— Эко ты не сдержан, Андрей Георгиевич, — весело смотрит Николай Павлович, — заготовь предписание, как надо. Немедля прикажу разослать в войска.
— Готово уже. На своих все опробовал. Утром доставят.
— Вижу, еще что-то гнетет?
— Есть такое. Мне непонятно решение о назначении поляка командиром сводного отряда, с которым ушли и мои люди.
— Хорошо, я отвечу. Но сначала некоторые формальности. Другого времени может не статься, — Государь позвонил в колокольчик.
В каюту шагнул Викентий Иванович, мой давний куратор и поверенный в делах. От удивления я оторопел и лишь коротко кивнул на приветствие. Мозги скрежетали, просчитывая ситуацию.
— Не удивляйтесь, дорогой друг, — Николай Павлович положил мне руку на плечо, — дело столь важное, что никто не знает, что с нами будет. Посему предлагаю устроить свои дела прямо сейчас.
— Это что, завещание написать? — стало доходить до меня.
— Если угодно, — кивнул Викентий Иванович, — отдать распоряжения насчет имущественных и душевных дел.
— Вы уже подготовили проект? — рассмеялся я.
— Конечно. И для Его Императорского Величества, и для Гурского, и для Шильдера, и для Засядко. И для прочих, которых вы не знаете.
— Давайте, — протянул я руку.
Бумаги подписал, не читая. Какой смысл? Захотят, отберут и так, как у сподвижника Петра Великого, князя Меньшикова, вплоть до запасных штанов. Почувствовал облегчение, будто заново начинаю нечто.
— Викентий Иванович, — сказал Государь, — Андрей Георгиевич интересуется, с чего поляку такая честь: командовать лучшими силами? Потрудитесь просветить.
— Хорошо, — уселся тот с неизменным саквояжем, — позвольте мне напомнить Андрею Георгиевичу историю. В тысяча четыреста сорок четвертом году объединенное польско-австро-венгерское войско под командованием короля Владислава Третьего шло на помощь осажденному султаном Константинополю. Византия доживала последние времена. Дееспособная Европа того времени объединилась для ее спасения. И объединилась, заметьте, под властью польского короля. Объединенное войско дошло до сих мест. Судьба оказалась плачевна. Под Варной они встретились с турецкой армией и были полностью разгромлены. Король убит.
— Печально, — киваю я, глядя в сторону, — причем тут Залуский?
— А при том, что он представитель древнего рода и способен повести сводный отряд. Есть в этом символизм. Сейчас он проведет боевое слаживание, а потом поучаствует в битве. Смерть Владислава будет отомщена. Это ли не рыцарский поступок? — в голосе Викентия Ивановича слышно восхищение, — это же останется в веках, в польской истории! Пусть если не современники, то потомки будут гордиться.
— Не просто рыцарский, — киваю я, — с этой точки зрения прямо шикарный, для политики совершенно роскошный жест. Незаслуженно роскошный для поляков.
— Я понимаю ваше негодование, — вступил Николай Павлович, — каждый народ имеет право искать выгоду для себя. И поляки тоже. Но это шанс на историческую роль и возмездие за смерть короля. Я даю им место в истории рядом с собой! Они поймут и оценят.
— Вот зачем мы их все время тащим за собой? — бурчу я под нос, — всяких поляков, прибалтов. Строим заводы, школы, пестуем культуру и образование. А получаем ножи в спину. Не правы ли англичане в том, что никого не тянут на свой уровень? Есть колонии, и ладно. А рот открыл на белого господина, так получай, фашист, гранату.
— Какую гранату? Какой фашист? — Николай Павлович с поверенным заглядывают мне в глаза.
— Это я о своем. Извините. От потрясений этих дней я сделался нездоров.
В этот момент постучались со срочным донесением. Государь взял, прочитал лист и сел на стул перед стоящим на вытяжку адъютантом. Минут на пять все замерли в ожидании. Николай Павлович повернулся боком и закинул ногу на ногу: «Докладывай, чего уж там».
Я слушал и боролся с нервическим ознобом. Струйка пота текла по спине.
Сводный отряд под командованием полковника Залуского попал в засаду. Сначала в тылу появился сам Юзеф Бонаветура Залуский с помощником и заявил, что понятия не имеет, где вверенные войска: «Наверное, ушли вперед». Потом стали подтягиваться остатки егерей. Стала складываться картина. Перед въездом в лесистый распадок поляк остался на месте и оставил при себе улан и артиллерию. Через несколько верст на лейб-егерей и финляндцев навалились многократно превосходящие силы турок из засады. При наличии пушек шансы были бы. А так почти всех положили, включая генерала, бывшего командира.
Адъютанта отправили. Мы посмотрели друг на друга.
— Теперь действительно символично, — хмыкнул я, — вместо ведущей роли в жизни Европы роль паскудных предателей и исторических негодяев. Прошу разрешения отбыть. Необходимо выяснить, кто из моих людей остался в живых.
— Идите, Зарайский. Вы оказались правы. Значит, будем воевать одни.
На берегу меня встретил Гурский.
— И что, разведка ничего не знала? — с ходу накинулся я.
— Не горячись. Разведка не знала. Некоторые догадывались, но на решение Его Императорского Величества это никак не повлияло.
— Все равно, я не понимаю логики. Обласканный полковник из свиты. Деньги, престижная служба, положение в обществе. Можно сказать, влияние на политику. Не верю я , что Юзеф Бонавентура Залуский не соображает в военном деле настолько. Пусть враг, но какой смысл это делать сейчас? Не поделишься догадками, раз некоторые догадывались?
— Помнишь наш разговор за отличным молдавским вином? — Гурский оглянулся и отвел меня в сторону метров на пять от остальных, — совсем недавно Залуский вступил в масонскую ложу «Казимир Великий». И вспомни вопрос про кровавые жестокие жертвы. И больше не спрашивай.
Гурский развернулся и пошел по берегу. А я в одиночестве смотрел на прибой.
Глава 13
До утра мы ждали в лагере возвращения своих. Пока печально все. Из пяти негров выжили двое. Причем один тяжелораненый умер к обеду. Федя скрежещет зубами:
— Это предательство! Он был моим другом. Мы с ним в джунглях делали засады на португальцев. Ели из одной тарелки, делили все трудности. И вот, он лежит в чужой земле. Ты терял друзей?
— Терял, Федя, терял. И сейчас теряю. Из двадцати человек вернулись десять. И то, только потому, что успели развернуть лошадей под прикрытием гранатометов. И если я не показываю злость, то это не значит, что ее нет.
Загадок много. Свою разведку выслать нашим запретили. И даже не включили в разъезд. Бокового охранения вовсе не было. И не дали его устроить. Когда началась пальба, мои тут же залегли за деревьями. Среди егерей возникла неразбериха. Бывший командир полка попытался организовать сопротивление, но его ненадолго хватило. Турок навалилось раз в пять больше. Старший дал команду на стрельбу из РПГ. Четыре человека отстреляли все шестнадцать заряженных труб, пока остальные разворачивали повозки. Успели прорваться.
— И что, будем скорбеть и терпеть? — скрежещет зубами Федя, — Я говорил с царем, он мне понравился. Может, он не знает?
— Знает. И я говорил. И с ним, и с Гурским. Проверка будет проводиться. Пока у них нет оснований говорить о предательстве. Наши подозрения к делу не пришьешь. Общая версия такая, что Залуский просто струсил и потерял управление, допустил ошибки. Но за это его даже не накажут.
— Но погибла элита вашей армии! Голову надо отрубить.
— Федя, пока не горячись, — пытаюсь я предупредить излишние речи, — Ты теперь русский офицер и дворянин. Это политика. И не наша. За своих людей мы спросим. Потом. Сами. А сейчас будем ждать развязки. Надо, чтобы она не обошлась без нас.
На обед меня позвал Дмитрий Семенович в свою палатку, особо.
— Понимаю отчаяние, дорогой друг. Переживаю твои потери, как свои. Но это война. Всякое бывает. Во всем разберемся.
— Это многих волнует. Ничего этому Юзефу не будет?
— Детский вопрос, право. Думаю, ты спрашиваешь более для очистки совести перед своими неграми. Когда на кону стоят отношения с Польшей, о каких наказаниях может идти речь? Напротив, сейчас Залуского тихо отпустят от войны подальше, а после Нового Года жалуют генерал-майором да и в отставку отправят, — он посмотрел на мое мрачное лицо и схватил за плечо, — Ты думаешь, Государь ничего не понимает? Если бы дело касалось русского, то разговор был бы иным. А тут без веских доказательств нельзя ничего предпринять. А их нет. В противном случае, развопится половина Европы.
