— А ты никому не говорила, что ищешь меня? — неожиданно спросил Гаврила.
— Так мы все искали тебя и… в общем, всё вышло случайно, — со вздохом призналась Дуня.
— Никто не знает, что Тимошка тебя схватил?
— Тимошка?
— Человек, служивший у Носикова.
— Э-э, что за Носиков?
— Люди Носикова нашли золотоносный рудник, а Тимошка служил в доме у Носикова и навёл татей.
— Ах да, точно! Значит, Тимофеем зовут ту падаль, что обласкал староста?
— Да. А ты не знала? — удивился Гаврила. — Как же ты… — его вопрос повис в воздухе.
— Ну-у, — многозначительно протянула Дуня, пытаясь развеять вновь ставшую ощутимой атмосферу обречённости.
Только упаднических настроений ей не хватало! Тут надо действовать и лучше по всем фронтам сразу, чтобы что-нибудь сработало… чем больше, тем лучше! Количество в качество!
— Пф-ф, — выдохнула она, подозревая, что у дурманящего средства, которое влили в неё, есть побочный эффект.
Ей никак не вычленить главное, зато второстепенных мыслей море, и активность зашкаливает. Ей бы кирку в руки, и она бы ух, все планы выполнила-перевыполнила, но в темноте ничего толкового не сделаешь.
— Ясно, — сделал выводы Гаврила.
— Вряд ли, — тут же отреагировала Дуня. — Мне самой ничего не ясно, а ты уже расстроился.
Боярич пошевелился, недовольно засопел.
— Ну, что ты там ворчишь? — спросила его Дуня.
— Я молчу. Тело затекло.
— Я же чувствую, что ты бухтишь почем зря, — не сдавалась она. — И, между прочим, напрасно. У нас на подозрении боярыня Борецкая, а вместе с ней староста, а значит и Тимошка рано или поздно попадёт в круг подозреваемых.
— Причем тут Борецкая?
— Она Кошкину отравила.
— Евпраксию Елизаровну отравили?!
— Угу. Представляешь, хватило же наглости!
— Но как же так… Борецкую поймали… обвинили?
— Ну-у, там не сама Марфа Семеновна, а её подруга, и пока не доказано.
Боярич не удержал разочарованного вздоха:
— Однако все понимают по чьему велению травили, — угрожающе воскликнула Дуня, хотя уже понимала, что Борецкая вновь прикроется красивыми лозунгами — у неё их много и на все случаи.
— Тимошка меня скрал, чтобы поквитаться за золото, — вдруг выдал Гаврила. — Борецкая тут ни при чём!
Дуня всем корпусом развернулась к нему. У неё более-менее выстроилась цепочка преступлений на политической почве, а тут дела минувших дней. Золото? А у неё в голове даже не щелкнуло по этой теме.
— Поквитаться?
— Он надеется, что отец найдёт ещё золото и всё расскажет взамен на мою жизнь.
— Тебя не оставят в живых, — машинально ответила Дуня и возмущенно воскликнула:
— До чего же всё сложно! Поди разберись! Кошмар. Так-так-так, что же получается? Меня скрали, потому что я почти узнала своего убийцу, а тебя скрали, чтобы получить выкуп и отомстить за прошлую неудачу.
— Что значит «почти узнала»?
— Ну-у, от Тимошки воняло котом, и я собралась узнавать, много ли в Новгороде держателей котов. Видимо, он как-то услышал это и действовал на опережение.
Пока она объясняла Гавриле про Тимошку и кота, вспомнилось, что вслух она опрометчиво заявила, что нарисует портрет и отдаст его в розыск, а вовсе не о возникших подозрениях, которые ещё надо подтвердить.
— М-да, мудрено, — поскреб голову боярич.
— Ничего, выберемся, разберёмся, — оптимистично заявила Дуня и начала осматриваться. — Вроде светлее стало?
— Похоже, светает. Вон продух, — указал куда-то Гаврила и боярышня отметила, что видит его силуэт. А потом заметила полоску слабого света, проникающего через продух.
Она подскочила и начала осматриваться уже более внимательно. Огромные бочки и малые бочонки, короба, кадки, сушёные травы в мешках, ломаная скамья и всякая гипотетически ценная ерунда.
— Так, а основание дома каменное, — с удовольствием констатировала Дуня, при этом рассматривая сломанный обод от бочки. У кого-то не дошли руки отнести весь железный хлам к кузнецу, чтобы тот сковал полезную вещь. Сразу видно, что хозяева живут не с хозяйства, а с других доходов.
Взяв железку в руки, она добралась до продуха и начала расковыривать кладку. То, что условно можно было назвать цементом, поддавалось Дуниному напору и легко выкрашивалось. Дело застопорилось, когда она углубилась.
— М-да, этак я долго ковыряться буду, — расстроилась она.
Гаврила молча наблюдал за ней и отчаянно завидовал. Ему было стыдно, что он в первые дни своего пленения предавался самобичеванию вместо того, чтобы действовать! Он не представлял, что мог сделать, но обязательно надо было что-то делать.
— Ой! — хлопнула себя по лбу боярышня. — Чего это я туплю?
Она соскочила с маленького бочонка, на котором всё это время стояла и пыталась увеличить продух.
— Давай-ка я попробую тебя освободить, — предложила она. — Будешь помогать мне, кровь быстрее по жилам побежит и заживление синяков пойдет легче.
— Ты говорила, что мне отлежаться надо, — напомнил Гаврила, но сам уже потянулся к ней.
Если Евдокия сумеет его освободить, если она сможет, то… то… Он пока не знал, что будет, но сердце уже пыталось выскочить из груди. А ещё ему было радостно! Совсем не из-за возможного освобождения, а потому что она уделит ему внимание.
— Да ладно тебе, — отмахнулась от претензии боярышня, — кто старое помянет — тому глаз вон! Показывай свои железные богатства.
Гаврила протянул ногу. На ней был железный ободок и от него шла цепь. Крепилась она к стене.
— Э, теоретически ничего сложного нет, но без инструмента… — Дуня взялась терзать кончик растрепанной косы… бросила. Покрепче ухватилась за железку от бочки. Примерилась к ноге боярича и попыталась разжать обод, но железка не выдержала и сломалась, а боярич как-то болезненно зашипел.
— Ах ты ж, — вспыхнула Дуня, но теперь её инструмент имел острый край и тогда она начала ковырять бревно, к которому присобачили цепь.
— Гаврила, ну чего ты сидишь? Бери осколок и отковыривай от скамьи поперечную планку. Она послужит тебе дубинкой.
Их деятельность прекратил шум над головой. Что-то отодвинули и дернули за крышку, ведущую в подклеть.
Дуня всё бросила, метнулась на то место, где очнулась и разлеглась, как будто остаётся в беспамятстве. Это что бы её по-новой не одурманивали. Пусть видят, какая она хлипкая, беспомощная и несчастная.
— Вон твоя девка, лежит, — произнес чей-то голос.
— Жива? — поинтересовался её похититель.
— А что с ней станется?
— Пора бы уж ей очнуться. Она деятельная боярышня и без нужды лежать не стала бы. Спустись, проверь.
Тяжёлые шаги, как и пыхтение приближалось к Дуне. Она открыла глаза и застонала:
— Матушка… матушка…
Над ней склонилось бородатое лицо и она, закатив глаза пожаловалась:
— Матушка, худо мне… голова кругом… ничего не вижу…
— Больная она, — авторитетно заявил бородач и быстренько отошёл от Дуни.
— Была ж здорова, — озадаченно произнёс Тимошка. — Может, обманывает? Она хитрая девка.
— Да видно же, что больна, — озлился бородач. — Тощая, а глазищи в пол-лица.
— Потому что мала ещё. Вот войдет в возраст и раздобреет, — наставительно произнес Тимоха.
— А с этим что? Бить будешь? — деловито уточнил бородач.
— На продажу готовь.
— Много не дадут. Строптивый.
Гаврила чуть не подскочил, чтобы посмотреть, услышала ли Евдокия, как о нём отозвались.
— Ишь, глазюками сверкает! — заметил бородач. — Добавить бы ему понимания.
— Не трогай, а то плохую цену дадут. Пониманию его научат будущие хозяева.
— Так чего, кормить что ли?
— Кормить.
Какое-то время продолжалась суета. Хозяин дома поставил миску с кашей перед Гаврилой, потом влил воды в рот Дуни. Она покапризничала, но попила. А когда крышка люка захлопнулась, то возобновила свою деятельность. Вскоре Гаврила был откреплен от стены, хотя цепь оставалась висеть на ноге, и вооружен.
— А давай-ка мы окоротим цепь. Надо только поискать, чем её можно разжать.
