не заплутать. Хоть бы писали где-то, какая дорога куда! А впрочем, много ли грамотных тут ездит? Только Орден да купцы.
В передней у барина было темновато, всего две лампы на всю комнату. Сам Васюков сидел на софе, обитой дорогой тканью, привезенной из Братины. Карницкий знал, что такие узоры делают только там, и она явно была не по карману помещику с одной деревней в двадцать дворов. Конечно, таких деревень у него могло быть несколько, да вот только вряд ли те были крупнее. Обычно родовое имение ставят в самом большем селении из имеющихся.
Сражение между Марчуком и Васюковым явно близилось к концу. Барин, красный от недавнего гнева и криков, уже присмирел, поубавил голос и начал оправдываться.
— Откуда же мне было знать, кого эти дурни в жарник засунули?
— Вот для того и есть Граничный Орден, — спокойно отвечал Марчук, ничуть не стесняясь того, что выговаривает дворянину. Пусть стоя и без шапки, как должно простолюдину, но ведь выговаривает. — Любой грамотей в глухой деревне знает, что нужно звать нас. А вы, ваше благородие, не знаете?
— Да ну и сжёг. Как теперь узнать, чужаки они или нет? Если чужаки, так я прав.
— Нет, вы не правы. Эти люди были из деревни Пикшики, что совсем недалеко от вас, и они пришли предупредить о сильном чужаке, подлинном чужаке, который пришел к ним и силой забрал их грамотея. И если б вы вызвали Орден, то они остались бы живы.
— Ну, добро. Я ошибся. Моя вина, — признал наконец барин. — Значит, не видать мне награды. Ладно, пусть, обойдусь как-нибудь.
— Вы убили двух людей, что вам не принадлежали. Пикшики — царская деревня, и люди в ней принадлежат царю. Я передал весть в Сыскной приказ, пусть они решают, как с вами поступить. Но, помимо наказания за убийство, с вас взыщут штраф за незнание уклада, за нарушение царского указа о чужаках и за попытку очернения Ордена. Если ваши холопы по дурости сожгли бы их, плата была б не так велика, но раз вы признали, что они это сделали по вашему приказу…
Васюков слушал Марчука с налитыми кровью глазами. Было видно, как он еле сдерживается, чтоб не влепить зарвавшемуся простолюдину плетей. Но нельзя. За нападение на орденца во время службы карали весьма жестоко. Некоторые деревни так и переходили под руку царя.
А потом барину пришлось выделить место для ночевки орденцев и сказать, чтоб накормили и их самих, и елшанцев, и всех коней. При этом главные неприятности у Васюкова были ещё впереди.
Тяжелые мрачные тучи заволокли всё небо, оставив небольшую прореху для призрачного света холодной луны. Этот свет обволакивал долину под моими ногами, обрисовывая неприятные ломаные очертания замка тёмного мага. Этот маг держал в страхе все страны, хотя сам не правил ничем, кроме своего замка и одной-единственной долины, надежно укрытой меж неприступных скал. Мага настолько боялись, что никогда не произносили его имя, опасаясь ненароком оскорбить или привлечь его внимание, потому называли попросту Великим.
Сколько сотен лет Великий довлел над землями Элданеша? Так долго, что страх перед ним въелся под кожу, проник в кости и саму кровь людей. Дети рождались, зная, кто такой Великий; глубокие старики, уже позабыв и своих внуков, и самих себя, помнили, кто такой Великий; короли, передавая власть в жадные руки наследников, умоляли лишь об одном: не оскорбить Великого.
Давно прошли те времена, когда у кого-то еще оставались хоть крохи надежды на уничтожение тёмного мага, уже и кости, и оружие тех, кто осаждал его замок в последний раз, истлели и превратились в серую пыль, что клубилась вокруг стен от малейшего порыва ветра, и казалось, что сама земля мечется, терзаемая жуткой магией.
Великий!
Мой мучитель. Мой наставник. Мой смертельный враг.
Когда-то меня привезли сюда вместе с сотней других детей, я должен был умереть вместе с ними, отдав либо кровь для создания эликсиров, либо плоть для насыщения чудищ, населявших его замок, либо саму душу. Как часто я жалел, что Великий против своего обыкновения захотел осмотреть новую партию жертв! Он увидел во мне немалый магический талант и пожелал сделать своим учеником. Не потому, что он ждал смерти и боялся, что его знания будут утеряны, не потому, что страдал из-за отсутствия близких людей, не потому, что ему не с кем было говорить бесконечными ночами. Нет, ему просто нужен был чуть более умелый слуга, который взял бы на себя магическую рутину и освободил время на проведение более сложных изысканий.
Он меня не щадил. Каждый день я мог умереть. Каждое проклятье я испробовал на себе. Если бы хоть однажды не успел, не смог, не догадался, то умер бы страшной смертью. Сколько раз я ложился под его нож? Сколько страдал от невыносимых болей? Он выжег во мне всё человеческое, что было. И к десяти годам я сам пытал, резал, проклинал, убивал…
Чем больше я умел, тем больше он на меня перекладывал.
Я проверял привезенных детей на магические дары, я готовил зелья или ингредиенты для них, я создавал химер, что охраняли долину и населяли замок, только заклятье преданности Великий накладывал на чудовищ сам. Он не доверял мне. И правильно делал!
Когда я пробудился? Вроде бы мне тогда было шестнадцать или семнадцать лет. Передо мной лежала обнаженная девушка, привязанная к каменному столу за руки и ноги. Великий вызвал демона, чтобы обменять у того несколько рогов и когтей на боль невинной жертвы. Торги были в самом разгаре, когда девушка очнулась от забытья, вскрикнула от страха, обнаружив себя в таком месте и в таком положении. Я ожидал, что она будет биться, заходиться слезами, умолять сохранить ей жизнь, обещать свое тело, преданность и даже любовь. Я видел это сотни раз, и меня это давно не трогало. Свиньи перед смертью визжат, драклы белеют и сбрасывают шерсть, люди рыдают и стонут. А она вдруг пристально посмотрела на меня, печально улыбнулась и сказала: «Бедный ты, бедный. Как же тебя жаль!»
Она умерла. Ее тело измучил и растерзал демон, отдав за это редкое удовольствие всего лишь три рога, четыре когтя и две капли демонической крови. Кровь девушки потом смыли немые рабы, окатив каменный стол водой. И вот уже от нее ничего не осталось, кроме улыбки
