По окончании смены я почувствовал, что изрядно утомился. Сколько я перетаскал чушек — не считал, но достаточно, чтобы ночной смене было чем заняться. Я же мог с чистой совестью отдыхать. И с некоторым трепетом покинул территорию завода. Сначала, конечно, вымылся в душе и переоделся в «свое». Наверное, мужики в раздевалке посматривали на меня, как на придурка. И не удивительно. Я доставал из шкафчика серые, немного расклешенные брюки, зеленую, в красную клетку, теплую рубашку, пару черных носков, рыжеватые ботинки, пальто булыжного цвета и цигейковую шапку-ушанку — и все это с интересом рассматривал да похмыкивал.
Наверное, я когда-то так и одевался, но подробностей своего гардероба времен рабочей молодости уже совершенно не помнил. Тем более, что к шмоткам всегда был равнодушен. Что-то надето — да и прекрасно.
Нарядившись во все, найденное в шкафчике, вместе с остальными работягами двинулся к проходной. После цеха мне показалось, что на улице приятная прохлада, хотя за пределами ограждающей завод ограды дул пронизывающий февральский ветер, снежная крупа пощипывала щеки и норовила насыпаться за воротник. Я его поднял и поплотнее запахнул пальто.
Большинство народа со смены толпилось на трамвайной остановке. Заиндевевшие ниточки рельс тянулись вдоль набережной. От речного обрыва их отделял парапет с чугунными перилами, а на противоположном берегу теснились темные купы голых деревьев. В XXI веке там все будет застроено высотными домами элитных жилкомплексов, а сейчас — рос почти нетронутый лес, своими «зелеными легкими» поглощающий смрадное дыхание заводских труб и возвращающий в атмосферу живительный кислород.
Мне удалось втиснуться только в третий трамвай. Внутри было тепло, даже душно, и очень тесно. Электрический вагон завывал движками, скрежетал железными колесами на поворотах, мчался сквозь метельную мглу. Я увидел, что в метре от меня цепляется за поручень Ангелина, и протиснулся к ней. На медсестре была меховая шапочка с длинными ушами — на ворсинках блестели капельки растаявшего снега. Она улыбнулась мне, не подозревая о том, что этому рыжему юнцу прекрасно известно, в каких именно местах у нее родинки.
Если память не изменяет мне, мы стали любовниками через полгода после моего прихода на завод. В прошлой жизни Ангелина — отчества не помню — Дорохова не была моей первой женщиной, но стала одной из немногих, кого я по-настоящему любил. Даже после нашего мучительного расставания она еще долгие годы снилась мне — особенно часто, когда ко мне стала подкрадываться старость. Хочу ли я повторить то, что у нас с нею было? Да и можно ли хотя бы что-нибудь повторить, даже вернувшись в прошлое?
Я уже не сомневаюсь в том, что вернулся на полвека назад. Для бреда умирающего окружающая меня действительность слишком детализирована, а для потустороннего или какого-нибудь придуманного мира — слишком обыденна. Звуки, цвета, запахи, осязаемость предметов — все это из реального мира. Так что нечего юлить и искать другие объяснения. Нужно признать истину — в момент смерти дряхлеющего, старого и забытого всеми писателя его душа очертила круг и вселилась в юное, здоровое тело вчерашнего выпускника ПТУ. В меня же самого, только молодого.
Задавать вопросы, типа — зачем, с какой целью, в чем смысл? — бесполезно, да и некому. По-настоящему верующим, несмотря на то, что религия в современности в моде, я так и не сумел стать. Могу лишь допустить, что во Вселенной действуют неведомые людям природные законы, способные переместить личность умирающего в прошлое. Кто знает, сколько вокруг нас ходит людей, которые проживают вторую, а то и третью и четвертую и пятую жизни, не превращаясь при этом ни в котов, ни в собак, ни в насекомых, а только лишь в самих себя?
Любопытно, но почему-то ни одна религия, ни одно философское или эзотерическое учение не предусматривает такой возможности. Ни Ада, ни Рая, ни Реинкарнации, с возможностью однажды покинуть колесо перевоплощений, а бесконечное возвращение человеческой души в одно и то же тело, позволяющее исправить ошибки, совершенные в предыдущей жизни, а заодно наделать множество других. Вместо старых грехов — новые, которые придется искупать в следующей жизни.
Взять бы да написать об этом роман… Что-то вроде «Дня сурка», только герой станет проживать не один и тот же день, а одну и ту же жизнь. И при каждом следующем воплощении груз прожитых лет будет становиться все тягостнее. Самое печальное, что он не сможет прервать эту цепь повторений, даже покончив с собою. Единственное, что будет ему доступно — это сокращение одной из жизней. Вот если я сейчас сойду на остановке, перелезу через парапет набережной и брошусь в ледяную воду, набитую осколками льда?.. Да ну нафиг! Что это за мысли? Я слишком жизнь люблю, чтобы так экспериментировать.
Трамвай затормозил, толпа внутри качнулась всей массой вперед, потом — назад. Динамики гнусаво проквакали: «Рабочее общежитие». Гармошки дверей раздвинулись, и пассажиры хлынули наружу. Я замешкался. Ангелина дернула меня за рукав.
— Ты меня проводишь сегодня? — спросила она.
Глава 3
— Провожу, — отозвался я.
Пока мне все равно, куда идти. Я первым спустился с подножки вагона, а когда Ангелина, цепляясь за перила, ступила на обледенелую ступеньку, подхватил ее за талию и ловко поставил рядом с собой. Он взвизгнула и посмотрела на меня сияющими глазами. Вот так у нас с ней все и начиналось прошлый раз — я играл мускулами, покорял широтой души, а она сияла, прижималась и вообще чувствовала себя за мною, как за каменной стеною. Потом все изменилось…
Однажды эта ее кошачья готовность непрерывно мурлыкать и тереться щекой меня стала немного раздражать. Мне всегда нравилась в женщинах независимость. Где именно живет Дорохова, я не сразу вспомнил. Хотя она всегда выходила на остановке возле общаги — той самой, к которой сейчас весело валил сошедший с трамвая народ. Ангелина подцепила меня под локоток, и мы двинусь вдоль набережной. Прогулка сегодня могла доставить мало удовольствия — ветер усилился, и снежная крупа уже не пощипывала, а кусала.
К счастью, мы вскоре свернули. Пересекли проезжую часть и трамвайные пути, углубились в переулок, застроенный домами тридцатых годов — прямые углы, открытые всем ветрам балконы, крытые шифером крыши. К одному из них мы и свернули. Ну да, именно в таком доме и жила заводская медсестра Дорохова. У подъезда, по вечернему времени и метельной погоде, никого и ничего не было. Не считая приткнувшегося к тротуару «Запорожца», о лобовое стекло которого будто коготками стучала пороша.
— Зайдешь ко мне? — спросила Ангелина и добавила искусительно: — Мама сегодня на дежурстве.
— А отец? — ляпнул я.
Она потупилась, ковырнула снежный намет мыском сапожка.
— А ты разве не знаешь? — спросила она.
И я сразу вспомнил. Дорохов, Евгений Силантьевич, ее отец — заведующий базой медикаментов, получил срок за растрату казенных средств.
— Да, прости… — пробормотал я. — Запамятовал.
— Ну так зайдешь?
— Если угостишь чаем — обязательно!
— Тогда пошли! — обрадовалась она. — А то я замерзла.
Мы бегом поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж. Ангелина отперла дверь двенадцатой квартиры. В прихожей было темно и тепло. Хозяйка нашарила на стене выключатель, щелкнула. Зажглась лампочка под красным матерчатым абажурчиком, висевшим под высоким потолком. Стену прихожей украшала деревянная вешалка, с резными штырьками вместо крючков. Я помог раздеться девушке, снял свое дурацкое пальто с подбитыми ватой плечами. Разулся. Ангелина уже металась по квартире, хватала какие-то тряпки и прятала с глаз.
— На кухню проходи! — скомандовала она.
Я двинулся по коридорчику, удивляясь тому, что помню здесь каждую трещинку на обоях, даже скрип половиц. Вот если я сейчас наступлю на эту досочку — она отзовется, а вот если на эту — нет. Точно! Не подвела память. Выходит, не потусторонний это мир и не параллельный — а самое настоящее прошлое, однажды уже пережитое мною. Неужто — совпадает с моей фантастической гипотезой?.. Хм, забавно… Ну с этим потом. Пока что мне в этом вновь обретенном прошлом надо заново обустраиваться.
