Клад я закопал прямо под полом мастерской. Вскрыл доски пола и выкопав ямку оставил золотой запас до лучших времён.
Перебрал оставшиеся денежные купюры. И те, что высохли, но всё ещё попахивали пожаром, и те, что лежали у Джона Смита в заначке. Отложил все деньги Смита и добавил к ним ещё тысяч двадцать. Не считая, так, на глазок. Надо бы постараться их каким-то образом передать Марии. Остальное убрал в машину. У меня впереди ещё дальняя дорога со многими неизвестными факторами по пути… Так что наличность мне и самому нужна.
Вечер 20 августа. 1974 год.
США. Миссури. Колумбия.
Припарковавшись у больницы, я не стесняясь зашёл внутрь. Вечером персонала в больнице поменьше, а значит, шансов добраться до Марии у меня побольше.
Той медсестры, что пропускала меня в морг в мой предыдущей визит, я не встретил. Похоже, что её смена закончилась. Строгая женщина средних лет внимательно выслушала меня, но помочь ничем не смогла. Похоже, что она и не в курсе была, что какую-то пациентку доктор Эпштейн отправлял на консультацию к психиатру. А дежурство самого доктора Эпштейна тоже закончилось.
В общем, несмотря на все мои усилия, покидал я помещение больницы не солоно хлебавши.
Но выйдя из больницы, буквально на соседней улице, совсем чуть-чуть не дойдя до своей машины, я увидал, как мужчина в костюме и шляпе выходит из дверей, над которой красовалась вывеска: «Адвокатская контора Маршак и сын». Причём не просто выходил, как посетитель, а выйдя, закрывал за собою дверь на ключ.
Помнится, юристы в Америке могут быть хапугами, но дело своё знают.
— Прошу прощения! Вы уже закрылись?
— Да! На сегодня всё. Приходите завтра, молодой человек!
— У меня срочное дело и я готов оплатить Ваши услуги по двойному тарифу.
— Но у меня и одинарный тариф, как Вы выразились, не маленький…
— Это только говорит о Вашей высокой квалификации, мистер Маршак.
— А Вы умеете вести переговоры. Хорошо. Я готов Вас выслушать. Проходите!
Он снова открыл дверь и пропустил меня внутрь…
* * *
Общение с адвокатом затянулось на час, как минимум. Я подробно объяснил ситуацию с умершим мужем Марии, со сгоревшим домом, оставшимся участком и притязаниями банка, выплатой долга, погибшей племянницей и слегка повредившейся рассудком. Лечащему врачу и адвокату желательно рассказывать всё без утайки, чтобы потом не было лишних вопросов. Правда про повешенного пожарного и застрелившегося полицейского я рассказывать не стал. Зато я смог дать распоряжение на то, чтобы адвокат позаботился в моё отсутствие о тёте Марии и о похоронах Хуаниты-Лолиты. Оставил под расписку около сорока тысяч наличными, для передачи Марии, когда она немного придёт в себя, и щедро оплатил все его услуги. Один экземпляр нашего договора и расписку я оставил себе.
Я заметил, что внимательный взгляд адвоката не пропустил того момента, когда я убирал все бумаги во внутренний карман куртки и при этом «засветил» пистолет за поясом брюк. Не знаю, за кого он меня принял, но не думаю, что он попробует обмануть меня.
Распрощавшись с адвокатом, я решил немного прогуляться. Вечер был тихий и приятный после душного и жаркого дневного зноя.
Опять захотелось закурить. Я даже мысленно представил, как достаю из кармана несуществующую пачку, выщёлкиваю оттуда сигарету и прикуриваю от зажигалки. Всё-таки тяга к потреблению никотина таится где-то в голове. Я в этом времени почти не курил, стараясь снова не пристраститься к вредной привычке. Но так охота порой…
* * *
Католический храм я нашёл там же, где и рассказывал покойный Фицпатрик. И дом преподобного отца Джозефа рядом с ним тоже соответствовал описанию. Окна в доме не светились, зато в храме явно кто-то был…
Я не знаю расписаний всяких церковных служб особенно у католиков и прочих ответвлений христианской церкви… Так что один там священник или нет, могу только предполагать. Хотя, какая мне в общем-то разница. Один пистолет за поясом, а ещё два в карманах куртки. ППК модель не большая, удобная для скрытого ношения. Не «Дерринджер», конечно, но и боезапас побольше, чем у маленького его собрата.
Второй раз в этом городке вижу массивные деревянные двери. Эти даже покрепче будут, чем в банке. Резные, с крестами… Красиво, чёрт возьми…
Грёбанные лицемеры! Прикрываясь религией, прячут свои грехи и пороги за нарисованными символами и красивыми высокопарными словами. А ещё у них можно покаяться и исповедаться, после чего пастор-извращенец передаст им маляву от бога, что все их грехи прощены. Иди, сука, грешник, хреначь свои грехи дальше. Убивай, грабь и насилуй! А добрый бог всё простит. Не удивляйся только, если священник после воскресной молитвы изнасилует твоего ребёнка, отпустив самому себе все грехи…
Накрутив себя таким образом, я решительно распахнул тяжёлую дверь и шагнул внутрь…
* * *
Да… Это не Собор Парижской Богоматери… Боюсь, что даже какой-нибудь костёл в польской глубинке может дать фору убранству этой церковной лавки. Хотя всё как положено. Лавочки для верующих ровными рядами… Католики же не могут стоя слушать органную музыку и пение хора мальчиков. Натура не позволяет…
Тишина… Тусклый свет, распятие Христа на дальней стене. Стол с подсвечниками, трибуна, видимо для священника… Всё, как надо… А где же главный? Кто тут заправляет всем этим хозяйством?
Хотя я старался передвигаться тихо, но мне казалось, что мои шаги гулко раздаются по всему помещению… И куда спрятался пастор? Или как тут его называют прихожане?
Я шёл прямо по главному проходу в сторону распятия. Осенить себя крестным знамением я даже и не подумал. Во-первых: Я из православной страны, и хрен его божью маму знает, можно ли тут креститься с права налево, а не слева направо. Ну а во-вторых: Когда я был пионером, нам говорили, что бога нет. Да и я, когда умер, не встречался там ни с богом, ни с его наместниками ангелами-архангелами. Так что по моему мнению — все эти ритуалы, придуманные когда-то людьми, не несут под собой никакой разумной смысловой нагрузки. А если я когда-нибудь встречусь с тем, что принято называть божеством, то у меня есть к нему парочка вопросов на разные темы.
* * *
Знакомая толстая рожа прохиндея-священника появилась из какой-то боковой комнаты справа от распятия. Он посмотрел на меня неузнавающим взглядом и поинтересовался:
— А вы кто такой?
— Святой отец! — обратился я к нему, но он меня перебил.
— Ко мне надо обращаться «преподобный отец»
«Да мне пофиг» — буркнул я про себя, а вслух сказал:
— Преподобный отец Джозеф! Мне к Вам посоветовал обратиться один человек. На месте сгоревшего дома, я кое-что нашёл. Не могли бы Вы на это взглянуть.
После этих моих слов на жирном лице католического священника буквально за мгновение сменилось несколько масок. Интерес, испуг, узнавание, слащавая доброжелательность…
— Что ты там нашёл, сын мой?
«Я ни хрена не твой сын, тварь жирная»…
— Вот посмотрите! — я приблизился к нему поближе, так сказать «на расстояние удара» и протянул руку с кожаным мешочком.
— Что это?
— Это я нашёл на том участке, который Вы хотели забрать у вдовы Смит…
— Я хотел помочь ей… — невинно проговорил Джозеф.
— Ну, я не спорю.
Он взял у меня из рук мешочек и потянул завязки… На ладонь ему высыпалось несколько смятых комочков золота.
— Что это? — снова подал голос католический лицемер.
— А это золотые зубы, которые немецкие изверги выдёргивали у бедных евреев, перед тем, как сжечь их в крематории. Кстати, католическая церковь и даже сам Папа Римский благосклонно относились к этому делу.
— Вы не правы, Ватикан был нейтрален в годы Второй мировой войны…
