— И что оно нам дало? — хмыкнул Рамзин. — Чуть Москву не про… не потеряли.
— Ха! Но не потеряли же!
— Надо было заранее отводить дивизии с Дальнего Востока, — буркнул куратор.
— Ага! Чтобы японцы напали на нас⁈ Большие знания — большие печали… Мало знать будущее, надо иметь ресурсы и смелость для его изменения.
— А ты точно уверен, что рыночная экономика — плохо? — вдруг спросил Рамзин.
Глава 27
— Не уверен, — покрутил головой я. — Но тогда о социальной справедливости надо забыть. Рынок — это точно не коммунизм и даже не социализм. Рынок вдруг может закрыться и тогда мы будем грызть свой хрен. Те, у кого нет подсобного участка, родственников в деревне или дачи. Мы, например, выживаем только за счёт деревенской картошки, что всем скопом выращиваем у бабушки. Без неё и солёных огурцов с помидорами, было бы тяжко.
— Ну, ты не прибедняйся. В последнее время ты сколько заработал на футболках и усилителях? «Волгу» уже можешь купить? — сказал и пробасил Рамзин.
Осуждающе глянув на него и хмыкнув, я сказал:
— Прошу заметить, что ключевые слова в вами сказанном — «в последнее время». И, ещё заметьте, я ничего не украл, а сделал своими руками.
Дальше эту тему я продолжать не хотел, а Рамзин и не пытался.
— Но ведь это тоже рынок? Ты сделал, продал, обогатился и живёшь намного лучше других. Где, как ты говоришь, социальная справедливость?
— А её и нет, потому, что Хрущёв уничтожил ту рыночную нишу, которую создал Сталин. Уничтожил подсобные хозяйства и кооперативы. А Сталин регулировал рынок. Зачем рынок совсем убивать? Вот, убили, и результат? Повсеместный дефицит. Да и не могут все в строю идти. Всегда найдутся индивидуалы: портные, сапожники, столяры. Страдивари и Амати, например.
— Или радиомеханики…
— Или, мать его! — согласился я, выругавшись. Я не понимал к чему клонит Рамзин. Или он просто хотел вывести меня из психического равновесия, а потом и на «чистую воду», и «расколоть» меня, как какого-нибудь «агента влияния»?
— Таких, как я, раньше сажали в «шаражки» и заставляли работать на государство, — с сожалением сказал я.
— Почему это раньше? И сейчас сажают. Целые города закрытые есть.
— Прям таки и сажают⁈ — удивился я.
— Сажают-сажают. Всегда есть за что посадить. Любого. Человек ведь грешен, да? — вопрос Рамзина прозвучал зловеще.
— Наверное, — пробурчал я.
— Но не пугайся. Некоторые, действительно, добровольно заточаются. Там и снабжение получше.
— Вот! — вскинул я палец вверх. — Справедливость — справедливостью а уравниловки быть не должно. Каждому по труду! Вот в чём справедливость. И это есть — социализм. Поэтому, то, что я стал зарабатывать своим, замечу, трудом и на эти деньги стал лучше жить — это и есть социализм. Нельзя допустить эксплуатацию человека человеком, а всё остальное — да пожалуйста. Взять, например, артели. Золото добывают, охотятся. Работает же схема⁉ Работает!
— Работает, — согласился Рамзин. — А будет что?
— Будет то, что запад разрушает СССР и ему не важно, какой в нём строй. Хоть здесь будет капитализм, им всё равно. Они хотят нас иметь. В смысле, не нас именно. Народ наш им не нужен. Как германцам во время второй мировой войны. Ресурсы — вот их цель и вожделенный пирог. Для этого они и разрушают государственность, чтобы грабить. Так было всегда. От смуты семнадцатого века, революции семнадцатого года, и грядущей «перестройки». Вывезут всё, нахрен! Нефть, золото, стратегические резервы. Народ ограбят денежными реформами, заводы, фабрики, сельское хозяйство. Всех ограбят и всё, что можно будет вывезут. Как то так…
— Это пи*дец! — не выдержал Рамзин.
— И, главное, что кое кто там наверху, — я ткнул пальцем вверх, а у самого пробежал по спине мороз, — кое кто наверху выстраивает эту комбинацию ещё от Хрущёва.
— И ты знаешь кто? — спросил он.
Я кивнул.
— Тогда тебе надо делать ноги, малыш, — хмыкнув, сказал Рамзин. — За твою жизнь теперь никто не даст и копейки. Впрочем, как и мне… Да и товарищу полковнику. Да-а-а… Вот ты нас подставил, Евгений.
— Ещё никто ничего не знает. Только вы с полковником. А записи, — я обвёл взглядом комнату, — можно и размагнитить.
* * *
— У тебя есть решение, — утвердительно произнёс полковник. — Почему то я уверен. И почему-то мне кажется, хоть я и не люблю это слово, что ты не сегодня узнал о грядущих событиях.
— Конечно не сегодня. Я рассказывал Сан Санычу.
Мы сидели на камнях и смотрели в море. Вдвоём. Катер типа «Горбач» — разъездной катер контрразведчиков — дрейфовал в бухте Джигит метрах в пятистах от косы, ведущей с острова Русский на остров Шкота. Нас высадил, а сам отошёл и лёг в дрейф, ожидая сигнала полковника.
— Ты рассказывал о всякой чепухе… Олимпиада, там, погранец пьяный. Про «перестройку», мать её, ты не говорил. Или не знал про неё? Только не ври!
Я вздохнул.
— Знал, товарищ полковник.
— Можешь звать меня по имени отчеству, — разрешил собеседник.
— Не хочу.
— Почему? — удивился полковник.
— Вы не мой родственник и не друг мне. И отношения у нас сугубо профессиональные.
Полковник, мотнул головой, хмыкнул…
— Спасибо за откровенность. Ну, так как?
— Знал, конечно. Не так как вчера, но знал. Образы всплывали, события, видео всякое. Танки в Москве, жертвы. Три человека погибнут под танками. Ельцин, как Ленин на броневике и Кержаков в бронежилетом. Много всего было. Тревожно, но не понятно.
Я врал задумчиво с толком и расстановкой. Самозабвенно врал, но с творческим подходом, осторожно.
— И что ты придумал? Вижу же, что придумал!
Голос полковника тоже был ровный и даже безразличный. Он смотрел в море и бросал в него мелкие камешки. Не далеко бросал. Буквально сразу у берега. В набегающую волну.
— Хотел удрать к цыганам, — врал я. — Спрятаться у них и лепить контрафакт.
— Что такое контрафакт?
— Это когда выпускают свою продукцию с эмблемой известных брендов. Э-э-э… Известных марок.
— А-а-а… Понятно. И что не сбежал?
Я помолчал, а потом тихо сказал:
— За державу обидно…
Полковник обернулся ко мне и примерно с минуту смотрел мне в глаза. Мне, действительно, было обидно за нашу державу, а потому я смотрел ему в глаза смело, и с некоторым вызовом. Потом я криво улыбнулся, а он, сжав губы и нахмурив брови, отвернулся и продолжил бросать в море камешки.
— Да-а-а… И всё-таки… Ты так и не ответил на вопрос. Что делать?
— Спустить штаны и бегать, — сказал и рассмеялся я. — Что я вам, Дом Советов? Нет у меня для вас готового решения. Мне-то по себе ничего не ясно. Пру, как на дрожжах. В зеркало смотреться страшно. Монстр какой-то растёт. А вы меня спрашиваете, что вам делать? Нормально? Работать, наверное. Шпионов ловить и разведывательную информацию добывать.
— Ага, — помолчав, сказал он. — Добыли уже. Только что с ней делать, с этой информацией?
— А по моему всё у вас всё должно быть предельно просто. Главная ваша ценность это что? Правильно — информация и её источники. Так?
Полковник снова посмотрел на меня.
— Ну, так.
— Значит, что? Прятать надо и то и другое… Источники в первую очередь. Агентуру прятать, сотрудников.
— Ха! — развеселился полковник. — Как же её спрячешь⁈ Все учёты там! У нас тут мелочёвка. Многих нелегалов мы и сами не знаем. Только псевдонимы и почтовые ящики.
— Это уже много. Консервировать надо агентуру. А всех новых, завербованных вами, переводить на тайный учёт и финансирование.
Наконец-то я произнёс ключевое слово.
— Финансирование? Это вообще не наша прерогатива.
— А сделайте своей. Как «Коминтерн».
Тут полковник не выдержал и, вскочив с камня, забросил все оставшиеся камешки в воду. Камешки вылетели и с характерным звуком «фрых» врубились в набегающую волну. Потом полковник взял камень побольше и зашвырнул его максимально далеко. Видимо ему было, что мне сказать, но он не мог себе этого позволить.
