быстрых шагов утопали в красной дорожке. Увидев цель, он помчался словно метеор.
Тем временем, человек на сцене перед микрофоном всмотрелся в лист бумаги, который держал перед глазами. Нужно постараться, твердил Андрей Михайлович про себя. А то товарищи не поймут. Он снова откашлялся, глянул на стоящего к нему лицом Петра Евгеньевича, не подозревающего о приближающейся опасности, и кивнул. Кнопка записи клацнула в третий раз.
— Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленности…
Подлетевший к столу мальчик одним движением выдернул питающий шнур магнитофона.
В актовом зале повисла мертвая тишина.
Даже вахтер, не добежавший еще и до середины зала, остановился.
— Витя… — выдохнула мама.
— Чей это ребенок? — наконец строго спросил Петр Евгеньевич.
— Мой, — Маша покачала головой. — Витя, что ты делаешь? У нас репетиция. Ты же…
— Мальчик, что ты делаешь? — От изумления у зам начальника отдела глаза вылезли на лоб.
Витя подошел к магнитофону, аккуратно снял обе бобины, затем достал небольшую матерчатую сумку и положил их туда.
— Это папин магнитофон, — сказал он, повернувшись к Петру Евгеньевичу. — Понятно? И он никому не разрешал им пользоваться.
С этими словами мальчик развернулся и под взглядами ничего не понимающих сотрудников отдела, направился к выходу.
Вахтер было поднял руку, чтобы остановить его, но Петр Евгеньевич подал знак рукой — пропусти.
* * *
Вечером Витя лежал на кровати, понимая, что ему грозит небывалая взбучка. Внутренне он приготовился к этому и понимал, что скорее всего, получит по заслугам, однако, когда мама пришла, ничего не произошло. Она прошла в его комнату, поставила магнитофон у стола и тяжело вздохнула.
Потом она присела у изголовья, погладила его по голове и сказала:
— Извини меня. Я сделала это, не посоветовавшись с тобой. Я не знала, что это так важно для тебя… — она опустила голову и, кажется, заплакала.
Витя приподнялся и обнял мать.
— Все хорошо, — сказал он тихо. — Мамочка, теперь все хорошо.
— Правда? — Она посмотрела в его серые глаза и удивилась, до чего он похож на отца.
— Да.
— Ты на меня не сердишься?
— Нет, мамочка. Не сержусь. Просто я так скучаю по папе. А здесь… — Витя покосился на стол, где лежала сумка с бобинами. — Здесь мы записали его голос, когда он уезжал.
Маша посмотрела на сына.
— Голос папы? Почему ты ничего не говорил мне?
Витя похолодел. Если она услышит голос незнакомого мужчины, то… как он объяснит ей это?
— Не знаю, — сказал он быстро. — Завтра нужно послушать. Может быть, я не успел и вы все стерли.
— Ты дашь мне послушать?
— Если что‑то осталось…
Мама поцеловала его и поднялась с кровати.
— Папа бы тобой гордился, — сказала она. — Хоть меня и лишили премии за твою выходку, все наши мужики были в шоке. Храбрый парень растет, сказали.
— Мам…
— Да, сынок.
— А… если бы ты могла изменить будущее, чтобы ты сделала?
Маша покачала головой.
— Я бы хотела, чтобы ты был счастлив, — сказала она. — Спокойной ночи, сын.
2010 год
— Боюсь… — маленький сухонький доктор снял очки, вытер рукавом халата вспотевший лоб и покачал головой: — … боюсь, молодой человек, гипноз на вас не действует.
Виктор привстал с кушетки. Голова у него закружилась и он тут же осел, если не сказать — рухнул назад на твердый коричневый дермантин.
— Что? — спросил он доктора. — Что вы сказали? — В голове у него шумело, то и дело в мозгу проносились странные туманные образы, среди которых он различал давно забытые черты отца, испуганное лицо соседки, какие‑то коридоры, яркий свет, бьющий прямо в лицо и… это лицо, лицо, лицо…
Виктор опустил ноги на пол, обхватил голову руками и застонал.
— Помилуйте, голубчик… — взмолился доктор, — я, к сожалению, не невролог, а у вас явно функциональное расстройство… возможно, вы где‑то сильно ударились и теперь вас мучают эти головные боли. Что же вы мне сразу не сказали… в таком случае гипноз вам противопоказан и, прямо скажу… даже опасен. В каком‑то смысле не исключена возможность, что в ходе такого гипноза вы можете подменить свою личность вымышленной, придуманной… и что тогда делать? — старый врач вздохнул, медленно снял белый халат и повесил его на спинку вытертого до блеска кожаного кресла.
— То есть… по‑вашему, я все это выдумал? Так, что ли?
— Ну зачем же — все? Реальность смешалась с фантазией и теперь сложно их разъединить, сложно понять, где вымысел, а где реальность, — миролюбиво ответил доктор.
В комнату кто‑то тихонько постучал.
— Софочка, это ты? Мы уже заканчиваем.
— Яша, у вас все хорошо? Я слышала голоса…
— Да, все замечательно, через пять минут я выйду.
Шаги за дверью удалились.
Виктор взглянул на доктора.
— Я хочу повторить. Я хочу повторить сеанс.
— Это невозможно. — Теперь уже голос доктора был жестким и даже немного злым.
Виктор сжал кулаки.
— Назовите цену.
— Молодой человек. Дело не в цене. А в том, что вы можете буквально сойти с ума, можете умереть на этой кушетке, вы меня понимаете?
— Лучше уж я умру, чем буду жить как химера, не в силах отличить правду от лжи, сон от яви…
— Но вы же что‑то видели сейчас? Попробуйте разобраться… а голоса, мы все их слышим, поверье опытному психологу… я работал на войне, в горячих точках… — Яков Абрамович снял с полки черно‑белую фотографию в тонкой рамочке, всмотрелся в нее, потом вернул обратно на место. — Хотите историю? — Он посмотрел на дверь, видимо, вспомнив обещание, данное жене, потом махнул рукой. — Был у меня в Афгане один друг… мы познакомились… да, в общем‑то нет, мы не знакомились, это судьба так распорядилась — я оперировал тяжелораненого бойца, пытался спасти ему ногу, когда начался жесткий обстрел, и на кишлак, где мы обосновались, пошла волной атака моджахедов. Все бы ничего, командир вызвал вертушки, не первый раз это случалось. Раненых должны были вывезти, потому что такие операции в полевых условиях проводить нельзя, просто нет условий. Но я понимал, что боец просто не выдержит.
Было очень жарко. Настолько жарко, что с
