— Выпить вы, конечно, тоже не захотите? — для разгона осведомляется он.
— Если только у вас найдется концентрированный нектар, — отвечает лежащий.
— Ни табака, ни алкоголя — вот секрет долголетия, — бормочет Философ.
Снова появляется Тельма, на этот раз в сопровождении другой — растрепанной и заспанной — девушки. Увидев пострадавшего, та сердобольно вскрикивает и бросается к нему, опускаясь на корточки. Однако Тельма отстраняет ее. Тогда незнакомка спохватывается и открывает медицинский чемоданчик, который принесла с собой. Вдвоем с секретаршей депутата, они принимаются проделывать с «тонким» какие-то манипуляции. Философу не видно — какие. Он деликатно отходит в сторонку.
В шелестящей и булькающей мгле ночного сада слышится урчание автомобильного мотора. К крыльцу подкатывает «ГАЗик», из которого выходит еще один старый знакомец Философа, врач здешней больницы Эрнест Голубев. Старый знакомец вовсе не стар. Ему лет двадцать пять, но весит он килограммов сто. С удивительной для своей комплекции прытью, врач взбегает на крыльцо и тоже бросается к человеку-осе. На Философа он поначалу не обращает ни малейшего внимания.
— Постой! — вновь перебиваю я Третьяковского. — Как ты сказал зовут врача?
— Эрнест Иванович Голубев, — уточняет Граф. — А что? Знакомое имя?
— Да, пересекались однажды…
— Мир тесен, — пробормотал мой собеседник и снова погрузился в пучину воспоминаний. — Осмотрев пострадавшего, Голубев велит перенести его в свою машину. Философ вновь поднимает «тонкого» на руки, остальные пытаются ему помогать, но скорее мешают. И все-таки вчетвером они довольно быстро доставляют пострадавшего к машине и укладывают его на заднее сиденье.
— Вы позвонили только мне? — спрашивает врач, обращаясь к Тельме.
— Да, только вам, — отвечает она.
— Правильно… — после некоторого раздумья отзывается врач. — Начнут разбираться — пойдет резня. А им… — Он показывает глазами на свой вездеход с брезентовым верхом. — Это очень не нравится… О, извини, Граф! — спохватывается Голубев. — Я тебя и не сразу узнал… Столько лет не виделись… Впрочем, ты не изменился.
— Зато ты потолстел, — бурчит Философ.
— Видел твою афишу, — говорит врач.
— Какую еще афишу?
— Так ведь лекция у тебя в дискуссионном клубе!
— Ах да!
— Кстати, раз уж ты здесь, не поможешь мне с пациентом?
— В смысле — поехать с тобой? — уточняет Философ.
— Ну да, если Тельма Расмусовна не возражает!
Врач оглядывается на девушку.
— Пусть едет, — разрешает та и добавляет совсем тихо: — Свое я уже получила.
— Завтра увидимся? — спрашивает ее Философ.
— Я целый день занята на работе, но на дискуссию приду.
— Тогда — до завтра!
Он целует Тельму, машет рукой незнакомке, которая уныло мокнет под дождем, и садится в машину рядом с Голубевым. Они покидают территорию санатория, выезжают на шоссе. Врач мчит так, словно за ними гонятся. Неужто пациент так плох? Философ вскоре получает ответ на не заданный вслух вопрос. Несколько вспышек со стороны леса. Следом — треск выстрелов. Голубев бешено крутит руль. Машина идет юзом, но ни одна пуля не попадает в цель. Только вдруг задняя дверца распахивается на мгновение и тут же захлопывается снова.
— Мрази! — цедит врач, с трудом удерживая «ГАЗик» на полотне шоссе. — Крокодилы поганые.
— Что это они, рехнулись? — спрашивает Философ, поглядывая на прореху в брезентовой крыше — похоже все-таки одна пуля чиркнула по касательной.
— Ты увел у них добычу из-под самого носа, — бурчит врач, выжимая из машины все, на что она способна.
— Да, вытащил из силка, — самодовольно ухмыляется пассажир. — Сорвал, можно сказать, операцию… Да вот только не думал, что кайманы с этими фашистами свяжутся.
— С какими? — интересуется Голубев.
— А ты не в курсе? — удивляется Философ.
— Мое дело — медицинская помощь, — пожимает плечами врач.
— Так может тебе и знать не нужно? — спрашивает его спутник.
— Может и не нужно, — бурчит Голубев, — и голову под пули подставлять — тоже.
— Прости! — откликается Философ. — Я знаю только троих — Томуск — ректор университета, Лаар — из спорткомитета при горисполкоме, ну и депутат ваш — Россохин.
— Да уж… — хмыкает врач. — Ученый, спортсмен и народный избранник… Кто бы мог подумать… И знаешь, дело здесь не в фашизме… В том смысле, что это не идеология. Явление гораздо более глубокое. Так, наверное, неандертальцы встречали первых кроманьонцев. По сути — своих могильщиков.
— Этот Томуск болтал что-то про Жнецов. Дескать, они зачистят планету от нас, грешных.
— У страха глаза велики, — бормочет Голубев, не отводя взгляда от дороги. — Зачем им устраивать бойню?
— А хотя бы — для самозащиты. Кроманьонцы тоже ведь, небось, защищались от нападения неандертальцев.
— Ерунда!
— Так, может, у пациента твоего спросить? — Философ оборачивается, чтобы посмотреть на заднее сиденье. — Э, а где он⁈
Врач давит на тормоза. Вездеход заносит, он разворачивается поперек шоссе, благо — пустого, и останавливается. Голубев выскакивает из машины, отворяет заднюю дверцу и несколько мгновений рассматривает пустое сиденье. Потом — бросается назад по дороге. Философ — за ним. Они бегут, оглядывая обочины по обеим сторонам шоссе. Пусто. Если вывалился «тонкий», когда «ГАЗик» по мокрому полотну крутило, то куда делся? Вдруг что-то мелькает в небе. Философ останавливается, задирает голову, кричит:
— Да вон он, Эрнестушка! В небо гляди!
Врач тоже запрокидывает голову. Ночь кончается. Небо светлеет. Тучи расходятся. Огоньки звезд становятся все бледнее. И на этом фоне отчетливо видна исполинская оса, которая висит над дорогой. Ее крылья, сливаясь в одно слюдяное сверкание, издают гул вертолетных винтов. Зрелище это буквально парализует двух мужчин. Словно дети, наблюдающие за полетом настоящей осы, торчат они посреди дороги, забыв обо всем на свете. Маленьким маленькая оса кажется чудом, а большим — большая.
— Что же он так, на виду-то? — бормочет Философ. — Шмальнут из дробовика по крыльям.
— Эй! — орет Голубев, размахивая руками. — Сюда! Спускайся! Опасно!
Человек-оса словно услышав, ныряет вниз, зависает над дорогой, так что ветер от его трепещущих крыльев ерошит волосы на голове Философа и холодит раннюю лысину молодого врача. Метаморфозы начинаются еще в воздухе. Покрытое насечками брюшко раскалывается на две половинки, нижняя пара конечностей вытягивается и касается асфальта. Обретя опору, «тонкий» останавливает крылья, они тускнеют, вытягиваются вдоль тулова, словно плащ-дождевик. Через несколько мгновений, к двум мужчинам подходит третий, во всяком случае — так мог бы решить сторонний наблюдатель.
— Извините, — говорит человек-оса. — Сработал инстинкт-самосохранения.
— Вас вполне могли подстрелить в воздухе, — бурчит Философ. — Достаточно одного заряда картечи.
— У людей слишком много оружия, чтобы они могли жить в мире, — говорит «тонкий».
— Предлагаю продолжить беседу в более подходящем месте, — встревает врач. — Давайте в машину.
Они возвращаются к стоящему поперек проезжей части автомобилю. Садятся. Голубев разворачивает машину и уже не торопясь ведет ее в город. Дом, в котором он живет, на окраине. Это небольшой коттедж в три жилых комнаты и еще с одной, где хозяин проводит небольшие биологические опыты, по врачебной привычке именуя это помещение «смотровой». В ней-то он и собирается осмотреть летающего пациента, если тот, конечно, не станет возражать.
Врач загоняет «ГАЗик» во двор, провожает гостей в дом. Ставит на огонь чайник. Философ снимает резиновые сапоги, запоздало вспоминая, что туфли остались в вестибюле гостиницы. Дождевик вешает на вешалку. Второй гость остается, в чем был. Свой «плащ» он снять не может. Философ впервые видит человека-осу при ярком электрическом свете. И снова тошнота подкатывает к его горлу. Не настолько уж совершенной оказывается мимикрия «тонких людей».
