Не факт, что убийство произошло в непосредственной близости от места, куда оттащили тушу.
Надо сказать, что убитых медведей не закапывают — слишком муторно. Она бы так и лежала до весны.
Скорее всего тело Петровича не смогли спрятать. В озеро не сбросили, потому что тело всплыло бы и его быстро нашли. Почему не закопали? Слишком мало времени было. Грунт мало того, что каменистый, так еще мерзлый, тихо не покопаешь. Лопату ночью можно услышать. Все логично.
Через пару минут меня осенило: да ведь наверняка пробовали копать. Если найти место где копали, а потом бросили, то это и будет местом преступления. Может быть где-то там еще лежит пуля.
Жаль, что скорее всего снег не сойдет, до весны. Точнее до лета.
Что же касается слов Козака, то не такой уж он и осел.
В его слова была доля правды. У меня у самого очень странное чувство от того, что ни Брахман, ни я не проснулись от того, что Петрович выходил.
Человек привыкает спать в тайге чутким сном. Любой шорох слышен сквозь сновидения. Мозг безошибочно определят чужие шаги, будь то человеческие или звериные, и позволяет оценивать опасность или ее отсутствие.
Даже когда сильный ветер треплет вибрирующую палатку, все равно во сне слух работает, тонко разделяя звуки на опасные и безопасные.
Поэтому, если сосед в палатке встает, то обычно я все слышал сквозь сон.
Так же не понятно почему не был слышен звук выстрела. В этом деле было так много странностей, что не понятно за что браться в первую очередь.
К тому же Козак, видимо начитался или насмотрелся детективов в которых тиражируется мысли подобные тем, что «убийцей скорее всего является человек, который видел его последним» или «человек, который вызывает наименьшие подозрения».
Меня мало беспокоило обвинение Козака в мой адрес. Больше меня взволновали слова Семягина о том, что он подчеркнуто причислил к числу подозреваемых и себя.
Нет, конечно, с точки зрения объективности все верно. Раз он не может стопроцентно доказать свою непричастность, то он входит в круг подозреваемых.
Но если мы сумеем действительно близко подобраться к тому, кто совершил эту гнусность, то преступник непременно будет обвинять Александра Ивановича, постарается оспорить главенствующее положение Семягина в иерархии и будет делать все, чтобы уронить его авторитет в глазах людей.
А могли ли быть мотивы у Семягина? Вот хрен его знает. До сегодняшнего вечера я не думал об этом.
Теперь же понимал, что если отбросить в сторону мое доверие к Александру Ивановичу и убежденность в том, что он совершенно точно не способен на такой убийство, то у руководителя экспедиции был вполне себе очевидный мотив убийства.
Этим мотивом мог быть тот самый самородок. Точнее, не мотивом, а причиной, которая привела к трагической смерти старика.
Как я уже узнал, старик находился рядом с Семягиным с самой первой экспедиции Александра Ивановича.
Вот и выходило, что свой самородок он нашел именно тогда. В ту пору, когда его шеф потерпел первую неудачу. По словам Семягина это была бесплодная разведывательная партия с коллективом разругавшимся между собой.
Выходит, что Петрович нашел золото, а своему руководителю, доверявшему старику полностью ничего про это не рассказал.
Кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба партии, если бы старик рассказал о своей находке.
Возможно, в тот самый момент они были еще плохо знакомы друг с другом и еще не успели, что называется, прикипеть друг другу, как коллеги в экспедиции.
Их спайка, тандем состоялся позже, когда Семягину приглянулся беззлобный и трудолюбивый характер Петровича. Вот они много лет вместе.
Я был уверен, что Семягин всегда заботился о старике, нигде и никогда не обделил его ни в чем. Я видел, что Александр Иванович относился к Петровичу с уважением.
Семягин во многом полагается на Петровича, доверяет ему и вдруг узнает, что тот все эти годы обманывал его. Не рассказывал о найденном золоте, в котором Семягин так нуждался в первую экспедицию.
Это было бы страшным ударом для любого человека. Семягин мог вполне принять это за предательство.
А тяжелее всего прощается то предательство, которое скрывается на протяжении долгих лет.
Пойди-ка попробуй совладай со своими эмоциями, когда и эта последняя экспедиция развивается не так «солнечно».
После долгих недель неудачных поисков, трудной обратной дороги, в которой люди с риском для жизни шли по реке к месту встречи, неприбытие катера на озеро и перспективы зимовать здесь, трудно справиться с эмоциями.
К тому же этот мотив был не единственным у Семягина. Было кое-что еще похуже. Все эти годы его противник Леван Лорткипанидзе каким-то образом узнавал заранее результаты экспедиций. Не успел еще Александр Иванович добраться до Геологического Управления и сдать отчеты, как Леван Шалвович оглашал итоги. Если партия была удачной, то он изо всех сил старался обесценить ее результаты, принижая заслуги своего закадычного врага в глазах других коллег.
Если партия была безрезультатной, то эта информация раздувалась до состояния катаклизма масштабов всемирного потопа. Лорткипанидзе создавал настолько негативный фон, получая при этом удовольствие какого-то садистского характера, что я удивлялся железной выдержке Семягина. Любой другой на его месте давно отметелил и начистил рыло Левану Шалвовичу Лорткипанидзе так, что тот забыл бы не только «дружеское прошлое», но и собственное имя.
А главное Семягина за это никто бы не осудил — настолько неприглядным выглядело подобное поведение Лорткипанидзе.
Так вот, все эти годы, кто-то должен был заблаговременно стучать Левану про успехи или неудачи Семягина. После истории с самородком, боюсь, что Семягин мог прийти к выводу, что это Петрович.
Брахман сидел рядом в палатке по турецки и что-то, низко склонившись над блокнотом, так как фонарик давал слишком мало света и не освещал даже стен палатки. Он делал это почти каждый вечер, но я никогда не спрашивал об этом.
Теперь же мне захотелось отвлечься и я собирался узнать, что же такое он записывает.
Когда я стянул с себя брезентовую куртку и прилег на свой спальник, Брахман, взглянув на меня и предвосхищая мой вопрос, сказал:
— Я веду дневник с четырнадцати лет, прерывался только, когда попал в служить армию.
— Хорошая привычка, ты записываешь все, что с тобой происходило?
— Да, но только самое важно. Когда-то я мечтал быть, как Эрнесто Гевара по прозвищу Че.
Он улыбнулся.
— Знаешь, кто это?
Я утвердительно кивнул.
— Ну конечно, аргентинский революционер, кубинский Команданте!
— Отец привез мне с Кубы его дневники на испанском языке и я по ночам читал и переводил его со словарем. До сих пор помню его наизусть.
— Здорово, а про Петровича у тебя есть?
— Очень мало, в основном про то, как мы промывали и шурфили, про это ты и сам все знаешь.
— Можно почитать?
Брахман заерзал.
— Знаешь, я бы не хотел…
Я понял, что его слова о том, что он знает про возможный мотив убийства не были пустым звуком. Мне нужно непременно прочитать его дневник.
Глава 22
— Здорово, а про Петровича у тебя есть?
— Очень мало, в основном про то, как мы промывали и шурфили, про это ты и сам все знаешь.
— Можно почитать?
Брахман заерзал.
— Знаешь, я бы не хотел…
Я понял, что его слова о том, что он знает про возможный мотив убийства не были пустым звуком. Мне нужно непременно прочитать его дневник.
Я пока не стану настаивать на чтении. Придется поступить не очень честно, прочесть дневник без его ведома.
Не здорово, конечно, лазить в чужих записях, но прежде всего я хочу выяснить, что произошло, потому что это дело может обернуться такой неприглядной стороной и принести всем столько горьких переживаний, что нам и не снилось.
Четвертой очень важной деталью было оружие Петровича, подброшенное под дно палатки. Я точно понимал, что будь оно под палаткой ночью, то я стопроцентно почувствовал был его под полом. С этим тоже не было никакой ясности.
