— Утром прибыл курьер от Сеславина, с пакетом. Александр Никитич собирается вскорости к нам.
Хорунжий скривился.
— С инспекцией, небось?
Начальство, особенно удалённое и командующее посредством курьеров и депеш, он недолюбливал, полагая его источником всяческой неразберихи и помех.
Корнет пожал плечами.
— Кстати, можно воспользоваться случаем и попросить у Сеславина подкреплений. — предложил тракторист. — Ростовцев с Никитой, похоже, задерживаются, а нам, когда настанет время, может не хватить бойцов.
— Начальству, оно конечно, виднее… — туманно заметил хорунжий. — Только как бы не запретил Сеславин нашу затею? А то и того хуже — не взялся бы руководить? Отбить у Буонапартия награбленное в Кремле — это же какой подвиг! И тебе слава, и почёт, и кресты на грудь…
— Или головы в кусты. — усмехнулась библиотекарша. — Вы же разумный человек, хорунжий — а туда же, делите шкуру неубитого медведя! Если задуманное удастся — славы и крестов на всех хватит, понимать должны…
— тут ещё кое-что имеется, господа..
Корнет кашлянул, привлекая к себе внимание, дождался, когда библиотекарша повернётся к нему, и выложил на стол конверт плотной коричневой бумаги.
— Переслано вместе с сенявинским курьером — из имения Ростовцевых, поручику.
— Прочли?
— Как можно? — казалось, корнет испугался такого предположения. Частная переписка, невозможно-с!..
— И напрасно, юноша. — тётя Даша укоризненно покачала головой. — А если там что-то важное, что и нам знать следует? Теперь война, не время для церемоний. Ну-ка, дайте сюда…
Веденякин, чуть замявшись, подал конверт. Библиотекарша взрезала его ножом, быстро пробежала глазами страницы.
— Так, это действительно, семейное — приветы, поклоны, осведомляются о здоровье… Ага, вот кое-что любопытное: старый граф пишет, что лечившийся в их имении ротмистр Вревский внезапно, никому не сказав, отбыл, прихватив с собой Матильду. Вот же дурочка, найдёт приключений себе на… голову…
— Отбыл? — корнет недоумённо нахмурился. — Странно… А куда — там не написано?
— Нет. Зато есть кое-что другое: ротмистр прихватил с собой несколько книг из числа тех, что поручик с Никитой отобрали у Гжегоша и отослали потом в имение Ростовцевых.
Она по очереди оглядела всех сидящих за столом.
— И это, должна сказать, мне совсем не нравится…
* * *
Граф Алексей Андреевич Аракчеев обитал непосредственно в императорской резиденции, в Зимнем Дворце. Назначенный после отставки в 1810-м году с поста военного министра председателем Департамента военных дел при Государственном совете, он с самого начала войны был при Александре Первом, не оставляя того ни в поездках, ни во время пребывания в столице. Для графа в Зимнем Дворце были отведены удобные покои, кабинет и помещения для адъютантов; здесь он работал с документами, проводил совещания и принимал посетителей.
Вревский, как и собирался, разыскал в столице своего приятеля-адъютанта, попросил устроить ему аудиенцию и приготовился ждать. Зная о загруженности Аракчеева военными и государственными делами, барон был готов к тому, что ожидание растянется не на одну неделю, а то и месяц. И каково же было его удивление, когда утром следующего дня в дверь (барон снял для себя и своей пассии приличную квартиру на втором этаже особняка по набережной Мойки в трёх кварталах от Дворцовой площади) постучался вестовой и передал распоряжение: прибыть для испрошенной аудиенции назавтра к десяти часам утра в Зимний Дворец. Причём прибыть ему следовало не одному, а в сопровождении «известной особы женского пола» — так витиевато именовалась в послании Матильда.
Приписка эта изрядно озадачила, а, пожалуй, что и встревожила барона — ведь в прошении об аудиенции, поданной через адъютанта Аракчеева, нечего не было о его спутнице. Мало того: Вревский не мог припомнить, чтобы хоть словом упомянул о ней в беседе с самим адъютантом. Это была загадка, и она не давала ротмистру покоя, поскольку совершенно ломала его расчёты касательно хода аудиенции.
Но — ничего не поделаешь: распоряжение на руках и что-то отменять теперь поздно. Последовали лихорадочные сборы; Вревский, чей парадный мундир затерялся в полковых обозах где-то между Смоленском и Можайском, рассчитывал воспользоваться неизбежным ожиданием, чтобы навести порядок в обмундировке, и теперь кинулся по петербургским знакомым (коих у него, по счастью, нашлось немало), чтобы с их помощью заткнуть наиболее зияющие дыры. Матильда же барон отправил в сопровождении супруги домовладельца, надворного советника Егорьева, служащего в Государственном архиве и проживавшего тут же, в бельэтаже, к модистке с наказом денег не жалеть, но приобрести и срочно подогнать по фигуре девушки подходящее платье. Насчёт денег Вревский, конечно, погорячился — он прибыл в имение Ростовцевых, имея при себе весьма скудную сумму, да и ту почти целиком истратил на дорогу в Петербург. Пришлось снова прибегнуть к помощи знакомого адъютанта; по счастью, у ротмистра давно сложилась репутация человека, аккуратно отдающего долги, и из квартиры приятеля он вышел с семьюстами рублями в кармане. С такой сумой можно было чувствовать себя уверенно — во всяком случае, ближайшие две-три недели. А дальше барон рассчитывал, что положение его круто переменится — в ту или иную сторону.
На приличное платье для Матильды и кое-какие приобретения для собственного гардероба у Вревского ушло триста пятьдесят рублей. По совету всё того же адъютанта он отказался от мысли собрать по знакомым подобие парадного мундира. «Приходи лучше в своём армейском — посоветовал адъютант. — и непременно с палашом вместо парадной шпаги. Граф сам опытный вояка — был ранен в сабельной рубке с уланами Мюрата при Аустерлице, отменно проявил себя на шведской войне. Боевых офицеров он привечает, а в парадном мундире с чужого плеча будешь сущим пугалом и сразу произведёшь невыгодное впечатление.
Совет показался хорошим. В девять часов утра Вревский и его спутница (Матильда, не успевшая толком освоиться в столице империи, затравленно озиралась и мечтала только о том, чтобы каким-нибудь чудом вернуться в имение Ростовцевых) вышли из наёмного экипажа у бокового, выходящего к Неве подъезда Зимнего Дворца. Если бы гостья из солнечной Болгарии больше времени уделяла такому архиважному для её советских однокашников предмету, как «История КПСС», она, безусловно, знала бы, что именно через этот подъезд двадцать пятого октября семнадцатого года ворвались в Зимний штурмующие под командой Михаила Свечникова — что, если верить поэту, закончилось знаменитым «Которые тут временные? Слазь!»
Но в то время прелестная головка Матильды была забита другим, а потому сейчас ни о чём подобном она даже не вспомнила. Да хоть бы и вспомнила — девушка была так перепугана, так дрожала, мёртвой хваткой вцепившись в рукав своего спутника, что не могла думать о славном революционном будущем Октябрьской (а ныне «ея императорского величества») лестницы. Парочка в сопровождении солидного дворцового лакея преодолела широченные, отделанные мрамором и бронзой пролёты, миновали двери, ведущие в апартаменты обеих императриц — вдовствующей, супруги Павла Первого, Марии Фёдоровны, и царствующей, Марии Александровны, — и, пройдя по бесконечной анфиладе комнат, оказалась в просторной, украшенной бесчисленными батальными полотнами приёмной графа Аракчеева. И, только бросив взгляд на бесчисленные батальные полотна и портреты екатерининских вельмож, украшающих стены покоя, барон почему-то уверился в невесёлой мысли — впереди его ожидает совсем не то, на что он рассчитывал и ради чего торопился в столицу.
* * *
Интуиция не подвела ротмистра. Всесильный наперсник Государя сразу повернул аудиенцию так, что Вревскому оставалось только стоять и молча хватать воздух ртом, словно какой-нибудь карась, вытащенный на берег деревенскими мальчишками.
Нет, поначалу Аракчеев принял их вполне любезно, сделал приличную улыбку Матильде и предложил ей присесть на обтянутое рыжим шёлком канапе у стены. С бароном граф не был столь любезен — заставил докладывать стоя, в то время как сам расположился в довольно небрежной позе за огромным письменным столом, под ростовым портретом Государя. На губах председателем Департамента военных дел то и дело проскальзывала насмешливая улыбка, и это окончательно выбивало Вревского из колеи — он путался, сбивался с намеченной последовательности своего доклада. Мати сидела, ни жива ни мертва и никак не отреагировала на просьбы спутника подтвердить то или иное его утверждение — только кивала головой, словно фарфоровый китайский болванчик. В результате ротмистр окончательно потерял нить собственных рассуждений, сбился и умолк, борясь с острым желанием утереть пот, градом катящийся по физиономии. Право же, в достопамятной атаке при Шевардинском редуте было не в пример проще…
