— Это не я, начальник! Не шей дело на ровном месте! Это всё Ленин, век воли не видать!
— Опять ты Ленина приплел, Милославский. Короче, с твоими викингами тему развивай.
— Жалко парней, не постреляют братки, так милиция примет.
— Вот и думай, как работать, чтоб не приняли. Слово-то какое. Вроде и приличное, а звучит паскудно в контексте. И меньше опирайся на комсомол в плане финансов, переходи на самоокупаемость.
— А то что?
— А то. Привыкнешь к холяве, а она возьмёт и закончится.
— Опять? Когда?
— Не знаю. Но есть намёки, что снова в девяносто первом. Инерция исторических процессов, как ты выражаешься. Хотя и до девяносто второго может дотянуть вся эта система. Годик мы могли Советскому Союзу добавить. Мы все.
Было видно, что Онегин, а значит высшее руководство Управления и всего Комитета смирилось с тем, что страну в том виде, в котором она существовала более шестидесяти лет, не спасти. Ну да, в таких вопросах Пете собственное мнение иметь не полагается. И уж тем более, высказывать его вслух. Я еще в юности понял, что военные взрослеют быстрее гражданских. Про милицию и комитетчиков четкого мнения не имел, но армейские офицеры прямо заметно старше своих сверстников на внешность. Онегин в этом плане их переплюнул. Вот сейчас ему сорок, а выглядит прямо совсем не огурцом. Во многих знаниях много печали — это верно сказано. Есть ли в этом моя «заслуга» или он по-любому бы куда-то влез и помудрел со всеми выступающими признаками моральной усталости? Да фиг с ним, я вон тоже себя не щажу, кручусь ужом как к каждой бочке затычка. Только не спрашивайте меня, как это возможно, я тоже не в теме, используют ли змей в качестве пробок для бочек.
— Жорж, ты знаешь, чего от тебя ждет родина, так что иди и твори. — Это вместо «пшёл вон».
— Да понял я, отчет, рапорт, аналитическая записка…
— Молодец. И докладную не забудь.
Это у нас промеж собой шутка такая. Выстрел — отчет о расходе боеприпасов. Контакт с фигурантом — рапорт. Операция на «земле» — аналитическая записка по разбору косяков и шероховатостей. А докладная записка пишется на смежников, которых ты увидел за каким непотребством. Так что шутка та еще, несмешная.
— Ой, забыл совсем! — Я уже в дверях вынужден тормозить, — «Левый» ствол когда сдашь?
— Какой такой «левый» ствол? Мы деревья ночью не валили.
— А вот оперативники пишут…
— Угу. Да кто бы им разрешил писать! Им даже посмотреть не дали без допуска.
— Всё с тобой понятно, иди уже. Но ты в курсе, что я в курсе. Нормально хоть функционирует балалаечка?
— Скатайся к диверсантам да сам опробуй. Они себе сейчас такие делают. Кстати, обижаются на оружейников, что в Самоделкины приходится записываться.
— Не, это вы головой больные на почве огнестрела. А кое-кто и на колюще-рубящем зависает. У меня голова главное оружие. Так ты курсантам втирал? Между прочим, твой курс слегка причесали и в этом году запустили пробную группу на обучение.
— Опять пробную?
— Та твоя была экспериментальная, не путай. Эксперимент признан удачным, пригодным к тиражированию. Читает дедуля один бывший нелегал. Очень ясный ум и прорва практического опыта. Говорят, когда твои наработки читал, смеялся как ненормальный. Мол, если в таком балагане не поучаствовать под конец жизни — то на том свете целую вечность будет локти кусать.
И я пошел писать. От руки, между прочим. Вот когда смог выправить почерк до нормального читаемого, а не как курица лапой. Ибо злить начальство каракулями не следует, писать приходится много. От невозможности изменить ситуацию завел привычку к аккуратному письму. Стал даже баловаться иногда — день пишу бисерным мелким почерком, почти женским. День — крупными неуверенными буквами как третьеклассник, а то скользящим стремительным письмом, словно тороплюсь куда. Тогда слова становятся похожи на кардиограмму, но вполне читаются. Зачем это всё, когда через пару лет компьютеры везде появятся? Да просто так, чтоб наверху не думали, что у Милославского каша в голове. Ну и чисто для себя — поставить галочку напротив пунктика. А то в школе вечно попрекали — пишу, как кура лапой. Хотя у куриц не лапы вовсе, а ноги.
Сижу, оформляю вчерашнюю ночь, вернее сегодняшнюю, на бумаге. Долгов не суётся, но видно — что-то спросить хочет. Ах да! я ж ему докладывал, что Корчагин просится на встречу. По-хорошему надо докладывать, но это еще пару тонн бумаги марать. Ладно, сейчас допишу, буду докладывать.
Доклад получился уже когда за окном было совсем темно. Самые короткие деньки в конце года, так что не показательно. А вот то, что столовая для полуночников уже заработала — это симптом. Реально поздно, а я всё еще пашу.
— Жор, пошли накидаемся чем-нибудь. Или ты домой намыливаешься?
— Какое там! Мне еще тебе отчитываться по поводу встречи с Корчагиным. — Вот. Что и требовалось доказать, глазёнки светятся, пальцы рефлекторно сжимаются на воображаемом горе врага Родины.
— Что-то интересное? — Ленивым голосом, словно раздумывает, идти на ужин или послушать. Андрей дорогой, у меня перед носом настоящая актриса чуть не каждый день спектакли устраивает, кого ты удивил?
— Рутина. Приходили его вербовать.
— Уже? И кто, есть информация?
— Документик господин Браун не показывал, да ему и с документом веры нет. Косит под бритта, наверняка юсовец. Как вариант — шпион сам не в курсе, кто он есть.
— Что хотел?
— Корчагин наш — почти готовый посол доброй воли. Строитель мостов дружбы между Советским Союзом и Западом. Такое мастерство должно хорошо оплачиваться. Я потом в рапорте всё подробно изложу.
— И чего наш Павка Корчагин? Бросился на амбразуру?
— Ты Корчагина с Александром Матросовым не путай только. Другой типаж. Зассал герой революции.
— Что, намертво упёрся?
— Да нет. Просто боится, что мы его разведем, сыграем как пешку, а потом красиво посадим очередного предателя Страны Советов. И всё ради ордена на грудь!
— Бред какой! С чего такие мысли?
— Сериалов у себя там пересмотрел. Небось там каждый второй фильм про коварство чекистов.
— А ты что, не помнишь? Почему «небось»?
— Я сериалов не смотрел, некогда было. Короче. Он хочет в долю. Отпилите мне кусочек ордена или хотя бы звёздочку на погоны, а лучше две, чтоб прохожие не засмеяли.
— Это как? Постой, какие погоны?
— Синие, как у нас. — Я стряхнул пылинку с отсутствующего на плече погона. — В штат хочет, на зарплату. И никаких сексотов не примет. Тогда, говорит, я хоть под пули, хоть в постель к английской королеве.
— Вот это ты уже врешь, Милославский! Никто не согласится в постель к Елизавете. Она старая как… как не знаю кто. И у неё там Филипп лежит, принц-консорт, между прочим. Корчагину там ну совсем не в масть.
— Признаю, про Елизавету соврал. А остальное всё правда. Так что решайте.
— Чего тут решать, придется брать на службу второго мутного попаданца. Грехи наши тяжкие! Он такой же раздолбай?
— Другой. Но да, при другом характере история чем-то похожая. С поправкой на то, что попал не в свою семью, а к чужим людям и восемь лет шифровался как разведчик-нелегал. Наверняка что-то деформировалось и наложилось на матрицу приспособленца. По уму, его или к нам жестко, или в расход. Я так и сказал в своё время Корчагину.
— И что он?
— Живой пока. Мечтает о квартире в том доме, где редакция газеты.
— Губа не дура.
— Ага, я тоже с удовольствием бы поменялся на тот дом.
— У тебя же всё нормально с квартирой. Зачем тогда ремонт делал? — Долгов смотрел непонимающе.
— Во-первых, пригляд за редакцией и теми, кто будет крутиться рядом. Во-вторых, за самим Корчагиным пригляд. В-третьих, моя квартира уже засвечена, раз туда бандиты пришли, могут и второй раз ворваться. Кстати, не ожидал, что так легко смогут вскрыть.
— Жорж, какой же ты отвратительный человек! Другой хапает, и про него всё понятно — хапуга и стяжатель. А ты… Подведешь такую базу, что вроде ты и не для себя стараешься, а за общее дело.
