На завтрак была нормальная, человеческая еда.
Вчера, во время приема пищи, головы у всех были заняты самыми разными мыслями, что никто не заморачивался, чем кормили и как. Главное утолить голод и жажду. Мы были вымотанные, уставшие, половина происходящего была будто в тумане. К тому же, нас тогда еще и постоянно подгоняли. Сегодня же стало заметно легче и проще, поэтому можно было почувствовать хоть какое-то удовольствие от еды.
В яме у душманов, нас кормили словно собак. Лепешки и вода. Какая-то вареная крупа, похожая на булгур. Иногда доставался кусок вяленого мяса непонятного происхождения. Может козлятина, а может и баранина. Черт их знает, этих моджахедов. Главное, чтобы не человечина, а то мало ли что там могло прийти в голову старика Иззатуллы. Про горячее и думать нечего.
Кстати, весьма любопытно получилось, что доставив наградной пистолет отставного офицера сюда, я пролил свет на его судьбу, о которой никто ничего не знал с начала семидесятых годов. А ведь это была чистая случайность.
Что уж и говорить, от той пищи у всех были проблемы с пищеварительной системой. Не стану вдаваться подробности, хотя и было тяжело, но никто не жаловался. Все понимали, что иначе никак. А грязная вода, которую мы пили, это вообще отдельная история. Того объема, что нам давали, хватало только чтоб немного утолить жажду. Мыть ей руки было непродуктивно. Ели прямо в яме, сидя на камнях.
Здесь же, в общей столовой авиабазы, все было по-человечески. Приборы, столы. Чисто, уютно. Каждый получил тарелку с гречкой, там же лежали две сосиски и томатная подливка с мелко перетертой морковкой. Серый хлеб и мягкое, наполовину растаявшее масло. Чай. Ничего особенного, но порции были большие.
Мой-то желудок ладно, а вот Кириллов и остальные, кто находился в плену давно, успели привыкнуть к небольшим количествам пищи, поэтому они быстро насытились.
Вокруг нас обедали другие солдаты.
На другой половине столовой, была территория, где принимал пищу офицерский состав. Ну а лица в звании полковников и выше, питались отдельно в столовой на втором этаже. У них и меню было ощутимо лучше. Но это, конечно же, не афишировалось. Хотя я слышал, как два старших офицера обсуждали колбасу, что была на завтрак…
После приема пищи, всех нас повели в лазарет. Мелких проблем со здоровьем было много — это и раны, и ссадины, и все те же проблемы с ЖКТ. К сожалению, ничего не проходит бесследно. На то, чтобы человеческий организм перестроился, должно пройти какое-то время. Всех осмотрели, всех перевязали. Я даже удивился, так как не ожидал, что командование так грамотно и качественно организует на базе зону медицинской ответственности. Врачи на месте, много хирургов, неврологов, медсестер. Все внимательные, готовы помочь. Я считаю, так и должно быть.
Из нашей группы, только меня положили в стационар.
Пулевое ранение грамотно обработали, наложили плотную повязку.
Мне определили кровать, с мягким матрасом. Белое, хрустящее от недавней стирки и глажки белье, пахло чем-то непонятным, но приятным. Ну да, не было тогда еще аромата морозной свежести или какого-нибудь горного жасмина.
В медчасти действовала кубриковая система. Палаты были рассчитаны на восемь коек. Тяжелораненых здесь не было, все с легкими огнестрельными или осколочными ранениями. Всех, кому требовалась более серьезная врачебная помощь, авиацией отправляли в Мары или Ташкент. В моей палате было трое, все рядовые из пограничников. Пострадали при взрыве реактивной гранаты, когда пропускной пункт атаковали непонятно откуда взявшиеся духи.
— Ну что, Громов! — сразу после того, как меня определили в палату, внутрь вошел начальник медицинской части в звании майора. — Слышал о том, что с вами случилось. Молодцы, что вырвались. Такое не забудешь, но мой совет, все же попытайся. Лучше будет. И тебе и родным. Сейчас вот полечитесь, отдохнете. Сил наберетесь. А потом снова в бой.
— Это вряд ли, товарищ майор, — улыбнулся я.
— Почему?
— Половина тех, кто вырвался, заслужила, чтобы их комиссовали по здоровью.
— А вот это еще под большим вопросом! — нахмурился тот. — Ты, со своим огнестрельным, может быть и да. Но не думаю, что тебя отпустят.
— Да я и сам не хочу.
— Неужто на сверхсрочную собрался? — прищурился майор.
— А почему бы и нет? А дальше можно и офицерские курсы закончить. Думаю, этот вопрос можно решить без особых проблем.
Когда мы находились в Чарджоу, у меня произошел разговор с полковником Бехтеревым, который обещал помочь в одном достаточно серьезном вопросе. Все-таки, военный советник, это не рядовая сошка. Но пока рано об этом говорить, ведь у меня впереди еще больше года срочной службы. Как там судьба распорядится, представить сложно.
Конечно, впереди у меня все было туманно. Однако мой сложный и длинный план постепенно реализовывался. Моя фамилия уже была на слуху — ведь не просто же так в комиссию вошел капитан Игнатьев. Чувствую, он здесь не просто так.
В палате было по-своему тихо.
Где-то на посту дежурной медсестры тихо играла музыка. Женщина, которая хрипит, пела про миллион алых роз. А вот внешнего шума хватало — каждые полчаса был слышен рокот реактивных и вертолетных двигателей. Что-то прилетало, что-то улетало. На крупных авиабазах всегда так. Благо, было прохладно и окна в такое время года плотно закрыты.
Помню, когда мы были в САР и нас временно расквартировали в «Химках», я буквально возненавидел штурмовую авиацию. Из-за жары и духоты, окна всегда открыты. Везде пыль, запах авиационного топлива, перегретого масла. Военный городок из «кимб» находится всего в пятистах метрах от ангаров и взлетных полос. Спать ну просто невозможно — вылеты постоянны, днем и ночью, двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Спасали беруши, либо наушники. Впрочем, за последнее сильно гоняли представители службы защиты гостайны. А беруши имели свойство вываливаться — ищи их потом под кроватью. Особенно, когда они двухэтажные. Конечно, человек такая тварь, которая ко всему привыкает. Дай ей только время. Но я так и не привык.
Раненые в палате все время спали — после бессонных ночей караулов или гарнизонных нарядов, лечение в медчасти — это чуть ли не рай для простых бойцов. Спи, сколько хочешь, надоело спать — читай газеты или книги, играй в шашки или шахматы. Надоело? Иди, прогуляйся. То и дело появлялись молодые медсестры, которые бдительно следили за каждым. Чуть что-кому нужно — они тут как тут. Честно говоря, в госпитале такого не было.
Мне не оставалось ничего другого, как отсыпаться.
Снова вспомнил о доме. О матери. До этого все время что-то происходило и у меня не было времени думать о таких вещах. Наверное, это неправильно. Объяснить такое могу лишь тем, что это просто остаточное наследие от меня прежнего. В той жизни родителей у меня уже не было, вот я и отвык думать о них. Дал себе указание, что как только тут все нормализуется, взять положенный мне отпуск и съездить домой. Поговорить, обнять, поцеловать. Все объяснить, наконец. Рассказать о своем решении. А то чего я бегаю, как бездомный пес, который боится домой возвращаться? Пусть даже и временно.
А на следующее утро ко мне пришли.
Это был тот самый человек, что впервые допрашивал меня в кабинете у капитана Воронина, командира первой роты. Сейчас он был в полевой форме, в звании майора. Поначалу я думал, что это особист, но нет… Первое мнение оказалось ошибочным, это типичный оперативник комитета из трех букв.
Когда он вошел в палату, я был один. Тот посмотрел на меня внимательным взглядом, затем выглянул в коридор. Плотно закрыл дверь и подошел к моей кровати.
— Ну, привет тебе, ефрейтор Громов! Помнишь меня? — в его голосе было что-то такое, чего я пока не уловил. Вроде и угрозой от него не веяло, но и непринужденности тоже не было. Тяжелый и неприятный человек, с таким же взглядом. Воронин предупреждал, что он не прост. Что же, прощупаем, кто это такой…
— Здравия желаю, товарищ майор. Помню.
