— Вот так взял, и озвучил?
— Вот так взял, и озвучил. Сегодня Зоя Николаевна озвучивает Влади, ну, а ты, Чижик, озвучишь Высоцкого. Судьба картины зависит от тебя!
Звукорежиссер, Лев Николаевич, в восторге от меня не был. Рассчитываешь на серебряные ложечки, а получаешь мельхиоровые. Ну, чем богат.
Кино — искусство синтетическое. И образ, создаваемый на экране — тоже синтетический. У актера может быть дублёр, скачущий на коне или прыгающий со скалы в воду. А дублирование звука — сплошь и рядом. Все иностранные фильмы дублируют, но то, что де Фюнес говорит голосом Кенигсона, никого не смущает. Да и в наших, в советских фильмах нередко бывает, что актер говорит чужим голосом. Большинство прибалтов, например. И не только прибалтов.
Но Высоцкий — статья особая. Миллионы километров магнитофонных лент с его голосом накладывают ограничения. Слишком многие его слышали. И немало подражателей, «Подвысоцких», тут не забалуешь. Нужно имитировать как следует, а я не Чистяков, совсем нет.
По счастью, от меня требовалось не подражание, а копирование — это куда проще. Я ведь присутствовал при съемках, и помнил, как говорил в том или ином эпизоде Владимир Семенович. Мне оставалось только попугайничать, ни ноты отсебятины. Тоже непростая работа, но и тембру, и интонациям голоса подражать нетрудно — если вокал позволяет.
Мне позволяет.
Запланированное выполнили. Не без пота, но без крови и слёз. Чего плакать-то, работа есть работа. С Зоей Николаевной работать вместе — большая удача. И подсказала, и поддержала.
— Мы славно поработали, и славно отдохнем, — сказали девочки по окончании работы.
И вместе с Зоей Николаевной поехали обедать, вернее, уже ужинать — время к вечеру. Нет, не в «Баку», в «Баку» нас не знают. В «Москву», в «Москву», прямо по Чехову.
За обедом-ужином (дамы пили «Абрау-Дюрсо», я — «Боржом») говорили о разном. О том, что водка — яд (а шампанское — это же совсем-совсем другое), о том, что в кинопроизводстве назрели перемены, поскольку отрасль приносит прибыли больше, нежели нефтедобыча, поэтому те, кто работает в ней, должны зарабатывать не меньше нефтяников, о том, что работа универмагов и гастрономов Москвы с сентября будет продлена до десяти вечера, и товары повышенного спроса, в том числе колбаса, сыр, молоко и творог, будут продаваться с шести вечера, когда москвичи идут с работы. А то, понимаешь, днём всё раскупают туляки, владимирцы и им подобные, а москвичам после работы остаются пустые полки.
— Это что, — сказала Зоя Николаевна, понизив голос, — за Волгой в магазинах только хлеб да растительный жир продается. Тем, кто на заводе работает, привозят кое-какие пайки, а всяким учителям и прочей интеллигенции нужно изворачиваться. Урал не Тула, с Урала на электричке в Москву не приедешь. И пенсионеры уже (тут она перешла на шепот) устраивают митинги. Перед открытием магазина у дверей собирается человек двести, триста, и давай…
— Выражать недовольство, — подсказал я.
— Да, именно. Недовольство. Выражать.
Мы неспешно ужинали: консоме протаньер, судак меньер, каша гурьевская, шарлот глясе, кофе «Жозефина»… Нет, названия были наши, советские, но я переводил на дореволюционные. Чтобы создать связь времен. Ведь когда-то так обедали или ужинали господа средней руки. В июле четырнадцатого, жизнь казалась прочной, незыблемой, перспективы — светлыми, прогресс — добрым и человечным, а бедность — обречённой пусть на медленное, постепенное, но неуклонное отступление — сначала прочь из столиц, потом из центральных губерний, и, где-то в дымке — полное вытеснение за пределы нашего великого Отечества.
Ага, ага.
— Джекил и Хайд. Трезвый он — умница, мыслитель, душа-человек. Но стоит выпить рюмку, выпить две — и остановить его трудно, если вообще возможно. Теперь, правда, у него другие предпочтения, но…
Это Зоя Николаевна просвещает девочек об особенностях характера Владимира Семеновича Высоцкого. Своевременно, ничего не скажешь.
— А что, современная медицина… ни на что не способна, совсем? — Зоя Николаевна обратилась ко мне, но и девочки тоже смотрели на меня, как на эксперта, знатока и чудотворца.
— Современная медицина способна на многое. Но человек сильной воли всё одолеет, в том числе и медицину.
— Это как же?
— Медицина способна избавить человека от физической зависимости, вернуть его, говоря образно, на исходную позицию, но и только. Если человек не мыслит жизни без алкоголя, тут уж ничего не поделаешь. Если Владимира Семеновича — чисто гипотетически, конечно, — поместить в какую-нибудь лечебницу очень закрытого типа, под круглосуточное наблюдение, то, уверен, он обаяет персонал настолько, что тот сам будет снабжать его потребным, будь то водка, или что иное. Даже с риском для себя будет.
— Это вы верно сказали. Снабжают, — отозвалась Зоя Николаевна. — Но неужели никто не в состоянии спасти Владимира Семёновича?
— Кажется, я знаю одного человека, — сказал я после приличествующей паузы. — Он бы, пожалуй, смог (опять пауза). Даже наверное смог.
— Значит, нужно обратиться к этому человеку.
— Он может, да. Но не хочет.
— Как так? А клятва Гиппократа?
— Что ему Гиппократ? Да он вовсе и не врач.
— Неужели его не трогает то, что Высоцкий в беде?
— А он в беде? Точно? Он так не думает. К тому же считает, что переделывать волка в телёнка дело не только сложное, но и вредное. Ссылается на синдром Хемингуэя. Но я попробую еще раз, при случае. Взову, вопия, к милосердию и состраданию.
Девочки умницы, перевели разговор на молодильные диеты, о сравнении диеты средиземноморской с диетой китайской, о преимуществах риса коричневого перед рисом белым, шлифованным. Это отвлекло нас от печальных дум, и навеяло думы приятные.
Зою Николаевну мы довезли до дома, хотя она просила только до метро. Никаких метро! Нам, то есть мне (за рулем был, разумеется, я), нужно знакомиться с Москвой, а как это сделать, если ездить двумя — тремя маршрутами всю жизнь?
И мы довезли Зою Николаевну, хотя и немножко поплутали. Она, Зоя Николаевна, редко ездила иначе, чем на метро. А от метро до её дома ещё шесть остановок автобуса. Потому и наземный путь знала нетвердо. Плюс шампанское.
Девочки повели Зою Николаевну, доставка до дверей квартиры. Я остался в машине, обозревал окрестности.
Так себе окрестности. Не знать, что это Москва, вполне можно принять и за Чернозёмск, и за Омск, и за Тулу. Кирпичные пятиэтажки, фонари светят через один, и люди какие-то уставшие, недовольные, с землистыми лицами. Положим, последнее можно отнести за счет освещения, но я был рад, что при мне ПСМ, Пистолет Самозарядный Малогабаритный, прощальный дар Андропова. Вечер пятницы, тринадцатое, трудящийся вправе выпить законную кружку пива. Но с пивом вечером напряжёнка: туляки, рязанцы, владимирцы всё московское пиво выпивают ещё днём. Поэтому труженики столицы обходятся тем, что найдут в гастрономах. А что может рабочий человек найти в гастрономе в короткий промежуток между окончанием рабочего дня и закрытием винного отдела? Кто-то берет портвейн (ох, уж эти отечественные портвейны), кто-то довольствуется «Солнцедаром», а рабочая аристократия затаривается водочкой: оно хоть и дорого, зато быстро и надёжно. И, зная, что после семи возможность добавить станет недоступной, ну, почти недоступной, берут с запасом. И с соответствующими последствиями. Для «скорой» вечер пятницы — смена особая. Для больниц тоже особая. Милиции дремать не приходится. Она бы и рада подремать, а — нельзя. Усиленные наряды, повышенное внимание. Чем здесь может помочь Общество Трезвости? Плакаты выпустит — «Пьянству — бой!», с красноносыми расхристанными человечками, это да. Но подействует ли? Сумлеваюсь штоп. Да и что это за бой, если боевые действия ограничиваются плакатами?
Пойти по стопам Кэрри Нэйшн, с топором наперевес бросаться на бутылки с вином? Но гастрономы у нас — социалистическая собственность, пивные — социалистическая собственность, ликёроводочные заводы — социалистическая собственность. Исключено. Никто не позволит.
