— А зачем мне это делать, Мишаня? — сказал Фрол Прокопьевич. — Информация, которую я скармливаю в соответствующие инстанции, по сути своей безлика. Ты ли будешь доказывать её достоверность, или это сделаю я — не имеет большого значения. Вот только она несёт немалую опасность для своего источника. Потому что не должна попасть «не в те» руки. Тут-то и заметно преимущество моей кандидатуры на роль провидца. Не считаешь?
Генерал-майор развёл руками.
— Я ведь старый, Мишаня. И предсказуемый. Все мои знакомые хорошо осведомлены о моих привычках. Им прекрасно известно, что я нелюдимый домосед. И никуда не уеду от могилы старшего сына. А потому-то меня легко контролировать. Да и ждать, пока я замолчу навсегда естественным путем — совсем недолго. К тому же… мне приятно напоследок почувствовать себя значимым и важным.
Пенсионер улыбнулся.
— Или ты переживаешь, что я отберу твою славу? — спросил он.
Я заверил тогда, генерал-майора, что не мечтаю о славе предсказателя.
— И правильно делаешь, Мишаня, — сказал Фрол Прокопьевич. — Потому что большая часть этих пророчеств совсем скоро устареют…
Он помахал тетрадью.
—…И станут лишь фантазией на тему: «Что могло бы быть, если бы…»
Лукин положил тетрадь на стол.
— Ещё до нашего с тобой знакомства, Мишаня, — сказал он, — мы с Юрой Каховским обсуждали твоё будущее. И пришли к единому мнению, что «такая корова нужна самому». То, что ты видел во время своего долгого сна — безусловно важная информация. И эти сведения, бесспорно, следует передать в соответствующие инстанции. Вот только нет нужды передавать туда и тебя. Ты понимаешь, о чём я говорю?
Я кивнул.
— Потому что главная твоя ценность — это не рассказы о развале страны и всяких там «перестройках». Что бы мы ни изменили в том будущем, о котором ты рассказывал, спокойным и безбедным оно не станет. Для нас с Юрой — так уж точно. Да и для тебя, Мишаня, тоже. Поэтому мы с Каховским и решили попридержать тебя в нашем городе, поближе к себе. Для нас, Мишаня, возможность пожимать тебе руку — важнее любых историй о будущем.
Фрол Прокопьевич развёл руками.
— Говорю тебе правду, Мишаня, — сказал он. — Ты уж прости старика за подобную прямоту.
Лукин пожал плечами.
— Для тех, кому предназначены твои истории о будущем, — сказал пенсионер, — не имеет значения, кто стал их источником информации: десятилетний пацан или выживший из ума старик. А вот для нас с Юрой есть огромная разница, кто своевременно получит другие твои предсказания — те, что касаются скорой смерти. И это не потому, что я или подполковник Каховский так уж сильно переживаем за свои жизни. Не в это дело.
Он выпрямил спину.
— Мы переживаем не за себя, а за свои семьи, — сказал Фрол Прокопьевич. — Они для нас сейчас являются наивысшей ценностью. Скажу тебе честно, Мишаня: узнать заранее о возможной гибели близкого человека — многократно более ценная информация, чем имя следующего генсека. Это я говорю тебе, как отец, переживший смерть наследника. Я очень сожалею, что не встретил тебя до того, как застрелили моего мальчика.
Лукин вздохнул, потёр рукой щёки (будто намеревался вытереть заблестевшие вдруг глаза, но постеснялся прикоснуться к ним у меня на виду).
— Моего старшего сына уже не вернёшь, — сказал он. — Хотя я, не задумываясь, отдал бы остаток своей жизни за возможность обнять его снова. Но я вижу своего старшего мальчика теперь только во снах. Не поверишь: сплю по десять часов и не хочу просыпаться. Да, уж. Я теперь лучше сплю по ночам, зная: в ближайший месяц не раздастся звонок и мне не скажут по телефону, что и с Серёжей случилось… непоправимое.
Фрол Прокопьевич вздохнул.
— После случая с моим старшим сыном, я постоянно боялся вновь услышать подобный звонок, — сказал он. — В одиночку выходил против троих немцев не боялся. А теперь…
Лукин покачал головой.
Сказал:
— Знаю, что Юрину дочку ты уже уберёг. Молодец. Можешь не сомневаться, Мишаня: Каховский об этом не забудет. Другого ребёнка у них с женой уже не будет. А потому, до появления внуков он станет с тебя пылинки сдувать. Да и потом — тоже: сам знаешь, какие трудные времена грядут. Юра и рассказал мне о тебе только при условии, что мы сохраним информацию о твоих «приступах» втайне. Ты уж прости старика за откровенность…
Фрол Прокопьевич выдержал паузу.
—…Но эти твои «приступы» и есть самое важное в тебе, Мишаня. Не знание о грядущих катаклизмах и не твоё совсем недетское поведение — именно они. Вот так вот. Скоро ко мне приедут внуки и дочь — познакомлю тебя с ними. Устрою всё так, чтобы и они, и Серёжа проведывали старика раз в месяц-полтора. И встречались с тобой. Не великий труд… для тебя. А мне, Мишаня, ты подаришь спокойствие. За которое я непременно тебя отблагодарю.
Лукин тогда не намекнул, чем именно намеревался меня «благодарить».
Но позже он охотно согласился «приютить на денёк» (в грядущее воскресенье) мою новую семью (чтобы у Виктора Солнцева и на этот день появилось «железное» алиби).
Мне даже почудилось, что генерал-майор обрадовался моему предложению познакомить его с Надей, Виктором Егоровичем и с «моим будущим сводным братом».
* * *
По адресу улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три нас встретила невестка Лукина. Она поприветствовала нас, велела войти. Надя неуверенно вручила ей масленый торт и две банки сгущенного молока (к блинам). Женщина невозмутимо приняла подношение, унесла наши гостинцы в кухню. С десяток секунд мы толпились в прихожей без внимания хозяев квартиры. Пока из своей спальни не появился Фрол Прокопьевич, закутанный в яркий халат с золотистой восточной вышивкой (раньше Лукин его при мне не надевал).
Генерал-майор за мгновение провёл рекогносцировку (пробежался взглядом по нашим лицам). Громко откашлялся, прочищая горло. Приветливо раскинул руки, поприветствовал «дорогих гостей». В сравнении с Виктором Солнцевым хозяин квартиры выглядел низким и щуплым (будто подросток). Он поздоровался с нами в своей обычной чрезмерно громкой манере (заставил Павлика вздрогнуть). Пожал Виктору Егоровичу руку, поцеловал руку Наде, похлопал по плечам нас с Павликом. Предложил чувствовать себя в его жилище, «как дома».
Из прихожей мы отправились прямиком за обеденный стол. Гладко выбритый хозяин квартиры (испускавший запах лекарств и одеколона) велел нам рассаживаться на заранее распределённые места. Надежду Сергеевну он усадил по левую руку от себя, Виктора Солнцева — справа. Мне сказал примоститься рядом с папой — Павлику выделил место около смущённой Ивановой. Сам Лукин уселся спиной к окну, дождался, пока мы скрестим на его лице взгляды. Велел Виктору Егоровичу наполнить бокалы «домашним» вином из большого пузатого кувшина.
Нам с Павликом вина не досталось — мы довольствовались компотом. Меня это обстоятельство слегка расстроило (хотел продегустировать продукцию советских виноделов), а Павлик простодушно не обратил внимания на столь вопиющую несправедливость. В ответ на тост-приветствие Лукина я небрежно отсалютовал стаканом с компотом (завистливо вздохнул, когда громко звякнули хрустальные бокалы). И тут же с аппетитом набросился на еду (себя и Надю после зарядки накормил лишь лёгким завтраком); прислушивался к разговорам «взрослых».
Беседы за обеденным столом у генерал-майора не походили на те, что вели между собой Надины друзья, когда (очень нечасто) собирались у Ивановой. Мужчины не обсуждали достоинства и недостатки автомобилей. Наде не с кем было посекретничать о любовницах и зарплатах чужих мужей. Для затравки Лукин сказал несколько хвалебных фраз обо мне. Потом перешёл на рассказы о кактусах. Которые плавно перешли на обсуждение… папиной повести-сказки «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства», о которой я генерал-майору… не рассказывал.
Папа (подогретый бокалом вина) с воодушевлением поведал о своей работе над «книгой». Он вкратце пересказал сюжет повести (по просьбе Лукина); заострил внимание на том, что «рассказ придумал Михаил». Виктор Егорович посетовал на нехватку времени для «литературного творчества». Тут же на мгновение умолк — испуганным взглядом стрельнул в Надю (та не заметила его оговорку). Солнцев перевёл дух. И поделился с нами инсайдом о том, что завершит работу над историей об Игоре Гончарове в январе (во время зимних школьных каникул).
