сил правопорядка. Даже прав заключать напрямую договора с иностранными государствами император им почти не оставил. Так, сущие крохи, чтобы не чувствовали себя совсем уж «униженными и оскорбленными». Так что бедняга Игорь являлся подданным империи, а чисто административно находился сейчас на территории Новгородского княжества.
Вообще, как понимал теперь Бармин, отрок Ингвар был парнем неумным и невнимательным. И его интересы касались совсем не тех предметов, которые пригодилось бы теперь Игорю Викентиевичу. Недоросль — недоросль и есть. Его ведь учили, вроде бы. Но в актуальной памяти всплывали одни лишь птички, цветочки, облака на небе, да цвет морской воды, а вот на то, что четыре сотни солдат и поселенцев говорят на трех разных языках и добром десятке диалектов русского, он внимания не обращал. И теперь Бармину приходилось восстанавливать это утерянное знание буквально по крупицам. По косвенным данным. По спискам насельников Барентсбурга, хранившимся в доме коменданта, да по своим собственным словам, которые он произносил вслух. Слушал себя, когда читал вслух или говорил с самим собой, и вычленял в своей собственной речи русские слова, относящиеся, судя по всему, к высокому — книжному — стилю, и слова, принадлежащие норну [9] или поморскому говору. Игорь этого сделать не смог, вот и приходилось теперь мучиться Игорю Викентиевичу. Ему вообще пришлось потрудиться, чтобы разобраться, — пусть и вчерне, — в денежной системе, политическом устройстве и актуальной, насколько это возможно, внутренней и внешней политике Великорусского государства. Впрочем, упорства ему было не занимать, умом и талантом бог не обделил, а времени, как уже было сказано, у него было столько, что хоть отбавляй.
И вот, разбираясь, во всех этих сложностях и разностях, Игорь Викентиевич обнаружил, что по-первости совершенно неверно представил себе окружающий мир, поскольку, если на острове — в крепости и в городке, где жили люди, сосланные в Барентсбург на вечное поселение, — время, словно бы остановилось, то на Большой Земле дела обстояли совсем иначе. Тут, в Барентсбурге, на дворе стоял, в лучшем случае, девятнадцатый век. Его начало, если быть точным в определениях. Даже, возможно, конец восемнадцатого. Свечи, керосиновые лампы, бронзовые чернильницы и гусиные перья, лук и стрелы, книги, наконец. Во всяком случае, большинство книг. Но кое-что из этого ряда все-таки выбивалось. Глянцевые порнографические журналы очевидным образом намекали на наличие в империи весьма продвинутой полиграфической базы, да и даты на них указывали на семидесятые-восьмидесятые годы двадцатого столетия. Двадцатизарядный «Маузер К96» под девятимиллиметровый патрон и самозарядная автоматическая винтовка, похожая на классическую СВТ [10], тоже относились совершенно к другой исторической эпохе. Туда же следовало отнести и бензиновую зажигалку, найденную все в том же доме коменданта крепости, и другие — пусть и редкие, — предметы быта. Возникало подозрение, что власти намеренно держат ссыльных поселенцев в черном теле, низведя их до уровня времен «наполеоновских войн». Игорь, разумеется, ничего об этом не знал. Шхуна, заходившая на остров, была парусной, но имелся ли на ней в добавок к парусам и мачтам паровой или какой-либо иной двигатель, оставалось неясно. Отрок Ингвар видел только паруса, а о том, как живут люди на Большой Земле, имел крайне смутное представление.
«Хорошо живут» — вот и весь сказ. Тем не менее, Бармин все-таки выудил из нескольких прихеренных тут и там газет и журналов немало весьма ценной информации, и был теперь совершенно уверен, что по ту сторону Гренландского моря люди живут совсем иначе, чем здесь на заполярном острове. Другое дело, что он все еще не знал, является ли это общепринятой политикой властей — какой-нибудь местный ГУЛАГ, например, — или такое положение дел касалось именно и только крепости Барентсбург. Но то, что более или менее актуальные книги, газеты и журналы ссыльные поселенцы прятали по тайникам и нычкам, наводило на размышления. Однако далеко продвинуться по этому пути Бармину не удалось. Игорь не знал, за что были сосланы остальные жители городка и в чем провинились солдаты гарнизона. Он и о себе-то ничего путного не знал. Это ж какой грех должны были совершить его родители, чтобы их не только сослали на вечное поселение на этот остров в Ледовитом океане, но и лишили фамилии? И что это, черт возьми, за законы такие в Великорусской империи? Что у них тут за режим? Увы, но ответов на эти вопросы у Игоря Викентиевича не было. Одни недоумения, и ничего больше.
3. Пятьдесят седьмой день с начала одиссеи
Тот день начался точно так же, как и все прочие. Привычно проснувшись в половине седьмого утра, Бармин сбегал по-быстрому в вынесенные на улицу «удобства», затем растер лицо снегом и, вернувшись в дом, занялся гимнастикой. Ну, что сказать, Игорь Викентиевич никогда, даже в юности не был спортсменом, — что называется, бог миловал, — но все-таки, как и многие его коллеги по университету уже много лет практиковал гимнастику ушу под руководством профессионального тренера-китайца. Кроме того, по утрам он бегал трусцой, — заразился этим делом от американцев, — и пару раз в неделю проплывал свой километр в бассейне. Здесь же, на острове, ни бег, ни плавание были невозможны по определению. Во всяком случае, зимой. И Бармин сосредоточился на гимнастике. В конце концов, как бы ни был силен от природы увалень Игорь, ему тоже не помешает укрепить свои мышцы, поработав заодно и над их пластичностью. Поэтому час утреннего времени Игорь Викентиевич ежедневно посвящал упражнениям и только после этого переходил к водным процедурам, — ограничиваясь, впрочем, одним лишь умыванием, — и завтраку.
В тот день, на завтрак у Бармина была конская колбаса со вчерашним собственноручно испеченным ржаным хлебом, который от раза к разу получался у него все лучше и лучше, и оставшаяся с ужина рисовая каша с изюмом и курагой. Пару мешков того и другого, как, впрочем, и сам рис, Игорь Викентиевич нашел на складе фактории, а вот колбаса, как и другие разносолы, — маринованная сельдь, сало и моченые яблоки, — обнаружилась вместе с картошкой в кладовке шинка. Завершилась же утренняя трапеза большой кружкой черного кофе, сигаретой и рюмочкой коньяка. Большинство жителей острова пили чай, но в доме коменданта нашлось не только само кофе, — необжаренное зерно в мешочках по пять килограмм, — но также все приспособления, необходимые для его приготовления: угольная жаровенка, ручная мельница и три разных агрегата для самой варки. Эфиопская джебена [11], пользоваться которой Бармин по случаю умел, — ездил
