Иван Аксаков засмеялся:
— Ты, командир, за это как раз и не беспокойся. На то она и Государева Безопасность, чтобы всё про всех знать без всяких предупреждений. Мы ещё не решили в котором кружале меды брать станем, а Дионисию доподлинно известно, ставленый возьмём или варёный. Служба у него такая.
Вообще-то у дружинников имелся некоторый запас взятых на саблю вин. То есть, взятых на штык. Вина немного, всего двенадцать трёхведёрных бочонков, и его стоило приберечь для праздников и особо торжественных случаев вроде обмытия наград или нового чина. Пусть те и не скоро случатся, но вдруг? А тут уже всё наготове и искать ничего не нужно. И потом… медовуха напиток ленивый, после пары чарок наступает удивительное умиротворение и возникает потребность в неторопливом обстоятельном разговоре, а у заморских вин другая особенность. Там на подвиги тянет, да за добавкой, что хорошо на войне, но вполне может вылезти боком в мирном городе. Было уже такое в Смоленске, и повторять как-то не хочется…
* * *
В кружале их встретили насторожённо. Ещё бы, вваливается вооружённая с ног до головы толпа юнцов, пропахшая пороховым дымом, кровью и гарью походных костров, и требует наилучших медов, чтоб не стыдно было угостить неведомого старшего десятника Луку Мудищева. Молодые все, кровь играет, скалятся белозубо, а в глазах стылый лёд и готовность при малейшей опасности ощетиниться острым железом и грянуть огненным боем. Таким вряд ли стоит подсовывать чуть перебродившую сладкую бражку, выдавая её за сорокалетние меды из монастырских подвалов.
Но обошлось к великому облегчению завсегдатаев кружала, что на месте бывшего подворья митрополита Московского. Вот как два года назад яму после взрыва засыпали, так и построили то кружало, считающееся наилучшим во всём городе. Сюда сам князь Беловодский не брезгует заходить, он же и дал питейному заведению собственное имя — «КабакЪ Белыя Воды». И снизу на вывеске мелкими буквами — «Минус три звезды».
Что это обозначает, Маментий не знал, но медовуху оценил как весьма достойную, не менее как пятилетней выдержки. Правда, у Митьки Одоевского было другое мнение, и после короткого сорокаминутного торга он сбил цену почти втрое.
— Нам четырёх вёдер хватит, командир?
— Вполне, — кивнул Бартош.
Одоевский заржал как стоялый жеребец и шлёпнул по прилавку серебряными талерами:
— Тогда нам с господином десятником четыре ведра на вынос, и остальным ещё четыре.
— Не боишься ночью в портки напрудить? — пошутил Миша Пожарский. — Если там кровати в два поверха, то будешь спать внизу.
— Не боись, — отмахнулся Дмитрий. Тыловых крыс угостим, нам самим на всех и ведра хватит. Нет, ну а что, в гости же идём, как не захватить?
— А дотащим?
— Зачем же самим? — Одоевский поманил целовальника, со слезами жалости на глазах отсчитывающего сдачу. — Скажи мне, человек любезный, вот этой мелочи хватит на доставку нашего бочонка недалече отсюда, в казармы Московского пехотного полка?
Целовальник повеселел и кивнул:
— Сей же миг доставим! Кого там спросить и кому отдать?
— Спросить командира, а отдать мне.
— А-а-а…
— Ещё что?
— Тебе отдать, это кому?
— Экий ты бестолковый! Спросишь десятника Маментия Бартоша или кого-нибудь из его десятка.
— Того самого Маментия Бартоша? — ахнул целовальник.
— Других Бартошей у меня для тебя нет!
— И тот самый его десяток?
— Какой же ещё?
— А ты, господин дружинник, кто будешь?
— Конь в пальто! — ответил Дмитрий присказкой старшего десятника Лукьяна Петрищева. — Одоевский я.
— Господи, чудо-то какое! — целовальник с круглыми от непонятного удивления глазами отбросил медную мелочь обратно в ящик и выложил на прилавок талеры. — Не имею права брать деньги с таки людей!
— С каких? — поинтересовался Маментий.
— С таких!
Десятник хотел узнать подробности, но Митька, обрадованный возможностью бесплатно разжиться медовухой, потянул его к двери. На ходу обернулся:
— Так что в самом скором времени ожидаем.
— Лично привезу, господин дружинник. И всем буду говорить, что десяток Маментия Бартоша предпочитает меды именно из моего кружала.
И уже на улице Влад Басараб задал закономерный вопрос:
— И что это сейчас было?
— И какого хрена? — добавил Миша Бутурлин, обычно ещё более немногословный, чем Верейский.
А Фёдор Ряполовский почесал затылок и глубокомысленно изрёк:
— Отечество любит и ценит своих защитников. А мы, это они и есть.
* * *
Заселение в казармы Московского пехотного полка прошло легко и без ненужных вопросов, благо кони и основная часть поклажи были оставлены под присмотром Государевой Безопасности. Сонный младший полковник встретил появление гостей как должное и само собой разумеющееся, и даже не стал интересоваться именами. Только уточнил:
— Из Смоленска? И как там?
— Воюем, — пожал плечами Бартош. — Всё как всегда.
— Понятно. Наши сейчас на стрельбище, — младший полковник с завистью поглядел на ППШ-2 за плечами дружинников. — Новые пищали недавно поступили, вот и осваиваем. А вы занимайте хоромину «Аз» на третьем поверхе, как раз всем десятком поместитесь. Насчёт питания я сейчас распоряжусь, но если захочется разнообразия, то можете закупить в полковой харчевне.
— А баня? — Маментий почесал отбитую седлом задницу.
— У нас душевые из Беловодья! — с гордостью ответил младший полковник. — Я сам всё покажу и научу!
— А что, мудрёнее чем стрельба из пищали?
— Нет, но… Да вы сейчас сами всё увидите.
* * *
Впрочем, в этих душевых кроме названия не было ничего необычного — сюда поворачиваешь для горячей воды, сюда повернул — холодная потекла. Чтобы в этом не разобраться, нужно быть совсем уж на голову скорбным. Видимо в полку такие и служили, потому что младший полковник от душевых перешёл к правилам пользования тёплым нужником с особыми чашами. Маментий ещё подумал, что за такое название чаши устроителю нужников неплохо бы разбить рыло ногами. Особыми могут быть только войска особого назначения, а не сральни, пусть даже они и тёплые.
Зато Митька Одоевский с самым умным видом кивал, поддакивал в нужных местах, и задавал вопросы:
— Стало быть, господин младший полковник, старые онучки туда бросать не следует? И сапог прохудившийся, что в починку уже не берут, тоже нельзя? А блевать с перепою туда с какого чина можно?
— Э-э-э… — младший полковник подозревал насмешку, но Одоевский имел вид любознательный и заинтересованный, как у барана перед новыми воротами.
— Тут вообще ничего делать нельзя, кроме как использовать по прямому назначению! Понятно ли объясняю, господа дружинники?
Митька кивнул и собрался задать очередной вопрос, но тут прибежал дежурный дружинник и всё испортил:
— Там Маментия Бартоша спрашивают! Или кого другого из его десятка! Бочонок мёду стоялого привезли, отдать хотят лично в руки.
— Экие затейники, — хмыкнул младший полковник. — Где же я возьму того самого Маментия?
Одоевский хрюкнул, прикрываясь ладонью одной руки, а другой указал на десятника:
— Зачем его где-то брать, если вот он здесь?
— Кто?
— Да Маментий Бартош же!
— Не может быть!
Митька пожал плечами, подивившись странному поведению младшего полковника, и убежал вместе с дежурным за медовухой. А упомянутый младший полковник вдруг сделался на диво косноязычен, краснел, бледнел и потел попеременно, и в конце концов смылся под благовидным предлогом.
— Да и хрен с ним, — решили дружинники, а Иван Аксаков даже скрутил дулю ему в спину. — Кто нынче будет нашим виночерпием? Наливай по единой перед помывкой!
* * *
Часа через четыре выпили только по третьей чарке. Как-то не веселила медовуха после непонятного поведения местного младшего полковника, а где-то в нижней части спины зудело предчувствие грядущих неприятностей, ибо ничем иным подозрительная известность десятка особого назначения закончиться не могла. Дружинники не знали за собой особых подвигов и свершений, после которых молва расходится по всему свету, однако и не начудили ничего такого, чтобы каждый встречный показывал пальцем и гнусно ухмылялся. Тут до ухмылок дело пока не дошло, но… Но что-то всё это обозначает?
