— Где служили? — спросил генерал-фельдмаршал, не совсем понимая, как вести себя с представшим перед ним человеком.
— Третий егерский батальон, Ваше Высокопревосходительство, — мужчина показал правую руку. — Казлуджа, Ваше Высокопревосходительство, а руку потерял, когда останавливали прорыв турки к Шумле.
Прапорщик снял перчатки, чуть приоткрыл рукав, и Суворов смог более отчётливо рассмотреть протез кисти. Это изделие было настолько похоже на руку, пусть и не движимую, что в перчатке и не разберёшь, если не акцентировать внимание.
— Англичане сладили? — спросил командующий, дождался положительного ответа и потребовал представиться по форме. — Я припоминаю тебя, братец, ты был при захвате артиллерии крепости Шумла. Я тогда с двумя батальонами егерей ушёл вперёд, а турка попыталась уйти, но их перебили.
Настроение генерал-фельдмаршала сразу же переменилось, когда он признал в мужчине одного из тех героев, с которыми Суворов добывал свою первую славу. Тогда он лишь с одним пехотным полком и двумя батальонами егерей смог разбить турок и даже войти в крепость Шумла.
Ветеран русско-турецких войн, недавно прибывший из Лейпцигского университета, Ложкарь Захар Иванович, был невысоким человеком, не сильно отличающимся статями, пусть и физически развитым. Такие солдаты могли поступить на службу в егеря, их рост не считался важным элементом, как, к примеру, у гвардейцев или гренадёров.
Захар Иванович с самого своего мальства отличался не только сообразительностью, но и тягой к учёбе. В школе для солдатских детей через некоторое время Ложкарь мог уже сам учить детей-сверстников. После началась воинская служба, и Захар пошёл по стопам отца, но тот был фурьером, а вот Захар Иванович уже на второй год перещеголял родителя в чинах. Яркий ум и исполнительность позволили Захару быстро продвигаться по служебной лестнице.
После того, как янычарский ятаган отрубил егерю кисть правой руки, Захар долго мытарился, не мог себя найти. Ушёл в интендантскую службу, два года прослужил ещё там, но понял, что ничего ладного не получится. Воровать и он был не против, но не такими же масштабами. Чувство долга, как и природной справедливости, не позволяли Ложкарю спокойно взирать на творящееся. Его должность была слишком невзрачная, а способности примечать и считать достаточно развиты, чтобы видеть ужас интендантства.
В итоге, как инвалид, Захар Иванович ушёл со службы. Через год Ложкарю посчастливилось попасть в усадьбу к Александру Борисовичу Куракину. Захар стал заниматься коммерцией и в разрастающемся поместье Надеждино занял определённую нишу, не только торгуя тем, что производили крестьяне, но и организовывал строительные артели, предлагая их услуги княжеским приказчикам.
Таланты мужчины были оценены, но вот достойного места рядом с собой князь Александр Куракин придумать Захару не мог, но и посчитал, что терять такие кадры нельзя. Потому сперва отправил Ложкаря в Лейпцигский университет, не на полноценное обучение, а на курсы, которые на коммерческой основе это учебное заведение с большим удовольствием предоставляло русским. Немало было дворян, которые хотели иметь высшее образование, но при этом учиться не желали.
Александр Борисович Куракин, скорее всего, сильно сомневался бы начинать такое большое и рискованное дело, как «Военторг». Однако, когда Сперанский описывал вероятную деятельность этой организации, Куракин сразу же представил во главе Военторга Захара.
И вот сейчас Захар Иванович Ложкарь предлагает услуги напрямую Суворову. Были мысли работать исподволь, сперва не сообщать о своих намерениях, а появиться рядом с русскими войсками в период, когда им понадобится много чего. Но Захар Иванович узнал, что и сейчас армия, ещё до выдвижения на Кавказ, нуждается во многом.
Ни для кого не секрет, ну, из тех, кто интересуется, что все средства, что ранее предполагалось направить на обеспечение армии, сейчас ушли на военную реформу. Новые мундиры сами себя не пошьют, а переодеть в прусского вида форму нужно почти всю армию. А ещё и букли нужно закупить, валенки, тулупы, туфли. Так что денег на военные нужды не прибавилось, а вот траты кратно возросли. Приходилось чем-то жертвовать.
Захар Ложкарь, согласовав покупку, даже приобрёл для Военторга в Самаре две ткацкие мануфактуры, небезосновательно рассчитывая, что государственный заказ на пошив новой формы будет и не на один год. В России просто нет таких ткацких мощностей, чтобы быстро, лишь по желанию императора, переодеть армию. Так что ткацкие предприятия могут приносить немалые прибыли уже в текущем году.
— Это всё уже у вас есть, и можете доставить в войска? — спросил Суворов, откладывая в сторону стопку бумаг.
— Да, Ваше Высокопревосходительство, — с достоинством отвечал управляющий Военторга. — И я здесь ещё и для того, чтобы уразуметь нужды войска.
— Чем же я платить стану? Войсковая казна не так и полна, — задумчиво говорил Суворов, вкрадчиво посматривая на пришедшего к нему представителя новой организации, весьма для Александра Васильевича интересной.
Ложкарь уверил фельдмаршала, что расчёты можно делать, как из полковых денег, так и из трофеев. Что они с Суворовым обязательно договорятся, если будет общее стремление к сотрудничеству.
Генерал-фельдмаршал увидел в Военторге ещё и конкуренцию интендантской службе. Если интенданты поймут, что и кроме них будет кому доставить нужное для армии, станут чуть более подвижными. Может быть и получится добиться того, чтобы полковники, как и их подчинённые, не давали взяток лишь за то, чтобы в полк поступила солонина без червей.
— Я допущу этот ваш Военторг к войску, — сказал Суворов, вновь беря листы бумаги и более вдумчиво вчитываясь в написанные там позиции и наименования.
*……………*………….*
Петербург
18 июля 1796 года
Янош Михал Крыжановский сегодня выглядел представительно. Нет, он мне сразу показался с аристократическими замашками и весьма светским человеком, но сейчас польский шляхтич являл собой никак ни меньше представителя русского императорского двора, при этом сохраняя толику своего бандитского флёра.
Павел Петрович, как я знал, собирается регламентировать манеру одеваться, чтобы сразу было видно, кто есть кто, и не встречалось случаев, чтобы по внешнему виду нельзя было отличить купца от дворянина. Так вот, Крыжановский, все ещё являющийся и бандитом по прозвищу Барон, выглядел, как аристократ, и вёл себя так же.
Именно он, по моему плану, становится владетелем сети ресторанов. Нельзя мне светить своё имя и замешивать его в соусы и тесто. Тут не то чтобы позорно для дворянина такими делами заниматься. Нет, не совсем. Любая коммерция несколько… не комильфо, но лишь несколько. В этом времени авторитетным является только пользование землёй. Но чёткого осуждения такому заработку ни в законах, ни в обществе нет.
Все, кто заинтересуется, будут знать моё участие в бизнесе, но это сочтут за некоторую блажь. Тут важнее иное, чтобы бандитское прошлое, да и настоящее, Яноша Михала не вскрылось. Мы с ним разговаривали, обсуждали что да как и, наконец, договорились. Барону будет отходить пять процентов от прибыли. Ну, а от меня не только поддержка моральная, но и участие в бизнесе через Яноша, коррекция, по возможности реклама.
— Моё имя Янош Михал Крыжановский, среди вас, господа, есть те, кто прибыл на собрание по просьбе господина Михаила Михайловича Сперанского. Но коммерцию вы будете вести со мной, — Барон окинул собравшихся людей своим пристальным взглядом.
Отчаянно недовольных на встречу хозяев таверн Петербурга и Москвы не пришло. Те, кто категорически был против что-то менять, как и уходить под власть иных людей, решили не тратить своё время. Ну, у них начнутся проблемы, и на фоне успешности коллег сами прибегут со временем.
А другие трактирщики присутствовали на собрании по разным причинам. Были те, кто пришёл из праздного любопытства. Иные корчмари, оказавшись в сложных условиях, не без участия того же Барона, ищут пути выхода из кризиса. А мы так и говорим: с нами вы забудете о неудачах. Бандитский шляхтич в своей речи сыпал фразами, которые можно было назвать «рекламными слоганами», нахватался у меня. Впрочем, мы две недели готовились к тому, чтобы провести эту презентацию, даже речь репетировали и корректировали.
