и вниз. Скомандовала: — Спиной повернись.
Я послушно повернулся — белые халаты, всё-таки, завораживающе действуют.
— Хороший материал, — решила женщина, пройдясь пальцами вдоль моего позвоночника. — Крепкий мальчик, гибкий. Первая жизнь, опять же… — и вдруг саданула меня чем-то по локтю.
Я развернулся, собираясь врезать в ответ. Раньше, чем подумал, что передо мной — тётенька постарше мамы.
«Тётенька» умело перехватила вскинутую руку. Зажала, словно тисками — шевельнуться я не мог.
— И реакция хорошая, — удовлетворённо заключила она. — Всё-всё, дружок. Не волнуйся, больше не обижу, — отпустила мою руку. И как ни в чём не бывало продолжила ощупывания.
Я ещё немного постоял в напряжении, но больше тётка, вроде бы, агрессии не проявляла. Пальцы её постепенно спускались по спине вниз. В какой-то момент я поймал себя на том, что процедура мне даже нравится. Поинтересовался:
— А прилечь у вас тут нельзя? Массаж стоя — странновато, всё-таки.
— Можно, — заверила тётка, — всё можно, — а в следующую секунду я услышал приглушённый взвизг Фионы. Как будто она пыталась завопить, но не сумела.
Я, впрочем, тоже не сумел — ни завопить, ни даже дёрнуться. К спине с двух сторон, вдоль позвоночника, как будто присосались два огромных, холодных червя.
Ноги застыли, руки тоже. Ворочалась только голова — да и той уверенной рукой влепили затрещину.
— Не дёргайся, — приказала врачиха, — если хочешь, чтобы имплантат нормально прижился, дёргаться нельзя.
Я попробовал объяснить, что не хочу не только того, чтобы ко мне приживалась какая-то хрень, но и в принципе сейчас мало чего хочу, — однако понял вдруг, что разговаривать получается не сильно лучше, чем шевелиться. Язык ворочался с трудом, и ничего кроме «А-о-а, у-а-у!» у меня не получилось.
— Стой спокойно, — велела врачиха. — Молодой, сильный — быстро привыкнешь.
Она обошла меня и появилась в поле зрения. С непонятной грустью объяснила:
— Я вживила в твоё тело разъёмы. Подходящий тебе по росту и телосложению экзоскелет уже унесли, чтобы встроить в кресло гоночного аппарата. Как только ты сядешь в кресло и нажмёшь кнопку «Слияние», станешь единым целым с машиной. Экзоскелет увеличивает быстроту реакции и усиливает мышцы. Проще говоря, помогает посредственному гонщику стать хорошим, хорошему — идеальным.
До меня запоздало дошло, что имел в виду Жан-Поль, говоря о «собственной базе» организма. Как он там сказал, «моя собственная база мала»? А у меня — что надо, получается. Вот только не сказать, чтобы этот факт охренеть как радовал.
Врачиха взяла меня за локоть и повела к креслу. Ноги, оказывается, могли переступать, не спрашивая о моих желаниях.
— Отдыхай пока, — велела врачиха. И повернулась к Фионе.
Не знаю, что уж там творили у неё на глазах с моей спиной, но Фиона, похоже, упала в обморок. Висела на руках у охранника безвольной тряпкой.
— Говно, а не материал, — окинув её оценивающим взглядом, объявила врачиха.
Охранник красноречиво пожал плечами и чихнул.
— Инфекция? — грозно встрепенулась врачиха. Поддёрнула очки и надвинула на лицо медицинскую маску.
— Да не, — поморщился охранник. — Аллергия на кошатину.
— Час от часу не легче. — Врачиха деловито приподняла голову висящей у него на руках Фионы. Заглянула под веки. Мотнула головой в сторону стоящей в углу, обтянутой белоснежной простынёй кушетки: — Отнеси туда.
Охранник с заметным облегчением избавился от груза. Врачиха выдвинула один из ящиков, достала пузырек с каким-то лекарством и картонную ложку. Накапала в неё из пузырька, протянула охраннику:
— Выпей.
— Спасибо, мадам Родригес! — Охранник с благодарностью прищёлкнул каблуками, взял ложку и проглотил лекарство.
Врачиха выкатила откуда-то табурет на колёсиках и придвинула к койке, на которой лежала Фиона. Ещё раз её ощупала. Возмутилась:
— Совсем ополоумели! Ну, какой из этой тряпки гонщик?
— Дак, она не гонщик, — объяснил охранник. — Гонщик — вот, — кивнул на меня, — а она у него лоцман, или как-то так. Он её перед полётом, того, — охранник постучал кулаком о ладонь, — ну, вы понимаете, а у неё с этого дела вдохновение случается. И она ему маршрут диктует — где разогнаться, где притормозить, и всё такое.
Врачиха горестно взялась за виски.
— Какой кошмар, — пожаловалась охраннику, — с чем приходится работать! И что же, она так любого мужчину может… э-э-э… вдохновить?
— Я бы не поддался! — выпячивая грудь вперёд, заверил охранник. — Я не такой, мадам Родригес! У меня вообще на кошек аллергия.
Врачиха убрала руки от висков и благосклонно улыбнулась.
— Знаю, Жерар. Ты хороший мальчик.
Охранник зарделся.
Честно говоря, я бы не отказался посмотреть, что было дальше. То есть, не с целью получить удовольствие от просмотра, а понять — угадал или нет?
Но дальше мне не показали. Через секунду я понял, что вырубаюсь.
Не знаю, сколько прошло времени, но, наверное, не очень много. В нос ударил резкий запах. Я открыл глаза. Надо мной стояла врачиха.
Ох, а так надеялся, что просто дрыхну, и приснилось чёрт-те что.
— Вставай, — сказала врачиха. — Мне нужно посмотреть, как прижились разъёмы.
Я поднялся. Попробовал заглянуть себе за спину. Ни хрена, конечно, не получилось.
— Из тебя торчат ужасные железные штуки, — доложила Фиона. Она сидела на кушетке, подтянув колени к подбородку и обвив их хвостом. — Господи, какой кошмар.
— Это не железо, а высокопрочный сверхпроводимый сплав, — обиделась врачиха. — Где ж вас выращивают, таких малограмотных?.. — Ответа она не ждала. — Как себя чувствуешь, дружок? — это было мне.
Я пожал плечами:
— Нормально чувствую. Не выспался только.
— Жжение, зуд? — допытывалась врачиха.
— В голове зудит, ага. У меня всегда так с недосыпу. Можно я ещё посплю?
— Нельзя, — отрезала врачиха. И снова принялась ощупывать мою несчастную спину. Задумчиво проговорила: — Удивительно. Впервые вижу, чтобы разъёмы так хорошо приживались. Хотя обработать, конечно, надо.
Выдвинула один из ящиков, достала оттуда пластиковое ведерко, в каких у нас продают квашеную капусту, и малярную кисть. Обмакнув кисть в ведёрко, провела ею по моей спине.
Я взвился чуть ли не потолка:
— А-а-а!!!
— Что? — отшатнулась врачиха. — Дискомфорт? Боли?
— Прекратите! Нельзя так издеваться! Я понимаю, похитили, но всему же есть предел!
Врачиху, похоже, проняло.
— Я поменяю раствор,
