— Евдокия, когда собираешься идти в палаты на Ярославовом дворище, — спросила Кошкина, возвращаясь в покои после весело проведенного вечера.
— Хорошо бы завтра. Хочется выполнить своё обещание перед фрязином и подумать уже о своих делах.
— Да, нелегкой поездка выдалась. Нас с тобой чуть не убили, сынка Афанасия Злато похитили. Выкуп за него не спрашивали?
— Нет. Но, может, горевестника послали к мачехе Гаврилы?
— Ой, не ладно что-то с этим похищением. Вот если бы тебя скрали, то князь серебра не пожалел бы.
— Так князь и воинов вдогонку не пожалел бы!
— Это ты верно заметила. Сначала заплатил бы, а потом всех на голову укоротил. Но что взять с Афанасия?
— Я ожидаю со дня на день весточки от Семёна Волка.
— Ты отписала ему о похищении? — удивилась боярыня.
— Да, просила помощи, — скромно ответила Дуня, умалчивая, что в тот же день накатала князю докладную. Вроде всё по делу написала, но сейчас жалела о написанном, опасаясь как бы она не послужила поводом для войны.
— Когда? — вяло заинтересовалась Евпраксия Елизаровна насчет Семена Волка.
— Да уж неделя прошла.
Кошкина кивнула, соглашаясь, что ответ будет со дня на день. Она постоянно шлёт вести князю и мужу о делах новгородских, а ответ только дважды пришёл, и было это через восемь дней.
— Матвей Соловей спрашивал, — начала Дуня, — можно ли ему со своим отрядом поселиться в доме Овиных? Княжьи люди, что сопровождали подарки Михаилу Олельковичу, уже все уехали.
— Да, знаю. Оставшихся я в качестве гонцов использовала. Я поговорю с братом.
— Что слышно о предъявленном обвинении боярыне Горшковой? — в какой раз спросила Дуня.
Кошкина нахмурилась и недовольно призналась:
— Бездоказательно. На неё не только мой брат с Горошковыми насел, но и другие знатные люди, а ещё владыко поддержал, но за Фимкой Марфа со своими прихлебателями стоит. К каждому слову цепляются и требуют соблюдения прав.
— В общем схлестнулись две стороны, и толка нет. Не только простые люди не могут найти правду на земле, — посетовала Дуня.
— По правде Фимку не наказать, но житья я ей не дам, — пригрозила Кошкина. — По Марфиному наущению или по-своему, но яд её рука лила в мой кубок.
Боярыня разволновалась и раскраснелась. Она знала, что по краю прошла. Евдокия сказала, что вряд ли бы она умерла, но без Катерининых снадобий осталась бы калеченной. А это хуже, чем смерть, так что страх надолго останется сидеть в ней.
Взяв себя в руки, Евпраксия посмотрела на свою подопечную и решила пояснить происходящее:
— Сейчас моя жизнь теряется на фоне развернувшейся битвы между московской партией новгородцев и литовской, но я не прощу злодейства, и чем дольше мне приходится ждать виры, тем тяжелее она будет.
Дуня вновь вспомнила о своем письме князю и о том, что ещё до поездки он начал собирать войско. Конечно, без неё есть кому описать, что здесь происходит, но она подлила масла в огонь и это не давало покоя.
— Евпраксия Елизаровна, а если люд новгородский не согласится идти под руку Казимира и скажет об этом Ивану Васильевичу, то он усмирит свой гнев и обиду?
— Может, и усмирит, — подумав, ответила Кошкина. — Но с господ своё возьмет. Собрать войско и привести его сюда стоит дорого, и за это новгородцам в любом случае придётся заплатить.
Дуня устало опустилась на лавку.
— Так, значит, я зря склоняю людей на сторону Москвы? Их мнение ничего не значит? — в отчаянии спросила она. Не для того она отваживала новгородцев от литовско-польской беды, чтобы московский князь ломал их через колено!
Боярыня посмотрела на неё, а потом произнесла:
— Ты подумай о том, зачем князь велел мне взять тебя с собой и поддерживать во всем?
— Я не знаю, — растерялась она, особенно услышав о поддержке во всем.
— Моё дело было подтвердить или опровергнуть, что соглашение между Новгородом и Казимиром было, а твоё… — боярыня вопросительно посмотрела на Дуню, но та вновь повторила, что не знает. Кошкина хмыкнула и насмешливо произнесла:
— Ещё недавно мало кто из новгородцев понимал, что им придётся делать окончательный выбор — с кем объединяться. Но сейчас на каждом углу это обсуждают и всё громче звучат голоса в пользу Москвы. У приверженцев Казимира больше не получается лить в уши патоку о жизни в составе литовско-польского княжества. Благодаря тебе о Москве вновь заговорили и люди делятся имеющимся опытом. Мы же уже много лет тесно сотрудничаем с Новгородом, но всё замалчивается. Так вот, Евдокия, я уверена, что князь предвидел, что ты прорвешь искусственную плотину отчуждения.
— Но что толку, если война неизбежна! — воскликнула Дуня. — Я не хочу войны между Новгородом и Москвой! Я не сомневаюсь, что Иван Васильевич одержит победу, и не понимаю, на что надеются новгородцы! — Она подскочила и взволнованно спросила у Кошкиной:
— Неужели они не осознают, что Казимир не придёт к ним на помощь, потому что его устроит любой исход? Победит Новгород? Хорошо! Он займется ими и постепенно приберет к рукам.
Кошкина согласно кивнула, слушая Евдокию.
— А если проиграет, то тоже польза, — со злостью продолжила она. — Подавленный, униженный и обескровленный Новгород при грамотной провокационной политике сможет доставить немало хлопот московскому князю. А вот нам как раз разорённый Новгород не нужен!
— Вот как?
— Да! У новгородцев есть свои сильные стороны и нам бы дополнить друг друга, а не давить.
— Интересно ты мыслишь и, знаешь, я согласна с тобой. Но, если князь вновь придёт сюда с войском, то этот поход станет последним, — многозначительно произнесла Кошкина. — Больше не будет никаких соглашений, — тихо добавила она, и Дуня лучше всех знала, что это означает для Новгорода.
В её истории все помнили Ивана Грозного и его расправу над городом, но до него постарался дед. Не так кроваво, но величие Новгорода было скомкано твёрдой рукой.
— И вновь мы пришли к тому, что я занимаюсь ерундой, — в отчаянии воскликнула она.
— Время ещё есть. Князь всё же на что-то надеялся, раз отправил тебя сюда.
Дуня недоверчиво посмотрела на Кошкину, понимая, что от князя можно ожидать чего угодно. Он всегда действует продуманно и смотрит далеко вперёд. Очень сложный и умный человек.
Ей даже второй жизни со всем послезнанием не хватает, чтобы просчитать его, а вот она для него как на ладони. Но чего он ждет от неё, если она зачастую сама не знает, что ждать от себя?
Это хорошо, что у неё родился план и она заняла просветительско-агитационную нишу, а ведь могло осенить как-нибудь по-другому… Тут Дуня остановила полет фантазии, чтобы не накликать.
А утром в палатах новгородских было многолюдно и весело. Боярыню Кошкину тепло приветствовали, выражали поддержку, а её подопечные боярышни учили новгородских господ играть в новые игры.
В этот раз было много иноземцев, особенно литовцев и поляков, но их остроумие и ремарки по поводу примитивности предложенных развлечений сейчас никого не интересовали.
Евдокия и Матрёна сияли, заражая остальных весельем. Молодежь бурно поддерживала их, а родители снисходительно улыбались, благосклонно позволяя себя втягивать в новые развлечения. О делах никто не хотел говорить, и двери в совещательную палату были открыты, показывая, что там пусто.
— Дунечка, — позвала её Мотя, — Евпраксия Елизаровна уже еле стоит на ногах, — заметила она и девочки сразу же засобирались.
— Сеньор Фиораванти, прими эту игру в дар.
Как Дуня и предполагала карточки с игрой по нахождению общего признака в фигурах или лишнего под названием «сет» мало кого заинтересовали. У людей не было навыка решать подобные задачки, а инженер пришёл в восторг, сразу оценив её потенциал.
— Боярышня, я обязательно приеду в Москву и построю тебе лучший акведук! — заявил он при прощании.
— И чего ты вцепилась в него? — шёпотом спросила Мотя.
— Ты же слышала: он построит мне акведук!
— А то у нас некому, — проворчала подруга, ревниво глядя, как фрязин прижимает коробочку с раскрашенными тонкими пластинами к груди.
