Проехав немного в одиночестве, он наконец-то увидел горожан. Они шли гурьбой и возбужденно переговаривались. Настроение у всех было веселым, праздничным. Удивляясь увиденному, Семен выехал на улицу Неревского конца и вынужден был остановиться, чтобы переждать основной поток идущих со стороны площади горожан.
До двора посадника Овина оставалось немного, но неожиданно толпа беспокойно колыхнулась, раздалась к обочинам дороги, потом раздался грохот и отчаянный вопль:
— Берегись! Кони взбесились!
Семён вместе со всеми прижался к чьем-то забору, но испуганные и запаниковавшие животные рванули в другую сторону.
— То у старого посадника случилась беда, — пояснил Семёну стоявший рядом новгородец. — Ему в последний день каждого месяца приводят из загородного имения животину на продажу. Всегда порядок был, да видно, сегодня вся челядь ушла представление смотреть, а завистники попортили скотину, вот и…
Горожанин показал на перепугавшихся людей, оживлённо начавших обсуждать происшествие. Где-то вдали слышались крики, но счастливчиков, избежавших участи быть покалеченными животными, это только будоражило.
Семён поспешил ко двору Овиных, и чем ближе он подъезжал, тем беспокойнее ему становилось. Какая-то нездоровая суета была вокруг.
«Видно, кто-то серьёзно пострадал», — подумал он, но когда увидел, как Дуниного Гришаню вносят на руках во двор, а её рядом нет, то похолодел.
— Ты кто таков? — окрикнул Семёна на входе боярский холоп.
— Я к боярышне Евдокии Дорониной прислан московским князем на подмогу.
— Опоздал ты, мил человек. Скрали нашу боярышню ясноглазую.
— Как скрали? Ты что-то путаешь… — рявкнул Семён, но в голове уже складывался порядок произошедшего. Был устроен отвлекающий маневр, в суматохе вывели из строя верного телохранителя, а боярышню умыкнули.
***
— Садись и смотри сюда, не отрывая глаз! — сурово велела Евдокия, как только пришла в себя и разобралась, что похищена и содержится в чьей-то кладовке. Наладить дружеский контакт с надзирательницей не получилось, а вот приказа сесть она послушалась.
В руках боярышни как у заправской фокусницы появилась брошка, подвязанная на ленточке и процесс гипноза пошёл.
— Не шевелись, смотри сюда, — заупокойным голосом вещала Дуня, раскачивая перед носом здоровенной бабищи подвешенной брошкой. — Ты расслаблена, твои веки тяжелеют, думать лень и хочется спа-а-ать… спа-а-ать… спа-а-а-ать…
— Э, боярышня, — смущенно отозвалась надзирательница. — Не пойму я чёй-то, мне следить или спать? Ты уж скажи, сделай милость, а то я моргать даже боюсь.
— Дура, — обозвала её Дуня, хотя сделала это из вредности. Дурой тут была только она сама. Но не винить же себя в таком ужасающем положении?
— Слушай мой голос. На душе у тебя покойно…
— Нет.
— Что нет?
— Не покойно.
— Естественно! Ты же преступница!
— Да не! Опасаюсь, как бы в печи каша не пригорела.
— Иди проверь! — рыкнула Дуня. — Я жжёнку есть не буду, у меня изжога.
— Чегось?
— Быстро! Одна нога тут, другая там.
— Чегось?
— Пошла вон, балда, — вытолкала бабищу Дуня и занялась дыханием. Она помнила, что это помогает успокаиваться.
— Боярышня?
— Ну?
— Ты тут?
Дуня подозрительно на неё посмотрела, ища признаки издевки, но её сторож казалась искренне обеспокоенной, поэтому она миролюбиво спросила:
— Кашу спасла?
— Ага, на стол поставила, рушником укрыла.
— Тогда заходи и садись, продолжим.
Баба обреченно вздохнула и сделала, как было велено.
— Следи глазами за… — Дуня нахмурилась, вспоминая как должен называться гипнотизирующий инструмент, но ничего не вспомнилось.
Евдокия на всякий случай бросила строгий взгляд на бабу, постучала пальцем по броши и повторила:
— короче, следи, молчи и меня слушай
— Агась, — выдохнула та и выпучила глаза на усыпанную жуковиньями украшение.
— На душе у тебя поко-о-ойно, — нудным голосом затянула Дуня, — тело рассла-а-аблено, веки тяжеле-е-ют… спа-а-ать…
Видно из-за духоты в кладовке Дуня раззевалась, и зевота передалась пациентке.
— Чёрте что! — выругалась боярышня, чуть не свихнув себе челюсть из-за особо сильного зевка.
Бабища встрепенулась, быстро перекрестилась, пробубнила молитву и послушно уставилась на брошь.
Дуня сердито на неё посмотрела, но ничего говорить не стала, продолжила гипноз. Ей хотелось верить, что её упорство будет вознаграждено. Да и в конце концов на неё саму уже явно действует, так что терпение и труд…
Рука устала, зевота затерроризировала, глаза стали слипаться, но Дуня не сдавалась. Наконец-то здоровенная охранница закрыла глаза и ровно засопела.
Боярышня в последний раз от души зевнула и расплылась улыбкой победительницы, мысленно хваля себя за сообразительность и смекалку. Тихонько поднялась и на цыпочках открыла дверь на свободу.
Вышла, вдохнула полной грудью, поморщилась. Душно было не только в её закутке, но и в доме, а каша все же подгорела. Не теряя бдительности, Евдокия попыталась оглядеться, хотя в полумраке сделать это было непросто, и пришла к выводу, что её разместили не в чулане какого-нибудь богатого терема, а черт знает в какой хибаре. Чуть ли не наощупь она прошла вперёд, нащупала ручку двери и осторожненько открыла её.
— Ну, чего скромничаешь? — раздался насмешливый голос, полный превосходства. — Проходи!
Пройти помог толчок в спину. Еле удержавшись на ногах, Дуня оглянулась и увидела стоящую позади «загипнотизированную» бабищу.
— Притворщица! — обвинила её Дуня и высказалась от души: — Ну да, если бы ты заснула, то не сопела бы, а храпела, сотрясая дом дикими руладами.
Охранница хмыкнула, согнулась в поклоне и доложилась хозяину дома:
— Привела, батюшка, как велено.
Дуню перекосило от слащавости её голоса. Ведь как преобразилась, мерзавка! В два раза меньше стала, а голосок из баса в воркованье превратился.
Человек, рассевшийся на скамье за столом, конечно, не был надзирательнице отцом в прямом смысле, но от этого мало что менялось.
— О чём это ты, боярышня, речёшь? — спросил Дуню мужчина.
Он был совершенно обычным и никаким. Не было в нём богатырской удали, хитрости купца или печати злодея. В определенной степени он даже мог бы вызвать доверие, но запах… Кот явно невзлюбил этого человека и благодаря его меткам Дуня теперь понимала, что перед нею тот самый опасный тип.
И всё же, она выгнула бровь, растянула губы в улыбке и радостно сообщила:
— Ну, мил человек! Спасибо, что спас меня от бешеных зверей, — Дуня даже изобразила поклон, — а теперь мне пора. Домой не проводишь? — ласково спросила она. — А то награда ждёт своего героя, не дождется! — Дуня взяла паузу и покладисто предложила:
— А можешь и не провожать, не маленькая, доберусь сама.
— Не торопись, боярышня… — хмыкнул похититель, — погости ещё немного.
— Челядинка твоя не умеет развлечь, а мне скучно. И кашу спалила, — сварливо пожаловалась Дуня.
— Так дура она, что с неё взять, — согласился хозяин дома.
— Дура? — со вздохом переспросила Дуня и посмотрела на сложившую на животе руки женщину.
По её внимательным маленьким глазкам, она поняла— эта бабища кто угодно, но не дура. А Дуне надо было действовать грубее, не страдая тягой к изяществу в изобретении способа побега. Горшком по лбу саданула бы и… тут она вздохнула, поняв, что, выскочив из узилища, всё равно попала бы в руки ожидавшего её похитителя. Да и горшка под рукой не было, а коли нашёлся бы, так не выдержал столкновения со лбом этой грозной дамы. Так что всё к лучшему.
— Ну так что, боярышня? — неприятно облизывая губы, спросил мужчина. Он сделал это уже несколько раз, и Дуня поняла, что все-таки есть у него особенность — сухие губы! Да только чего уж теперь…
— Ну так что, мил человек? — повторила она и вопросительно посмотрела на него.
— Не хочешь говорить?
— Я хочу тебя послушать, — присела на скамью напротив него, скинула рушник с горшка и совсем немножечко подтянула его к себе. На эту прелесть у неё созрели силовые планы по освобождению, но несусветная тяжесть изделия тут же похоронила их, и Дуня вернулась к дипломатии:
