Перед последним рывком решаем перекусить. Меня, как младшего отправляют в магазин. К моему возвращению Митрич уже заполняет растворами кюветы.
Вприглядку едим кильку в томате с чёрным хлебом, косясь то и дело на дверь лаборатории. Обоим не терпится, но мы степенно жуём, показывая друг другу свою силу воли. Несмотря на разницу в возрасте, профессиональное шило в заднице не даёт покоя и школьнику и глубокому пенсионеру.
Выбираем первое фото. Лида за столом, перед ней томики классиков и лист бумаги. В руке карандаш, в глазах мечты. Мечтает она об Алых парусах капитана Грея? О целине? О комсомольских стройках? О том, что жизнь ей дана всего один раз, и надо прожить её, чтобы не было мучительно больно?
Лида улыбается своим мечтам. Они обязательно сбудутся.
Старый фотограф берёт в руки непрозрачную упаковку от фотобумаги. Он ставит на реле времени отрезок в пять секунд и накрывает упаковкой почти весь подготовленный лист. Открытой остаётся только узкая полоска.
Свет вспыхивает. Раз… два… три… четыре… пять. Фотограф сдвигает упаковку вниз, открывая ещё одну полоску. Вспышка!
Теперь верхний фрагмент засвечивался 10 секунд, а нижний пять. Снова сдвигает. Вспышка!
"Полосатый" лист, Митрич кладёт в ванночку с проявителем. Уже через десять секунд на белом листке проступают черты Лиды.
Всё-таки это магия, убеждаюсь я. Запах реактивов, загадочный красный свет. Прибор, который выглядит, как творение безумного учёного превращает крохотный негатив в большую картинку. И финальная точка. Картинка, которая у тебя на глазах проявляется на обычном листе бумаги.
Ты чувствуешь себя алхимиком, открывшим философский камень. Заговорщиком, постигшим тайное знание. Отныне на всех остальных людей ты будешь смотреть сверху вниз. Ведь они никогда не видели того, как под твоими руками творится волшебство.
Теперь я понимаю, почему дикари боялись, что фотограф может украсть у них душу. Её невозможно похитить, используя айфон, или даже какой-нибудь CANON, выдающий сразу по несколько гигабайтов снимков. Но глядя на фото Лиды, проступающее передо мной в кювете для проявки, я чувствую, что изрядная часть её души теперь принадлежит мне.
Митрич отсчитывает ведомое только ему время, промывает фото в стоп-растворе и кидает в фиксаж.
— Теперь гляди, — он подкручивает диафрагму, уменьшая световой поток.
Новый полосатый снимок он экспонирует с шагом в десять секунд. Результат менее контрастный, зато в нём больше деталей. Словно я вижу каждую непослушную прядь в Лидиной причёске.
— Откуда снимал?
— С лестницы.
— Хитёр бобёр, — Митрич смеётся.
Он оставляет листы в фиксаже, а сам не спеша ставит чайник.
— А остальные когда будем печатать? Степан Дмитриевич! Мне надо сегодня их отдать!
— Не мельтеши! —он степенно открывает фляжку с коньяком, — Семь раз отмерь! Поговорку слышал?
Его упрямство я понимаю только спустя десять минут. С мокрыми снимками, с которых на пол капает вода с фиксажем, мы выходим в студию.
— Ну надо же!
Та "полоска", которая мне в лаборатории казалась самой удачной, на свету выглядит слишком бледной. Практически браком. А тёмный снимок, пересвеченый и лишённый деталей оказался тем, чем надо.
—В красном свете фотография всегда выглядит темнее, — поучает Митрич. — верить надо не глазам, а приборам. Они не соврут.
Выбрав нужные параметры, мы отпечатываем финальное фото в размере пятнадцать на двадцать. Фотограф предлагает мне традиционное девять на двенадцать, но по мне, такие фото не будут смотреться.
Дальше становится проще. "Полоски" приходится распечатывать ещё дважды. Увидев кадр на мостке, Митрич не выдерживает.
— Хороша чертовка!
Я успел нажать на спуск за секунду до прыжка. Всё тело Лиды напряжено как струна. Она приподнялась на носочках в невероятном порыве, отдаваясь целиком этому движению.
От фото трудно отвести глаз. Оно бередит внутри что-то дремучее, дикое, из тех времён, когда парубки и девчата прыгали через костёр, а потом гонялись друг за другом по ночному лесу.
— Значит, не она тебя, а ты её без штанов оставил?! — хохочет Митрич, словно, чтобы самому победить это смущение , — вот это поворот!
Мы забираем фото из фиксажа, промываем ещё один раз и прокатываем в чуднОм устройстве, под названием "барабанный глянцеватель". На руки я получаю открытую пачку из-под фотобумаги с фотографиями внутри.
— Я побежал, Степан Дмитриевич!
— Беги-беги, только обратно забегай, — фотограф топорщит в улыбке свои роскошные усы.
Молчанова я перехватываю на ступеньках райкома. Рабочий день уже клонится к финалу, и первый секретарь шагает в служебной машине.
— Сергей Владимирович, вот! — я едва не впихиваю пачку фотографий ему в руки.
— Что "вот"? — он удивлённо поднимает глаза.
— Фотографии, вы же сказали "три дня"… я успел...
— Ах да. Спасибо, — Молчанов не глядя пихает фотографии в свой портфель, — Три дня? Я думал неделя. Ну хорошо, позже посмотрю. У тебя ещё есть вопросы? Я спешу.
— Нет, — говорю, —до свидания.
Он кивает и садится в Волгу.
Чувствую себя полным идиотом. Все мои долги, махинации, идеи, угробленный сегодня день. Это всё "позже посмотрю"?
Я потратил на эти фото три дня. Завтра экзамен по математике.Чёртовы интегралы!
Глава 18
Экзамен по математике я завалил. Оценки, конечно, ещё не были выставлены, и даже моей работы ещё не коснулась красная ручка экзаменатора, но я сам знал свой потолок.
Я не Алик Ветров, и золотая медаль мне не светит. Пускай я всю ночь писал шпоры остро заточенным карандашом, так что на каждой клеточке умещалось три ряда текста. Пускай потом даже не пытался ими воспользоваться, поскольку всё написанное отпечаталось у меня в мозгу.
Напрасно я листал "Таблицы Брадиса". Напрасно тыкала мне в спину ручкой Лиходеева. Мозг гудел, как перегревшийся движок застрявшей на бездорожье машины. И буксовал примерно так же.
То, что я сдал, балансировало между вялой четвёркой и твёрдой тройкой. Я очень надеялся, что все прежние заслуги Алика склонят этот баланс в пользу четвёрки. Невозможно выучить школьный курс математики за три дня.
"Да ты и не пытался учить", — ехидно шептал внутренний голос. Всё время отведённое на подготовку к экзамену я убил на странный квест, который выдал мне Молчанов.
А виной всему тщеславие! Ну как же, заметили, похвалили, заинтересовались работами… И куда они теперь уплывут? В мусорку? В отчёт товарища первого секретаря, о том, как в районе ведётся работа с молодёжью? В школьную стенгазету?
Партия сказала "надо", Алик Ветров ответил "есть"!
Заразился духом эпохи, блин.
— Погнали в футбол! — заявляет мой неунывающий друг.
Женьке хорошо, он от экзаменов многого не ждёт, и поэтому не огорчается.
— Что за футбол?
— Наши против Заречья. На флягу самогона играем.
— А у нас есть фляга самогона? — уточняю.
— Не-а, — жизнерадостно мотает головой Женька.
— И как же?
— Проиграем, тогда думать будем, — говорит он, — Может быть, зареченские проиграют, тогда им искать.
Дивлюсь его логике. С другой стороны, нет ничего хуже, чем ждать. Ждать результата экзамена, ждать непонятно чего от Молчанова…
Терпеть не могу сидеть без дела. Больше этого не люблю только быть у кого-то в долгу. Сейчас прекрасная возможность решить обе этих проблемы.
Перспектива в очередной раз ловить попутку изрядно напрягает. Проблема транспорта для меня стоит очень остро. Человек "мобильный" в жизни имеет куда больше возможностей, чем человек "оседлый". Большинство людей в этом мире сидит на попе ровно, и понятия не имеет, что в соседнем районе цены ниже, девушки симпатичнее и трава зеленее.
Не случайно первые путешественники были торговцами, а торговцы — путешественниками. Марко Поло и Афанасий Никитин не ради загара и фоточек в блоге за три моря ходили. А за баблом. Колумб, кстати, тоже в этой компании.
