— Ты успокойся, майор! Не мельтеши и не шуми! — досадливо поморщился подполковник, — Есть тонкости, о которых ты наверняка не в курсе! — он повернулся к Стасу, — Корнеев, я так понимаю, самое деятельное участие принимал в улучшении твоих жилищных условий? Так? Или не так? Что скажешь, Станислав?
— Так! — затравленно выдавил из себя опер, по-прежнему не понимая, в чем его беда, но безошибочно чувствуя, что она непременно есть и где-то совсем рядом.
— Тут такое дело, Сергей, — неохотно продолжил Захарченко, — Ты тоже пойми нас правильно! Кроме всего прочего, есть еще справедливость и выслуга лет! А еще есть субординация и заслуги перед родиной…
— Короче так, Корнеев! — очевидно подполковнику Дергачеву надоело нерешительное соплежуйство своего зама и он решил рубануть по гордиеву переплетению одним махом, — У товарища Тютюнника выслуги в два с лишним раза больше, чем у твоего друга Гриненко! А еще у него ранение, которое он еще опером получил при задержании особо опасного рецидивиста! В общем, есть предложение заселить Гриненко в двухкомнатную квартиру майора. Заметь, вне очереди! А ту, что вы со Стасом выкружили у заводчан, надо будет уступить товарищу Тютюннику! Так будет честно! Как ты на это смотришь?
Ай да Тютюнник! Ай да сучий сын и её же сучий потрох! Всё-таки моё паскудное предположение подтверждается. Советские опера, неизвестно как, но надыбав информацию об выделенной Стасу трёшке, закудахтали и, не понимая сути данного процесса, вместе с обидой слили инфу нашему майору. А он решил восстановить социальную справедливость! И, что характерно, поощрив по-царски себя любимого. Даже про своё стародавнее ранение вспомнил! А, между прочим, незабвенный товарищ Чапай в таких случаях говорил, что, если тебя ранили, то сам ты и есть дурак! И я с тем Чапаем в этом его утверждении отчасти согласен. Совсем не факт, что тот, задержанный Тютюнником ООР, был намного опаснее нашего приснопамятного Толика Воронецкого! Я даже полагаю, что наоборот. Упыря Воронецкого, который целенаправленно шел убивать меня, мы с тем же Стасом и Борей Гусаровым задержали гораздо профессиональнее. То есть, без никому не нужных ранений. Пусть, и с летальной зачисткой этого самого Воронецкого.
Четыре пары глаз смотрели на меня, искромётно светясь разными чувствами. Самые выразительные глаза были у Тютюнника и у Стаса.
— Корнеев, я понимаю, что всё далеко не так просто с этой квартирой! — устало провел рукой по лицу подполковник Дергачев, — Помню я твои слова о личных договорённостях. Потому и позвал тебя сюда. И разговариваю с тобой сейчас по той же причине! Пойми и ты нас! У твоего друга Гриненко еще вся жизнь впереди! Ему еще служить, как медному котелку! Он еще, может быть, генералом станет и тогда квартира у него пятикомнатная будет! А майору через три года на пенсию выходить! Если уж на то пошло, Корнеев, то и мы с Виталием Николаевичем таких квартир не имеем!
Последний довод Дергачев очевидно считал убийственно-неотразимым. Он и произнёс-то его с некоторой обидой в голосе. Дав понять, что не по чину мы оскоромиться с этой роскошной квартирой умыслили.
И всё бы ничего, но надо было как-то выкручиваться. И выкрутиться хотелось бы по-еврейски. Или, хотя бы по-оперски. Что, в общем-то, по совести сказать, практически одно и то же. Главное, чтобы в живых остались не только овцы с волками, но и самому уйти из этого кабинета подобру-поздорову. И хорошо, чтобы, без больших обид со стороны Дергачева. Непонимание Тютюнника и даже Захарченко я уж как-нибудь, да переживу.
— Я только «за», товарищ полковник! Я со всем удовольствием! — стараясь не перебарщивать, я преданно оглядел весь присутствующий в помещении начальствующий состав, — Если у товарища Тютюнника ранение, да еще и выслуга, то кто ж спорит! Тогда, конечно, ему сподручнее будет на Садовую заселиться! Я так полагаю, что и Станислав войдёт в положение и уступит товарищу майору!
На Стаса Гриненко в эти секунды я старался не смотреть. Потому что смотреть на него было невозможно. По лицу друга вразнобой медленно текли две едва заметные слёзинки. Но сам он этого, судя по его безучастному виду, не замечал. Он просто сидел, глядя в никуда перед собой блестящими стеклянными глазами.
Тютюнник же, наоборот, постепенно расплывался в улыбке. Из его спины будто бы, как из детской пирамиды с круглыми деревянными блинами, выдернули центральный штырь и он расслабленно растекся на стуле. Наконец-то физиономия начальника розыска стала непривычно доброй и беспредельно довольной.
— Но тут вот какое дело! — протянул я Дергачеву картонные корки из-под уголовного дела с листочком внутри, — Беда в том, что все исходящие документы, включая подписанное лично вами ходатайство, именные. И во всех них указаны данные не майора Тютюнника, а старшего лейтенанта Гриненко, товарищ полковник! Так-то оно и ничего бы, переделать ходатайство для РОВД никакая не проблема, бумага всё стерпит! Как, собственно, и заводской ответ. Им ведь без разницы, кому квартиру отдавать! Всё равно у них она уже не останется. Но вот это письмо горкома партии, подписанное не абы кем, а лично Первым секретарём, поправить вряд ли у кого-то получится! Скандал большой может случиться! Хотя, быть может, я и ошибаюсь…
Теперь уже мне самому не хотелось смотреть в глаза, как при жутком запоре напрягшихся начальников. И тогда я перевёл взгляд на Стаса. Но, видимо поторопился, так как друг еще не отморозился и без понимания происходящего, таращился в мою сторону без доброты в колючих зрачках. Пришлось снова вернуться простецким взором к начальствующему составу.
— Это чья подпись? — тупо глядя на лилово-синюшную светокопию горкомовского письма, испросил начальник Октябрьского РОВД, тыкая толстым пальцем в документ.
— Палагина там подпись! — заверил я недоверчивого подполковника, — Николая Михайловича. Первого секретаря городского комитета нашей руководящей партии.
Мельком глянув на Гриненко, я с удовлетворением отметил, что старлей покидает стылое состояние глубокозамороженного судака. Он немного ожил и уже посматривал на окружающих не без торжества. Как бы маятник не качнулся в противоположную сторону и Стас, накрытый эйфорией, не покрыл херами своего непосредственного начальника. В присутствии начальника РОВД это будет выглядеть не очень скромно.
— Это точно, настоящая подпись? — всё еще не доверял мне главный районный милиционер, переводя взгляд то на бумагу, то на меня.
— Никак нет, товарищ полковник, не настоящая! — подтвердил я самые удручающие его сомнения, — Это всего лишь копия! Оригинал находится в Производственном объединении имени Орджоникидзе! — глядя на моментально ожившего майора Тютюнника. — Но, если вы сомневаетесь, то я прямо сейчас могу набрать Сергея Степановича Копылова и он вам всё подтвердит!
Я сделал вид, что тянусь через стол к телефонному аппарату, но Дергачев грубо оттолкнул мою руку.
— Не надо, лейтенант! Иди, работай! И ты, Гриненко, тоже иди!
Стас сиял, как бляха душары-новобранца перед строевым смотром. А я стремительно погружался в пучину тоски и тревожной апатии. Послезавтра мне предстоит отстаивать еще одну спорную жилплощадь. Больше всего мне сейчас хотелось проснуться и с облегчением выдохнуть, забыв про многосерийный квартирный кошмар…
Глава 21
Кабинет начальника Октябрьского РОВД мы с Гриненко покидали под тяжелыми взглядами руководящего состава. Я успел отметить, что из всех троих, самые недобрые глаза были у начальника уголовного розыска. Майор Тютюнник смотрел на нас со Стасом так, будто мы на пару с опером только что обоссали обе его штанины.
— Паскуда! — сквозь зубы процедил всё еще нервно вибрирующий опер, когда мы, быстро пройдя через приёмную, оказались в коридоре. Но шагов через десять его хмурое лицо неожиданно разгладилось и на него вернулось счастливое выражение.
