Ноги тяжелеют, как будто в каждую кто-то залил килограммов по пять свинца. Продолжать тренировки после перерыва всегда тяжелее, чем начинать с самого начала.
Тогда ты полон оптимизма и каждый километр записываешь себе в победы. А сейчас ориентируешься уже на прежние свои результаты, а обленившийся и расслабившийся организм никак не хочет с ними соглашаться. Ведь это так хорошо — лежать, нежиться в кровати, слушать птичек.
Тем более в субботу, когда у тебя есть законное право вообще никуда не идти, а завалиться с книжкой в гамаке или пойти на речку или соблазниться на Женькины подначки и погонять в футбол.
Уже привычно сбавляю темп. Сейчас меня обгонит любой пешеход. Даже Митрич со своим бадиком и то заставил бы глотать пыль. Да и чёрт с ним, пара дней, и мышцы привыкнут к нагрузке.
Главное, что в боку не колет, и шов совершенно не ощущается, а значит, подлатали меня на славу. Какой бы ни был вредный характер у матери Кэт, но руки у неё золотые. Интересно, за полчаса уже третий раз о художнице вспомнил. Неспроста?
Добегаю до поворота. Надеюсь встретить там Николая Степанова, но он, видимо, сачкует, забросил без меня пробежки. Хотя ему и без этого физической активности хватает: за преступниками гоняться и в зале по груше стучать.
А вот возле аккуратного белёного, словно кукольного, домика всё по-прежнему. Няша стоит на коротко стриженном газончике в синих шортиках и белой маечке и делает наклоны, представляя собой зрелище, от которого дух захватывает.
— Физкульт-привет! — давая себе законную передышку, подхожу к забору.
— Ветров? — изумлённо поднимает она брови, словно ну никак не ожидала меня здесь увидеть. — Надо же, собственной персоной. Это точно ты, или у меня обман зрения?
Она прерывается и демонстративно упирает кулачки в бока.
— А где я, по-твоему, должен быть? — спрашиваю.
Её слова, а главное ироничный тон, с которым они были высказаны, меня удивляют. Понятно, что девушки — это априори загадки, но даже у действий вспыльчивых блондинок должна быть какая-то причина.
Например, сломанный ноготь, убежавший кофе или подслушанная где-нибудь сплетня. Хотя бы что-то что натолкнёт её на подобный ход размышлений.
Интуиция меня не обманывает.
— А разве ты не в область работать перебираешься? — радует она меня новостью.
— Да кому я там нужен⁈ — изумляюсь.
Марина презрительно фыркает.
— Ты же знаешь, Ветров, что я терпеть не могу лгунов. Ты бежал, вот и беги дальше. Мне ещё двадцать наклонов сделать надо.
Она отворачивается от меня и демонстративно пыхтит, касаясь пальчиками носиков своих теннисных туфель.
Я захожу внутрь, благо, весь заборчик мне чуть выше пояса, а калитка закрыта на крючок, до которого элементарно дотянуться с обратной стороны забора.
Такие ограды существуют не ради того, чтобы преградить путь нарушителю личного пространства, а чтобы не дать разбежаться домашней живности.
То, что Мариночке вожжа попала под хвост, это уже видно. Причём задета профессиональная гордость, так что она уверена, что имеет полное право дать волю эмоциям. Интересно, что ей такое прилетело, что она смогла сделать подобные выводы.
Ваграмян настолько восхитился моими фотографиями в яхт-клубе, что решил завербовать меня в «Знамя Ильича» и для этого напрямую позвонил моей нынешней начальнице?
Ерунда полная. Во-первых, я не верю в его впечатлительность, не такие там и великие фотографии ему подложили, чтобы из-за них на работу брать.
А, во-вторых, не тот он человек, чтобы перед редакторами районок расшаркиваться. Если бы специалист ему понравился, он бы забрал его себе, просто поставив перед фактом. Ему бы это даже удовольствие доставило бы, поглумиться слегка.
Тогда что ещё? Кажется, догадываюсь.
— Что ты там стоишь? — не выдерживает редакторша. — Ты мне солнце заслоняешь.
— Ракурс ищу, — говорю.
— Какой такой ракурс? — её щёчки чудесным образом розовеют.
— А ты забыла, Марина свет Владимировна, что ты мне фотосессию задолжала?
— Зачем тебе фотосессия? — она пунцовеет теперь уже от гнева. — Что, боишься в Белоколодецке тебе фотографировать будет некого?
— Для выставки, — говорю невозмутимо. — Только это секрет. Тсс! Ты ведь умеешь хранить секреты?
— Какая выставка, какие секреты? Ветров, ты вообще можешь говорить серьёзно?
Марина возмущённо складывает руки на груди, отчего её маечка интригующе натягивается.
— Марина, никому! — делаю страшные глаза, таинственно оглядываясь.
— Да хватит уже.
Подосинкина по инерции пытается сердиться, но глаза у неё горят любопытством.
— Помнишь же, как Комаров в редакцию ходил и негативы мои требовал?
— Ну, — Марина склоняет голову недоверчиво.
— Так вот вчера, наконец, всё выяснилось, — выдаю я ей прямо сейчас состряпанную на коленке версию. — В Белоколодецке решили провести выставку молодых фотографов. И именно мои работы натолкнули их на эту мысль. Представляешь?
— Да ладно, твои, вот здоров ты хвастаться.
— Нет, серьёзно, товарищ Игнатов вчера так и сказал.
— Так вот почему тебя вчера товарищ Игнатов отпрашивал, — с облегчением выдыхает Марина.
— А он разве не объяснил?
— Нет конечно. Буркнул «по работе нужен» и трубку бросил. Ты думаешь, они хоть что-нибудь объясняют? — Марина поправляет выбившийся из причёски непослушный локон. — Молодые фотографы, как интересно! А кто ещё будет участвовать?
— Да я не знаю никого! — отмахиваюсь я от неудобного вопроса. — Главное, что выставка уже в сентябре, а мне фактура нужна, чтобы в грязь лицом не ударить.
— Ах, фактура! — хмурится Няша. — Так я для тебя фактура⁈ Вот Лиходееву свою и выставляй, раз она так областным экспертам понравилась.
В голосе у неё звучит неприкрытая ревность.
— Мариночка, — говорю, — ну уж ты-то должна понимать. Это ведь не бездушный мир западного глянца, в котором ценятся только красивые мордашки. Советская фотография должна быть идейной, подавать пример, звать за собой. А ты у нас не просто спортсменка-комсомолка и просто красавица, ты ещё и самый молодой главный редактор в области.
— Ой, вот только не надо мне зубы заговаривать, Ветров, — говорит Марина, но я прекрасно вижу, что ей приятно.
— Теперь понимаешь, что твоё фото просто обязано быть на этой выставке? — спрашиваю. — Ну, что, договорились?
Она протягивает мне свою ладошку.
— А ты точно не планируешь в область перебираться?
Она задерживает рукопожатие, словно думает, что при таком телесном контакте сможет учуять, если я солгу.
— И что я там буду делать? Ваграмяна фотографировать? — совершенно искренне отвечаю я. — Так он не фотогеничный. Я, Мариночка, такого главного редактора, как ты, ни на кого не применяю. Ты, можно сказать, моя муза.
— Вот балабол, — смеётся она. — Ты в понедельник на работу выйдешь?
— Как штык, — отвечаю. — Мне четвергом больничной закрыли. Так что пятничное отсутствие исключительно на совести товарища Игнатова.
— Ох, — вспоминает вдруг она. — Как твоя рана? Точно всё зажило?
— Показать? — я берусь за край футболки.
— Лучше не надо, — Мариночка чуть меняется в лице. — Я всю жизнь крови боюсь. И всего, что с ней связано. Так и не нашли ведь того, кто это сделал?
Я пожимаю плечами. «И не найдут», — думается мне. Единственные два свидетеля будут молчать, ну а виновнику раскрывать себя тем более без надобности.
— Так, — говорю, — ты не переводи тему. Раз ты согласна, то давай назначать время.
— Да я не знаю, — Марина вздыхает. — Ты же знаешь нашу работу. Вечно что-нибудь случается.
— Тогда давай завтра, — предлагаю. — Как раз у тебя выходной, а я по работе соскучился.
— Ну давай, — с сомнением тянет Няша. — А где?
Тут уже мне долго раздумывать не приходится. Идея у меня давно продумана. Подосинкина, конечно, пытается сопротивляться, но я напоминаю про обещание, а потом беру на слабо.
Так что мы договариваемся на завтра на всё те же семь утра, чтобы поймать утреннее солнышко. Пускай снимки и не цветные, но утренний свет куда мягче жёсткого полуденного. Просто утренний «золотой час» любят далеко не все. Для этого ведь нужно вставать ни свет, ни заря.
