вид что ничего не произошло.
— Подскажите, а выступления такие каждый день будут? — спросил Генка.
Молодов рассмеялся.
— Ишь ты какой прыткий! Нет, это как исключение организовали вам. Но будете показывать хорошие результаты, кто знает, может и еще что-нибудь организуем. А теперь давайте, к снарядам. Сейчас будем отрабатывать…
Договорить он не успел.
— Стройся! — рявкнул кто-то. — Молодов! Живо сюда! Строй своих учеников!
На территорию лагеря зашли люди — целая команда из вооруженных солдат.
Мы быстро все поняли и переглянулись с Володькой и Генкой. Быстро они на след встали. Один из бойцов был нам знаком. Его чумазое от грязи лицо сверкало яростью.
Молодов подошел к солдатам, молча выслушал их. Те говорили тихо, но общий смысл их сообщения нам был понятен.
— Ученики! Стройся! — приказал трене, отойдя от гостей и вмиг став хмурым, чернее тучи. — Сегодня произошло экстраординарное событие в нашем лагере. Кто-то без разрешения покинул периметр лагеря. Мало того, он напал на охранника, а это еще более тяжелое нарушение. Я хочу, чтобы этот человек добровольно вышел и признался во всем сам. В противном случае…
— Да что ты с ними цацкаешься, Молодов? — проворчал начальник караула. — Сейчас сами его вычислим.
И крикнул нам.
— А ну встали ровно, — кивнул своим бойцам. — Пошли.
И они двинули вдоль строя, осматривая каждого. Особо внимательно на ребят смотрел боец, которого мы измазали в грязи.
Солдаты неумолимо приближались к нам.
Помню, в детстве мы с братом как-то нашли спички и решили поджечь вату. Нам почему-то казалось, что она будет гореть медленно, красиво и таять, потому что похожа на снег и такая же мягкая. Но оказалось, что вата горит быстро и нифига не тает. Вспыхивает и сгорает за считанные секунды. А если при этом еще и на одежду падает, то прикипает к ней и горит еще лучше. И не закричать при этом практически невозможно. Но кричать нельзя, потому что в соседней комнате мать.
А еще помню, как разбили мы со школьным другом Васькой Елякиным хрустальную вазу. Она была большой, массивной, из толстого стекла. Но разбилась на удивление легко, едва прикоснувшись пола.
И в обоих этих случаях нужно было обладать холодным разумом, чтобы выдержать допрос матери. Кто поджег вату? Кто разбил хрусталь? Кому пришло это в голову?
Молчать, взгляд не прятать, виновато голову не опускать, на вопросы отвечать смело, даже чуть дерзко, не мямлить. При известной сноровке можно было даже отвести от себя беду.
Кто поджег вату? Она сама. Как это — сама? Сквозняком со стола сдуло — и к розетке. А там что-то щелкнуло, замкнуло, затрещало и искры пошли. Мы хотели потушить, а она к штанине прилипла. Ты же папе давно говорила розетку починить, а он все не чинил.
А хрусталь кто разбил? Барсик. Прыгнул за мухой и задел. Не успели подхватить. Игрался кот, что с него взять?
А мать сердцем видит, насквозь. И взгляд ее при каждом ответе становится все острей, словно проверяя — врешь?
Впрочем, иногда прокатывало и мы миновали наказания.
Но даже при такой богатой школе вранья, я понимал, что сейчас будет сложно. Очень сложно.
Шагающий чуть впереди своих солдат комендант был худ, сутул и походил на фашиста, каких обычно шаблонно показывают в фильмах — такой пытает главного героя и злобно хихикает при этом, явно получая удовольствие. Этот тоже хихикал, скаля желтые мелкие зубы.
— В лагере произошло неприятное событие, — начал Молодов, но комендант его остановил жестом руки.
Сказал:
— Кто-то из вас сегодня отправиться с нами. Вы нарушили закон. А это должно караться.
И вдруг пронзительным фальцетом закричал:
— Вы в тюрьму у меня сядете!
— Мне кажется, вы перегибаете палку, — произнес Молодов, пытаясь успокоить того.
— Поверьте мне, не перегибаю. С этими уголовниками только так и нужно.
— Перестаньте их так называть! И вообще в мое лагере попрошу так не выражаться…
— Это не ваш лагерь, товарищ Молодов, вы тут — простой тренер. И, согласно правилам, подчиняться должны режиму. А объектовый режим — это я. Так что не надо тут хвост расправлять. Понимаю, что хотите уголовников своих защитить. Но не нужно. Я десять лет в малолетке конвойным служил. Эти сволочи только кажутся на вид такими добренькими, а понадобиться — глотку вам перегрызут. И это я не в переносном смысле. Действительно перегрызут.
— Ребята! — сказал Молодов, поняв, что нужно брать ситуацию в свои руки, иначе все повернется в не самую лучшую сторону. — Ситуация и вправду не самая хорошая. Кто-то измазал грязью постового, но мне кажется, что произошло недопонимание.
— Вы слишком мягко все преподносите, — сквозь зубы процедил комендант. — Измарал грязью — это вы неправильно выразились. Напал на постового при исполнении, попытался забрать оружие, покусился на его жизнь. Вот это правильней. Со всеми вытекающими отсюда последствиями и статьями уголовного кодекса РСФСР.
Я хотел воскликнуть, что это все выдумки, никто не хотел отбирать у него оружие, но быстро сообразил, что это такая уловка. Володька с Генкой тоже молчали, хотя по их виду я понимал, что и они хотят возмутиться таким поворотом событий.
— Я думаю, не все так категорично, как вы говорите… — начал Молодов.
Но комендант его перебил.
— Вы, товарищ Молодов, своими делами занимайтесь, которые вам партия поручила. А мы будем своими. Нападение на постового — это не шутки. За такое срок светит. И нам сейчас предстоит выяснить, кто это сделал.
— А с чего вы решили, что это вообще мои ученики? — вдруг переменился Молодов.
Голос его зазвенел сталью, а сам он стал словно весь вырубленный из камня. Слова коменданта его явно задели.
— Это они, вне всякого сомнения.
— Еще раз повторю вопрос, — отчеканил тренер. — С чего вы решили, что это мои ученики? Вы их видели? Где доказательства?
— Солдат не успел увидеть их лица, — после паузы ответил комендант с явной неохотой. — Но он обратил внимание, что нападавшие — а их было несколько, — побежали в сторону лагеря.
— И из этого вы делаете вывод, что это мои ученики? А если бы они побежали в сторону коровника, то вы предположили бы, что это были доярки?
По рядам учеников прокатился сдавленный смех.
Комендант злобно зыркнул на Молодова. Прошипел:
— Прекратите ломать комедию!
— Я не ломаю. Я лишь говорю вам, что ваши подозрения весьма условны. Солдат не видел ничего, а вы уже строите догадки, что это мои ученики.
— Товарищ Молодов, у меня есть способ доказать вам мою правоту, — вдруг переменившись в лице, произнес комендант.
Он загадочно улыбнулся.
— Солдат видел одежду убегавшись? — спросил Молодов.
— Видел, — кивнул комендант. — Но по ней нет смысла искать, эти подонки уже скорее всего переоделись. Только вот одну деталь они точно не учли.
Комендант вновь ухмыльнулся, еще шире. И глянул на учеников. Стало неприятно — будто лицо облизнула болотная змея.
— Какую деталь?
— Ботинки.
— Солдат запомнил ботинки? — не понял Молодов. — Это сомнительная примета, они у всех нас одинаковые.
— Нет, — ответил комендант, причем протянул слово, словно пропел «не-ее-т».
— А что же?
Комендант долго не отвечал, выдерживая театральную паузу, заставляя всех понервничать. А потом, с долей превосходства ответил:
— Грязь.
— Что — грязь? — спросил Молодов, явно не понимая, что это значит.
— Твои ученики измазали грязью моего бойца. Но готов биться об заклад, что они не знают одного. Местность у нас интересная, почва тоже. По западной части, там, где холм и где второй лагерь стоит, глинистый пласт проходит совсем близко от поверхности. И грязь там не такая, как у тебя в лагере, товарищ Молодов. Она с рыжинкой. Словно ржавчина. А у тебя грязь черноватая или серая, это потому, что вид почвы другой — к тебе в лагерь грузовиками завозили другую почву, чтобы стенки твои ставить и крепить. Понимаешь к чему я веду? Олухи твои переодеться то успели. А вот ботинки от грязи едва ли отмыли. Вот их мы сейчас и проверим.
Это был провал.
Комендант, въедливая крыса, был спецом своего дела, знал какие хитрости применить. И сейчас одной из таких пользовался.
Глянуть на свои ноги было первым желанием, но я сдержался — так можно выдать себя. И только когда многие из ребят и даже Молодов просто из чистого любопытства принялись коситься на носки своих ботинок
