Мы поговорили ещё немного, заметая словесным мусором наше несогласие, да на том и расстались.
И чего, скажите со всем этим делать? Я не знаю.
Глава 15
День шёл за днём; как это обычно и бывает в декабре, нас поглотили разнообразные зимние развлечения. В парке Таврического дворца устроили две ледяные горки: одну для Двора, другую для народа; мы каждый день ходили кататься туда. Съездили в Ораниенбаум, на Большие Катальные Горки; принцессы, хоть и жаловались на трескучий мороз, однако же исправно пищали от восторга, когда сани неслись на изгибах и взлетах длиннющих заледенелых склонов. Потом мы играли и дурачились в устроенной здесь ледяной крепости, играли в фанты в салатово-розовом Китайском дворце, катались в санях по берегу Финского залива. Однажды забрались даже на вмёрзшую в лёд барку, найдя там несколько косматых, замотанных в овчины оборванцев, решивших, видно, устроить в ней свою «зимнюю квартиру». Трудно сказать, кто более из нас перепугался; но удирали мы оттуда без оглядки!
Через три дня возвратившись к Зимний, мы окунулись в обычную череду куртагов и машкерадов. Прошёл мой день рождения, бал Андреевских кавалеров, Рождество; мои родители уже изнывали от желания уехать к себе в Гельсингфорс. Обе баденские принцессы всё это время оставались всё также веселы и любезны, но, кажется, держались со мною всё более принуждённо; какая-то растерянность поселилась в их улыбках и разговорах. Всё это время мы много общалися с сёстрами-принцессами: говорили о Вольтере, особенно его книге «Новая Элоиза» о пьесе Шиллера «Коварство и любовь», о Гёте, и никогда — о любви. Все уже поняли, что дело идёт не так, как ожидалось, и придворные, причастные к выбору именно этих принцесс, замирали от ужаса в предчувствии неудачи и того нерасположения, что обрушится на них со стороны императрицы.
И вот, во время театрального представления в узком кругу Эрмитажного театра (шла какая-то милая итальянская пастораль), я почувствовал, как принцесса Луиза, сидевшая рядом, вдруг тихонько вложила в мою руку комок бумаги.
Осторожно развернув его в полутьме зала, я прочитал одну строку по-французски.
«Вы холодны уже несколько дней. Я не нравлюсь вам?»
Я посмотрел на склонённую голову принцессы, даже не пытавшейся делать вид, что она смотрит на сцену. Как тяжело, должно быть, у ней на душе, раз решалась она написать эти строки!
Скомкав записку в кулаке, я лихорадочно размышлял, как поступить. Ответить запискою? Но там много не напишешь, а сказать надо многое. Нет, думаю, нам надо поговорить, вот что.
Я вновь искоса взглянул на принцессу. Невероятная воля должна быть, чтобы девице в 13 лет писать такие записки. Но, с другой стороны, понятно, что возвращаться ни с чем в Баден — для обеих принцесс это будет просто позор! Ладно ещё, если одной сделано предложение, — тогда другая вернётся с гордо поднятой головой, но если отвергнуты обе, это, конечно, позор, и возможно даже, оскорбление. Они месяц ехали сюда из Западной Германии по осенним дождям и грязным дорогам, через охваченную войной Польшу; и вот, приехав, получают такой холодный прием… Просто чувствую себя негодяем!
Надобно с нею объясниться. Крайне срочно и исключительно деликатно! Идиот ты, Саша; довел дело до того, что даме самой пришлось требовать с тебя объяснений…
Когда спектакль закончился, и актёры раскланялись под жидкие аплодисменты придворных, мы с принцессою, держась рядом, вышли наружу. Луиза не смотрела на меня; в её милых, чуть раскосых глазах блестели слёзы.
— Принцесса, не желаете ли партию в бильярд? — не найдя ничего лучшего, предложил я.
— Извольте! — закусив губу, тихо произнесла она.
Императрица любила биллиард, как, впрочем, почти все другие игры, так что найти биллиардный стол во дворце было несложно. Я проводил принцессу в большую залу, дорогой велев пажам принести свечей. Вскоре нам зажгли несколько канделябров; я взял кий, вполне похожий на современный, принцессе же достался биток, ничего общего с кием не имеющий — так принято в этом веке, женщинам кий не доверяют.
— Принцесса, послушайте, — начал я, как только мы разыграли партию, стараясь говорить как можно более дружелюбно и непринуждённо — честное слово, вы мне очень симпатичны. Я восхищён вами, — да что там я, весь двор в восторге и от вас, и от вашей сестры, и, я знаю,– все ожидают, когда между нами вспыхнет то магнетическое чувство, что воспевалось во все времена, как апофеоз человеческой жизни! Но мы с вами так молоды, что решительно не можем сделать осмысленный выбор, если вы понимаете, о чём я. И, откровенно говоря, вся эта ситуация мне совершенно не нравится. Да, взрослые считают, что они нас облагодетельствовали, позволив познакомиться, и со своей точки зрения, они, наверное, правы. Вы с сестрою известны всей Европе как первые красавицы; руководясь этими данными, императрица выбирала принцесс, которых хотела видеть у себя в Петербурге, чтобы сделать из них выбор. Что же, в свое время она сама подверглась такому же экзамену; поэтому и считает такой образ действий вполне нормальным. Ваша матушка, вероятно, тоже не видит в ситуации ничего оскорбительного: любящее сердце матерей склонно видеть в блестящей судьбе императрицы Екатерины предзнаменование и для своих дочерей точно такой же жизненной дороги, сплошь усеянной бесконечными радостями. Увы, они не задумываются о жертвах, которых это будет стоить; так прекрасные черкешенки предаются лишь грезам о счастье, когда их уводят рабынями в гаремы турецких пашей!
Элиза слушала меня со всё возрастающим изумлением; кажется, весь её мир рушился на глазах.
— Лично мне, — продолжал я, — тяжело видеть мать, предлагающую своих дочерей, как товар для продажи, подстерегающую, на которую из них упадет выбор императрицы, — да-да, именно она теперь выбирает мне жену, а не я сам. Для меня вся ситуация тоже представляется оскорбительной и нелепой: мне привезли будущую жену, как неспособному дворянскому недорослю покупают офицерский патент. В этом есть нечто столь унизительное, что мне даже противно об этом подумать: как будто я не мужчина, а инвалид, неспособный найти супругу самостоятельно! Вдумайтесь: нас сводят, как породистых лошадей, по родословным, безо всякого внимания к чувствам, которых мы силу нашей крайней юности ещё не можем знать. Разве может из такого брака получиться хоть что-то пристойное? А когда мы поймём, что совсем не подходим друг другу, будет уже поздно! Нет, я считаю, что вступать в брак надо по здравому размышлению, с хорошо знакомой тебе персоной, а вовсе не из чувства долга перед родителями… и немного в ином возрасте.
— Но обязанности монарха…
— Ах, оставьте! Все эти древние ветхие правила уже на наших глазах сметает волна революции. И сейчас все эти династические браки играют очень мало роли, а скоро и вообще не будут иметь ровно никакого значения! Народы возьмут свою судьбу в собственные руки, оставив монархам лишь пустые игрушки из титулов и корон. А у вас, между прочим — одна-единственная жизнь. Никто не вернёт ее вам, никто не компенсирует долгих дней, прожитых с нелюбимым человеком.
Элиза нахмурила тонкие брови, пытаясь, видимо, понять, как юноша из хорошей семьи может иметь такие странные мысли.
— Принц, вы говорите какие-то невообразимые вещи! А как же долг перед родителями?
— Подумайте: вы действительно желаете испортить себе всю жизнь, дабы исполнить так называемый «долг перед родителями»? В чем вообще проблема у ваших родителей? Их лишат княжества, если вы не выйдите за меня? И да, кстати: а когда вы успели им так задолжать?
— Ну, все говорят, что родственные связи с могущественными домами укрепляют положение нашей семьи. Вдруг французы или пруссаки захотят отнять у нас Баден — тогда Россия вступится за нас…
— Не очень-то надейтесь на это. Народы всё меньше стремятся проливать кровь за интересы монархов. Право, я бы и пальцем не пошевелил ради какого-то крохотного германского княжества! А родственные связи ничего не гарантируют. Иной раз близкие по крови люди — худшие враги. Вот, Густав III, взял и напал на нас, хотя они с императрицей были двоюродным братом и сестрой.
