она была записана двенадцать раз, вот и звучала, пока мы не уснули. Да-а-а…
— Интересно. Я вчера весь вечер и всю ночь думал, что из него можно сделать кроме того, что сделал Леннон.
— Конечно помогу, — виновато улыбаясь, согласился я.
Ребята ушли в «зрительный зал», а мы с Лерой остались.
Я играл перебором, Лера первый куплет спела очень «рядом» и фразу «And no religion too» я спел высоко. Ну и дальше «правил» уже не стесняясь, ведя партию самостоятельно. Лера подпевала и в конце концов, когда мы повторили её, песня получилась.
— Круто! — сказал Гришка новое слово, которое не однократно слышал от меня. — Круче Ленноновского. Даже жалко, черт побери, что я не девушка. Хе-хе… Она так нежно её поёт, что мурашки по телу вот такие.
Гришка показал первую фалангу указательного пальца, отмерив указательный большим.
— Ну, да, — согласился я, женский романс получился. Только ты, Лера, пой с таким акцентом, как я пою. Не выделяй английский «прононс». Мягче. Некоторые звуки пропускай. Короче, слушай, как пою я, и будет всё окей. Не хочешь мня слушать, копируй Леннона. Он тоже много слов не выговаривает. Их английский на наш английский совсем не похож.
* * *
[1] У берёз и сосен"- 1973 г. — Юрий Антонов и оркестр" Современник" под управлением Анатолия Кролла. — https://youtu.be/fyOK-5y5irI
Воскресный день прошёл продуктивно и весело. После репетиции мы с азартом поиграли в «Монополию», расчерченную мной на куске ватмана, наклеенного на картон и разрисованного яркими типографскими красками. Рисованием я серьёзно не занимался, постепенно набивая руку на трафаретах, которые продолжал печатать, и на поздравительных открытках небольшого формата. Именно на открытках я учился писать акварель.
Первую открытку нарисовал на «Восьмое марта». Открытки рисовали все. Такое задание дала учитель по рисованию. Эти же открытки мы должны были подарить своим мамам. Девочкам класса, которых распределили путём жребия, мы должны были подарить покупные открытки и что-нибудь ещё. Пупса какого-нибудь, или другую какую игрушку.
Моя открытка понравилась не только учителю рисования, которая попросила подарить её ей, но и мне самому, одновременно зародив идею. Купив в магазине для художников хорошего картона я за один вечер нарисовал штук десять китайско-японских пейзажей с сакурой, горой Фудзи, бегущими с гор ручьями и птичками. «Тонны» сюжетов лежали в моей памяти невостребованными. Пока. Они ждали своего времени. И вот дождались. У меня появилась, как любили говорить в наше время, мотивация.
Маме я нарисовал картинку в формате А-4, вставил её в простенькую рамочку и подарил. Она была очень довольна. Двум девочкам, которые выпали мне по жребию, я нарисовал открытки-раскрывашки обычного размера, стандартно, но каллиграфически с соблюдением всех отступов подписал и торжественно вручил вместе с маленькими сшитыми мной из старой меховой шапки «Нафанями».
Что открытки, что «Нафани» на девочек произвели фурор. Открытки были очень похожи на настоящие «японские». Так сказала одна девочка, у которой «такая» была. А непонятные яйцеобразные лохматые существа с руками, ногами из верёвочек и бусинами глаз понравились своей необычностью. В магазинах продавались игрушки, откровенно говоря, не удовлетворяющие потребность детского народонаселения страны. Во-первых, их было мало, во-вторых, — ассортимент очень небогатый, в третьих — это были: мишки, зайцы, ёжики, куклы. А у моего «нечто» не было даже рта, а ноги, руки и маленькие ушки выходили прямо из «головы». Забавный получился домовёнок. Я так и ответил, когда девочка Наташа спросила:
— А кто это?
— Это — домовые. Вернее — домовята. Этого зовут Нафаня, а этого — Кузя, Кузьма. Они будут охранять ваши дома.
— Как мило, — проговорила Наташа и с благодарностью посмотрела на меня.
— Спасибо, — прошептала затюканная классом «серая мышка» Ирина Пономарёва, едва не плача. Она и досталась мне, потому, что никто из мальчишек не хотел её «брать».
— Да, пожалуйста! — небрежно бросил я улыбаясь.
— А где ты это всё взял? — спросила Наташа.
— Сам сделал. Делов-то! На один вечер.
Классная во время процедуры дарения стояла и улыбалась так, будто ей самой подарили хрустальный сервиз. Её глаза лучились одобрением и добротой. Хорошая у этого класса была классная руководительница. Она любила детей и не скрывала этого.
С того времени я и медитировал над акварельными миниатюрами. А потом нарисовал «Монополию». Как-то на ум пришло. Да-а-а… «Денежки» «напечатал», вырезав из резины простенькие штампы. Фишки сделал из деревянных «чурбачков», напиленных из реек разного профиля и покрашенных разной краской. Канал поставки типографской краски я поддерживал в постоянном рабочем режиме, так как футболки продолжал трафаретить. Роман забирал их сотнями. Не знаю почему, но они ему нравились больше тех, что стали печатать к него в таборе. Хотя… Я предполагал, что он продавал и те и мои. Поезда ходили в обе, так сказать, стороны. Оттуда он вёз товар, вроде как, из Европы, а отсюда, вроде как, из Японии. Тем более, и тематика штампов, как раз соответствовала «востоку»: дзюдоисты, каратисты, Брюс Ли.
Монополия получилась «фирмовая» и сразу понравилась ребятам. Нас как раз было четверо и мы с удовольствием провели время аж до девяти вечера. Потом мы вызвали такси и они уехали, забрав с собой Леру, которая, похоже, намеревалась снова остаться у меня, объясняя тем, что она учится со второй смены. Эх! Такие вот дела-а-а…
На завтра после школы меня встретил Рамзин, посадил в машину и отвёз в больницу ДВО РАН. На голодный, млять, желудок, паразит. Но и слава, как говорится, Богу, ибо пихали там в меня всякое разное во все имеющиеся слепые и не очень слепые отверстия.
По причине того, что мой мозг был готов к подобной экзекуции, перенёс «пытку» достойно, воспринимая процедуры, как стихийное погодное явление. После медицинских «экзекуций» мея подвергли проверке на «детекторе лжи», во время которой я говорил только правду и ничего кроме правды. Вопросы были лояльными. Наверное, для того, чтобы я привык к «допросу» и расслабился. Электроника «детектора» настроена на всплески эмоций, а они не возможны без неожиданности. И хотя мне были известны опасные для меня вопросы, их, заданных неожиданно я опасался до дрожи в коленках и сердечной аритмии. Да-а-а…
Я убеждал себя, что «хуже уже не будет, ибо не куда хуже», но подспудно знал, что может… Может быть и много хуже. «Там» работали специалисты могущие делать хуже, хуже и хуже. Рассказывали мне друзья-товарищи, побывавшие под гнётом репрессий, связанных с запретом карате.
Не знаю, где всё это время находился Рамзин, но как только со мной закончили эксперименты, он появился в дверях
