- Мне никогда еще не случалось работать с мешеками. К тому же мне интересно, как они это проделали с тобой. Думаю, нам найдется, о чем поговорить.
И он ушел.
А Ирграм остался. Он заметался по клетке, пару раз даже дернул прутья, без особой надежды. Подобные клетки выдерживали ярость подгорных троллей, что уж говорить о человеке.
Даже если он не совсем человек.
- Ты и будешь вот так сидеть?! – и не имея никого более, Ирграм обратил свой гнев на жреца, который по-прежнему был отвратительно спокоен. – Знаешь, что он с нами сделает? Нет, не здесь. Он увезет нас в Город. А потом разрежет на куски. На малюсенькие кусочки. Он с детства отличался нездоровой любознательностью, мой господин.
Эти слова он выплюнул.
- Вы обещали, что освободите меня от клятв! Ваш проклятый Верховный! И я поверил! Я, наивный, взял и поверил, что это возможно!
- Возможно, - жрец приоткрыл глаза и уставился на Ирграма. – Успокойся. Сядь. Еще не время для гнева.
- А для него есть время?
- Само собой. Гнев тоже способен принести пользу.
- Ну если так, - Ирграм ударил по прутьям, но те не дрогнули. И гнев ушел, осталось лишь безнадежность. Он опустился на пол и сказал: - Тебе не страшно?
- Все в руках богов.
- Это у вас там. В городе богов нет. Там только маги… ублюдочные свихнувшиеся маги.
- Ты и сам маг.
- Я уже не знаю, кто я, - он обнял себя и начал раскачиваться. Влево и вправо. Вправо и влево. Странным образом это успокаивало. – Город… он город. Есть башни магов. Великие рода. Основатели. Те, кого боги и Древние одарили силой. Те, кто сумел эту силу сберечь и преумножить. Они стоят над прочими и правят городом. Мудро.
