— Пахари, Андрей Николаевич. Это не хула, это не похвала, это констатация факта.
— Тебе же нужны цирковые лошадки, бегунки и трюкачи.
— Именно. И не понимаю вашего недовольства. Вам же пахари потребны? Так я на них и не претендую. Ни разу.
— Медицина, по-твоему, цирк?
— Медицина, по-моему, искусство. С определенного уровня. И да, цирк. Пройти на проволоке над пропастью, жонглировать горящими факелами, оказаться наедине со львами, и совершить за счет ловкости рук маленькое чудо — конечно, цирк. Я люблю цирк. Очень.
— Ну, люби, люби…
Он помолчал, а я перешел к буги-вуги.
— Так ты думаешь, что грядут беспорядки?
— Что значит «грядут»? Они уже здесь — беспорядки. Только это «холодные» беспорядки, никто пока не стреляет, но для страны, для государства они столь же опасны, как бунты и мятежи.
— Ну-ка, ну-ка…
— Нет, Андрей Николаевич, не мне вас просвещать. Я же не тайный советник вождя. У вас — имею в виду Политбюро, — и госбезопасность, и милиция, аналитики всякие, и коммунистов почти двадцать миллионов. Сами всё знаете.
— Хоть пример приведи.
— Разве что пример… Пожалуйста. Тотальное воровство. Тащат отовсюду, тащат всё. С заводов, с фабрик, с мясокомбинатов. В столовых, что в общепите, что в больницах, что в санаториях — всюду воруют. Где-то поменьше, а где-то и побольше. Нам тут довелось побывать на турбазах, плавали, знаем. «Ты здесь хозяин, а не гость, тащи с работы каждый гвоздь». А пресса робко зовет воров «несунами», и призывает их стыдить и воспитывать.
— Есть такой недостаток, — признал Стельбов. — Бывает. И мы с этим боремся.
— Как? Конкретно, как? «Глаша, не разбавляй сметану, я её уже дважды разбавляла», а Глаша не будь дура, разбавила и в третий. И что? «Снизить премию за май месяц на двадцать пять процентов». Между прочим, реальный факт.
— По-твоему, расстреливать за это, опять в лагеря на десять лет сажать?
— Уж я не знаю, что делать, я шахматист, а не правовед. Только почему же непременно на десять лет? Может, на первый раз хватит и трех месяцев подсобным работником на стройках коммунизма. С перечислением двадцати процентов заработка на озеленение. Ну, что-то вроде. Или просто гнать с работы.
— Право на труд у нас в конституции записано.
— На труд — со всей душой и обеими руками, Но не на воровство. А там, где украсть нечего, есть ведь и такая работа, приучаются делать её кое-как. Вы о медсестрах говорили. Если хорошо работаешь, тебе восемьдесят пять рублей, и если плохо работаешь, тебе восемьдесят пять, рождается мысль: так чего ради гробиться-то? Почётная грамота? Ей цена в канцтоварах двадцать копеек. И потихоньку, полегоньку делают себе поблажки. Две инъекции одним шприцем, три инъекции, четыре… Рационализация, понимаешь. Нет уж, в «Космосе» всё будет иначе. С первого дня.
— Конечно, Буратино богатенький… А ты попробуй, заставь гореть на работе за восемьдесят пять рублей.
— Почему ж непременно гореть, и почему же непременно за восемьдесят пять? Работать хорошо, но без перекала, за триста рублей — все медсестры согласны.
— Триста рублей — медсестре?
— Ошибся. Пятьсот. Водитель автобуса в Москве двести пятьдесят зарабатывает, а медсестра много важнее, на медсестру и учиться дольше, и ответственности больше. Пятьсот. Но, конечно, только за честный и добросовестный труд. Строго по протоколу служебных обязанностей.
— Мечтатель ты, Миша. Фантазер. Положим, в маленькой образцов-показательной больничке это возможно, но у нас их миллионы, врачей, медсестер. Прокормятся сами. Ведь не поумирали же до сих пор. И конкурсы в нашем меде — ого-го!
— Именно. Прокормятся. А в момент икс решат, что и без социализма прокормятся. И кто встанет на защиту завоеваний Октября?
— Завоевания Октября есть кому защищать, будь уверен.
— Ой, хорошо бы, Андрей Николаевич. Ой. «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки».
— Не понял, к чему?
— Такую телеграмму послал Николай Второй командующему Петроградским Военным округом генералу Хабалову двадцать пятого февраля семнадцатого года.
— Это, Мишенька, рассуждения. Слова. Сотрясение воздуха, и только. А надстройку определяет базис. Производство, а не краснобайство. «Не нужно золото ему, когда простой продукт имеет», — опять щегольнул цитатой Андрей Николаевич.
— Кстати, о простом продукте, — я поднялся из-за рояля, прошел к столику у окна. — Полюбуйтесь!
— Что это? Магнитные шахматы? — Стельбов смотрел на небольшую, двадцать на двадцать, шахматную доску с расставленными фигурами.
— Берите больше! Это шахматный компьютер «Чижик Берлин», играем и учимся, создан с участием чемпиона ФИДЕ Михаила Чижика. Цена — сто девяносто девять долларов Соединенных Штатов Америки, в странах Западной Европы — сто восемьдесят пять долларов в местной валюте, плюс местные налоги с продаж.
— Бизнес, значит, — заключил Стельбов неодобрительно.
— Каждая промышленная идея только тогда хоть чего-нибудь стоит, когда она себя окупает.
— И это ты называешь промышленностью?
— Да. Промышленностью для человека, для удовлетворения его потребностей. Есть пищевые потребности, для них пищевая промышленность. Есть потребности в одежде, обуви и тому подобного — это легкая промышленность. А это — для удовлетворения потребностей ума, интеллектуальная промышленность. Конечно, не каждый шахматист купит подобное устройство, но потенциальный рынок велик. В Советском Союзе в соревнованиях «Белой Ладьи» ежегодно участвуют более миллиона школьников, и, думаю, многие бы не прочь иметь у себя электронного тренера и спарринг-партнера. «Чижик Берлин» имеет шестнадцать уровней силы игры, от новичка до игрока второго разряда. Вместе с компьютером прилагается руководство. В нём подробно расписано, как компьютером управлять, а ещё есть раздел «Школа Чижика», по сути краткий учебник шахматной игры. Написанный мной. Помимо прочего, он включает шестьдесят четыре учебные позиции, они есть и в памяти компьютера. Расставляй фигуры — и играй с электронным соперником, проверяй написанное, совершенствуйся, не боясь насмешек и укоров. Такая идея. В Америке она делает первые шаги, но любая дорога начинается с первого шага.
— А почему Берлин?
— Продажи начнутся во время матча-реванша с Карповым, в Берлине. Во всех газетах, по радио, по телевидению будет звучать «Чижик, Берлин». Такая реклама стоит миллионы, а фирме она достанется бесплатно.
— Фирме? — поднял левую бровь Стельбов.
— «Чесс Интеллект», Калифорния. Не с неба же падают компьютеры, их кто-то должен производить.
— А тебе в том, что фирма рекламу получит, что за радость?
— Во-первых, у меня десять процентов акций. Не сказать, чтобы много, но и не то, чтобы совсем уж мало. Во-вторых, в разделе «Школа Чижика» я постоянно подчеркиваю успехи советских шахматистов, учебные позиции — из творчества русских и советских мастеров, в общем — пропаганда отечественных достижений. Разве плохо?
— И американцы дают тебе трибуну за здорово живёшь?
— Выпускаются два компьютера, «Фишер» и «Чижик». Внутренняя конкуренция, чтобы не расслабляться. А, главное, хорошо для продаж. В Штатах и в Канаде больше покупают «Фишер», у «Чижика» пятнадцать процентов продаж. А в Европе примерно поровну.
— А у нас? Почему ты не продвигаешь эту идею у нас?
— Как не продвигаю? Ещё как продвигаю. Школа «Ч» известна не только в Чернозёмске, ее материалы перепечатывают по всей стране. Читай, учись, тренируйся.
— А вот это?
— Компьютеры?
— Да.
— Это печальная история.
— Давай печальную.
— В семьдесят втором году, когда я закончил школу, и поступил в медицинский, наш великий шахматист, доктор технических наук, профессор Михаил Моисеевич Ботвинник вплотную взялся за создание шахматной программы, да не простой, а чтобы играла в силу мастера. Об этом он и прежде задумывался, но только задумывался, а в семьдесят втором работа вошла в план исследований ВНИИ Электроэнергетики. Ботвинник заведовал лабораторией, в штат включили программистов и других необходимых специалистов, и работа закипела. И до сих пор кипит. Затрачены колоссальные государственные средства, но только ни одной партии эта программа пока не сыграла, и неизвестно когда сыграет. И сыграет ли вообще. А «Чижика» написал в свободное от основной работы время программист транспортной компании, написал, и решил создать фирму, «Чесс интеллект». Нашёл инвесторов, нашёл субподрядчиков, результат — тут, на столе.
