— Все это пока очень туманно, — бормочет Философ. — Каким образом можно превратить город в такой «кокон», а тем более — страну и мир?
— Прежде всего — очистив от конкурентной расы, — снисходительно сообщает ректор. — Существует гипотеза, что подобно муравьям, «тонкие» делятся на три типа. Первый — это так называемые «Мастера». Они практически немы, но обладают невероятной способностью к изготовлению так называемых игрушек — изделий самого разнообразного назначения, часто для нас непостижимого. Второй тип — «Пастыри». Способность этих особей к мимикрии настолько высока, что их совершенно нельзя отличить от человека, если не прибегать к анализу ДНК, который мы пока толком делать не умеем. В отличие от «Мастеров», «Пастыри» не избегают контакта с людьми, особенно — младших возрастов, они могут казаться интересными собеседниками и вообще — приятными людьми, способными вызвать глубочайшую эмоциональную привязанность. И, наконец, третий тип — самый опасный. Мы называем «тонких» этого типа «Жнецами». В отличие от двух первых, особей третьего типа ни один из ученых в глаза не видел, этот тип вычислен чисто теоретически.
— Чем же опасен этот третий тип?
— А чем занимаются жнецы? — спрашивает ученый. — Они собирают урожай, то есть — жнут колосья. Да вот только в данном случае речь идет о людях. Есть даже подозрение, что «Жнецы» не слишком изнуряют себя мимикрией под человека, разве что — в минимально необходимых пропорциях.
— Вы сказали, что дети, зараженные идеями «тонких», должны подготовить почву для их экспансии. Каким же образом это может произойти?
— Насчет этого нет сколько-нибудь достоверных данных.
— Ладно. Допустим. А что за облаву устроили ваши подельники?
— Я протестую против слов «подельники» и «облава»! — еще пытается вякать Томуск. — С каких это пор отлов насекомых считается преступлением?
— А изоляция детей под ложным предлогом тоже не считается преступлением? — жестко спрашивает Тельма.
— Не путайте меня в это! — кричит тот. — Все вопросы — к Россохину или к Лаару.
— С них еще спросят, — обещает Философ. — А вы, гражданин Томуск, должны ответить вот на какой вопрос… Над какими такими «индикаторами» и «излучателями» работают под вашим руководством «патлатые охламоны»?
— Индикатор — это портативный прибор, который поможет выявить мимикрирующего под человека «тонкого».
— А — излучатель поможет его, «тонкого», уничтожить?
Ректор местного университета начинает угрюмо сопеть. Видно, что ему попросту нечего сказать в свое оправдание.
— Можете идти, — разрешает ему Философ. — Полагаю, не ваших интересах сообщать кому-либо о нашем разговоре. Ответ вам все равно придется держать, но ваши подельники могут вас убрать, как лишнего свидетеля. Подбросить в камеру «трещотку», верно?.. Так что помалкивайте.
Гражданин Томуск срывается с места, как шавка с поводка. Зрелище уморительное, но Философу и Тельме не до смеха. Слишком тревожными оказываются сведения, которые были ими получены. Впрочем, девушка выглядит спокойной. И спутник ее начинает подозревать, что далеко не все услышанное, является для нее новостью. А вот ему требуется уложить в черепушке услышанное и понять, насколько все это соотносится с действительностью. Только лучше не в пустом номере, где даже выпить нечего.
Они покидают место засады и почти бегом возвращаются к себе. Ими движет жажда в прямом и в переносном смысле этого слова. Причем даже — в нескольких переносных смыслах. Утолив одну из них, полуодетые они сидят в тринадцатом пьют забугорное пойло, закусывая его всем, что есть в холодильнике. Наверху тихо. Похоже — все перепились и теперь дрыхнут. Цедя понемногу «Мартель», Философ перебирает в памяти все, что ему пришлось увидеть и услышать в этом городе.
— Слушай, — говорит он любовнице, — а ведь этот Лаар говорил, что один из «тонких» находится где-то здесь.
— Говорил, — равнодушно отзывается Тельма. — Что с того?
— Как — что? — удивляется Философ. — И эти их лозоходцы, которых он «пьянчужками» назвал — тоже здесь. Значит — они как раз сейчас рыщут в округе, его выискивая.
— Пусть рыщут, — усмехается девушка. — Там грязь, сырость… А он — здесь. В тепле.
— Вот черт! — бьет себя по лбу ее любовник. — Как же я сразу не догадался! Желтолицый! Но… ты же с ним танцевала!.. Я же видел. Отплясывала будь здоров!.. С насекомым…
— По-твоему — насекомое — это обязательно таракан или клоп? — спрашивает Тельма. — А если — кузнечик или бабочка?
— Я не брезглив, — отмахивается Философ. — Хотя верить во все, что городил этот перепуганный ректор, пожалуй, не стоит… Какие коконы, какие жнецы в наше время…
— В его рассуждениях не хватает стройной системы, но все, что он говорил — правда.
— И ты это так спокойно произносишь?
— Привыкла уже. Ты в этой каше всего третий день варишься, а я уже шестой год.
— Да, за шесть лет можно привыкнуть к чему угодно. Даже — к лагерю.
— Вот, все-то ты понимаешь… Давай спать!
Философ просыпается от телефонного звонка. Трубку берет Тельма.
— Алло!.. Да, это я… Ничего страшного… Слушаю вас. Все прошло замечательно, никто ничего не заметил… Что⁈. Нет, не слышала… Хорошо, я сейчас посмотрю… Да, передам…
— Что-о случи-илось? — зевая, осведомляется Философ.
— Ничего, — бурчит любовница. — Спи, я сейчас вернусь.
Тельма выскользывает из-под одеяла и начинает подбирать с пола разбросанное нижнее белье. Выглядит она при этом чрезвычайно соблазнительно. Философ хочет было шлепнуть ее по попке, но почувствовав его поползновения, Тельма стремительно оборачивается. Даже в темноте видно, насколько она серьезна сейчас. Из головы Философа мигом вылетают всякие фривольности. Он понимает, что с такой Тельмей лучше не связываться.
— Что, Россохину худо стало?.. — бурчит он. — Допился, старый крокодил…
Тельма молчит. Вжикает молнией мини-юбки, заправляет подол блузки, вдевает узкие ступни в туфли. На мгновение из освещенного коридора выпадает прямоугольник электрического света, и в комнате опять становится темно. Философ нашаривает на тумбочке сигареты и зажигалку, закуривает, прислушиваясь к немолчному бормотанию дождя за окном. Возвращается Тельма. Ни слова не говоря, идет к телефону, набирает номер.
— Его нет, — докладывает она тому, кто берет трубку на другом конце провода. — Видимо, ушел… Я тоже… Ничего, ничего, что вы… Спокойной ночи.
Тельма кладет трубку, садится рядом с Философом на постель, берет у него сигарету, спрашивает:
— Ты когда заснул?
— Не знаю, трудно сказать.
— Но уже после меня?
— Да.
— Ты ничего не слышал?.. Какого-нибудь скандала, стрельбы… Нет?
— Не-е-ат… — подавляя зевоту, отвечает Философ. — По-моему, все было тихо, мирно…
Тельма, раздавив в пепельнице окурок, встает, зажигает свет, командует:
— Одевайся!
— Э-э… — жмурясь от ослепившего его света, тянет Философ. — Мы что, поедем куда-нибудь, или пойдем?
— Пока пойдем, а там видно будет.
— Кто-нибудь пропал?
— Кажется…
— Россохин?
Тельма не отвечает. Смотрит на любовника с плохо скрываемым сомнением.
«Размышляет, брать ли меня с собой… — думает он. — Боится? Скорее, не хочет впутывать в дела популяции постороннего… Господи, неужели и Тельма работает на них? Времена, видно, настали такие: все работают на кайманов… Даже Россохин крышует их… Хотя ведь этого депутата вполне могут использовать втемную, и он сам того не замечая, позволяет им гнать за городом наркоту… Ну до него-то мне нет никакого дела, а вот что касается Тельмы… А ведь я уже решил было, что она женщина с тайной, но не ожидал, что тайна окажется столь банальной…»
— Ну, пошли, — говорит он, застегивая брюки. — Я готов!
— Отлично! — откликается Тельма и протягивает ему «ТТ». — Вот, возьми эту штуку.
Философ хмыкает.
— Э-э, подруга, я ж в завязке! — возмущается он. — Не хватало еще пальчики на стволе оставить… Ко всем прочим неприятностям… Может я обойдусь подручными средствами?
