Затянувшееся почти до утра торжественное возлияние с «обществом в лице его лучших представителей» ясности не добавило. Московские пехотинцы восторженно таращили глаза, млея от самой возможности близко увидеть дружинников «того самого» десятка, а на прямые вопросы что-то невнятно мямлили в ответ. Даже сотники и младшие полковники, с удовольствием принявшие участие в мероприятии, лишь с завистью вздыхали и говорили что-то вроде этого:
— Твоя скромность, друг Маментий, гораздо больше твоей славы и твоих подвигов. Но государь-кесарь, да храни его Господь, позаботился о том, чтобы отчизна знала своих героев! За твоё здоровье, друг Маментий, и за здоровье твоего замечательного десятка! Эй, кто там разливает? Почему чарки пустые?
Всё встало на свои места на следующий день ближе к полудню, когда на гудящую голову Маментия Бартоша обрушилось стихийное бедствие по имени Софья Маментиевна Бартош, заявившаяся в сопровождении старшего брата и трёх охранников в мундирах государевой стражи. Девочка с милой непосредственность забросала приёмного отца вопросами:
— Батюшка, а ты и в правду тот самый знаменитый Маментий Колосажатель? А кто здесь Фёдор Верная Пуля? А где Влад-Дракон Мадьярская смерть?
— Э-э-э… — только и смог ответить десятник.
Но Софья его уже не слушала, она дёргала Ивана Аксакова за рукав полосатого халата:
— А ты Татарин Ляшская Погибель, да? Покажи мне Ивана Стальную руку!
— Софьюшка, — Маментий наконец-то пришёл в себя от взрыва детских восторгов, — я тоже очень рад тебя видеть, и ещё больше рад тебя слышать… Но говорить ты стала слишком много и слишком быстро.
— С ней Полина Дмитриевна занимается, — объяснил болтливость сестры Бартош-младший, за несколько месяцев ставший из просто тощего мальчишки длинным и тощим мальчишкой. — Сказки читают и стихи наизусть учат.
Дружинники смылись под каким-то благовидным предлогом, и Маментий задал давно интересующий его вопрос:
— Скажи мне, Пётр, почему меня и мой десяток называют «теми самыми», а Соня даже дала какие-то смешные прозвища?
— Это не она, это вот… — Петя достал из кожаной сумки, что носил на ремне через плечо, толстую пачку листов с яркими картинками и текстом под ними. — «Сказание о доблестном десятнике Маментии Бартоше, его боевых товарищах и их славных подвигах». Лубки с первого по осьмнадцатый, а девятнадцатый только сегодня из печатни выйдет. Но нам с Софой, как самым близким, завсегда первым приносят, потом только государю-кесарю, боярыне Морозовой и всем остальным.
— Хренас-с-с-е…
— Ты нам начертай на листах своё имя.
— Зачем?
— А пусть завидуют! И остальных попроси подписать.
— Дай-ка сюда, — Маментий взял всю пачку и выдернул наугад первый попавшийся листок. — Да ну?
Петька заглянул через плечо:
— Это про то, как Иван Аксаков по прозвищу Татарин Ляшская Погибель польского короля в болота завёл, да там и утопил.
— Но в Польше сейчас нет короля.
— Знамо дело нет, — кивнул Бартош-младший. — Откуда же ему быть, ежели он в болоте утоп?
Маментий не нашёлся что ответить и взял другой листок. Петя опять дал пояснение:
— А это про Фёдора Ряполовского по прозванию Верная Пуля. Помнишь, наверное, когда вы в засаду попали, а Фёдор вражеского командующего за полторы версты точным выстрелом прямо в лоб?
— Хм…
— А вот в этом листке сказывается, как Иван Патрикеев Стальная Рука восьмерых лыцарей разом на поединок вызвал, да всех и забил до смерти голыми кулаками.
— Чем-чем?
— Да, я тоже думаю, что Иван рукавицы надел. Кровища же, испачкаться можно.
Из дальнейшего изучения лубков выяснилось, что главный и славнейший герой конечно же он, Маментий Бартош, при виде которого враги разбегаются в страхе, а иные падают без чувств и помирают в корчах наглой смертью. Кто не убежал и не помер, того на кол. Но в меру — не более трёх вражин в день.
Ещё в десятке были Влад-Дракон Мадьярская Смерть, Дмитрий Одоевский Крылатый Лисовин, получивший прозвище после похищения тройной тиары Папы Римского и продажи её раввину из гишпанской Кордовы, и ещё… Да, ещё Пётр Верейский Божья Молния — искусный и не знающий промаха стрелок, Василий Долгоруков Длинный Нож, а так же Михаил Пожарский и Михаил Бутурлин, отдельного прозвища пока не заслужившие, и именуемые Медведями с Железной Шкурой. Медведь Правый и Медведь Левый, но кто из них кто, они и сами пока не определились.
— И чьи это придумки? — Маментий строго посмотрел на Петра и Софью, будто это они лично печатали лубки в свободное от учёбы время. — И почему их девятнадцать, если нас десятеро?
— Так подвигов много, — рассудительно ответил Пётр. — И ещё совершите, пока война не закончилась. Полина Дмитриевна говорила, будто таких листов не менее сотни будет.
Тут как раз в дверь вежливо постучали, и заглянувший в хоромину Патрикеев получил насмешливое предложение:
— Заходи, Иван Стальная Жопа.
— Ты про что, командир?
— Да это я так, о своём…
— Там это… там гонец к тебе от государя-кесаря.
— Так зови.
— Так усвистал уже как ужаленный, а грамотка вот она, — Иван протянул свёрнутую в трубочку бумагу, перевязанную скреплённым здоровенной печатью шнурком. — Небось приказ о повышении в чине.
— Ага, сразу в полководцы правой руки, — проворчал Маментий и сломал печать.
— Что там? — полюбопытствовал Патрикеев.
Бартош долго не отвечал, вчитываясь в текст, а потом поднял ошарашенный взгляд:
— Поздравляю, господин десятник!
— Кто десятник? — не понял Иван.
— Ты.
— А ты?
— А я принимаю сотню, набрав её их охочих дружинников Московского пехотного полка, и пробую сделать из неё сотню особого назначения.
— А мы?
— Так вы в той сотне как раз десятниками.
— Но Московский полк при государе, или как?
— На войну идём под рукой самого князя Беловодского Андрея Михайловича Самарина. А мы, стало быть, при нём.
— Сам князь?
— Угу… ганзейские немцы Псков взяли и уже под Смоленском. Город в осаде, и князь Изборский подмоги просит.
— Откуда немцы-то взялись?
— От сырости, мать их… Давай, Ваня, собирай этих чёртовых господ десятников и за работу. Где они шляются, в конце концов?
Интерлюдия
Где-то в высоких кабинетах. В очень высоких кабинетах.
— И что?
— Пока ничего. Он отменил все назначенные лечебные сеансы и исчез.
— Куда?
— Да кто же его знает? Ни в Москве, ни в Гороховце, ни в Нижнем Новгороде не появлялся.
— Там у него на очереди японец был с опухолью мозга. Ценник такой, что авианосец построить можно.
— Настолько серьёзная сумма?
— Немного преувеличил, но на несколько самолётов точно хватит.
— Но самолёты его не интересуют.
— Да, скупает металлолом и всякое старьё со складов. Мои аналитики говорят, что дедушка слегка свихнулся и готовится к апокалипсису. Точнее, к постапокалипсису. Серьёзно готовится, для чего закупает примитивное оборудование, способное работать почти без ремонта не один десяток лет, и сырьё для производства. Думаю, опасается отката в средневековье.
— Даже если у него слетела кукуха и вальты королей гоняют, у его повёрнутости есть полезный побочный эффект. Пусть развлекается как хочет, тем более за свой счёт. Вообще предлагаю помочь дедушке с какой-нибудь мелочёвкой.
— Оружие?
— Да, спихните ему старьё. У нас на складах есть карабины Симонова?
— В закромах Родины даже шуваловские единороги можно найти.
— Вот! Их тоже отдайте. Если человек готовится к средневековью, нужно обеспечить его соответствующим эпохе реквизитом.
— А карабины…
— А что карабины? Если не хватит, добавьте трёхлинейных винтовок. Хотя нет, там с патронами проблема встанет.
— Так ему ещё и патронов дать?
— Вам что, жалко?
— Не в этом дело. Вдруг всплывут где-нибудь, причём стреляющие в нашу сторону?
— Бросьте! Восемьдесят два автомата так до сих пор нигде и не всплыли?
