Она выдохнула и немедленно начала строить план по поиску поддержки. Можно было послать гонца к владыке, чтобы он прислал своих воинов, а ещё можно было… Мысли Евдокии оборвались, как только она увидела, что не все люди идут по своим делам, а есть те, кто прячется в тенёчке и посматривает на неё.
Захлопнув калитку, она вернулась к Семёну:
— Сень, а что нам делать? — растерянно спросила она у него. — Наверное, надо предупредить Овиных и Евпраксию Елизаровну?
— Предупредим, но как только мы ощетинимся, то они нападут, не дожидаясь ночи.
— И мы не отобьемся?
— Дунь, их там уже сейчас около сотни. Они в считанные мгновения сомнут нас.
— Но надо же что-то делать?
— Надо.
— Что?
— Я знаю только одного человека, способного найти выход из создавшегося положения.
— Боярин Овин! — догадалась Дуня. — У него точно есть выход в подземелье!
Боярич криво усмехнулся, склонил голову набок, словно бы ожидая чего-то ещё, но все же медленно кивнул, не отрывая от неё взгляда.
— Я сейчас же бегу к Евпраксии Елизаровне… она же здесь выросла и должна знать…
Дуня рванула в дом, нашла Кошкину и выложила ей всё, но та лишь с сожалением покачала головой:
— Тайный ход есть, но Марфа о нём знает. Наши семьи дружили, и мы с ней убегали из дому, пользуясь им.
Евдокия выругалась.
— Дуняша, ты уверена, что нашего гонца перехватят? — спросила Кошкина.
— Открыто ему не уйти, а тайно… я не знаю, как отсюда тайно выйти.
— Господи, совсем немного не дождались… — пробормотала боярыня и поднялась. — Пойду предупрежу брата.
— Чего не дождались? — буркнула боярышня, думая, что как раз они дождались того, что их всех тут будут резать.
— Князь вперёд войска с малой дружиной едет сюда, — ответила ей Евпраксия Елизаровна.
Дуня ахнула, кивнула и побежала к Семёну.
Дом оживал, наполнялся беспокойством. Потом боярышня увидела, как юркий слуга скользнул к соседям. Она вопросительно посмотрела на Волка, но тот пожал плечами:
— Видно, попробовали послать за подмогой, — пояснил он.
Дуня облегченно выдохнула, надеясь на помощь, но вскоре к воротам подвезли того самого слугу.
— Хозяева, принимайте уставшего! — весело крикнули с улицы. — Нажрался до беспамятства! — и скинули гонца на землю.
Боевые холопы Овина и Матвея Соловья встали так, чтобы отразить внезапную попытку пройти через ворота, но никто не нападал. Слуги открыли калитку и быстро втащили несчастного. Он был побит, но жив. В течение часа таким же образом были возвращены ещё два гонца, и все в доме почувствовали обреченность.
Дуня смотрела на готовящихся к обороне слуг и не верила, что всё так плохо кончится. Она не пошла с Кошкиной смотреть на бана Тимиша, не слушала ругань по поводу выдачи венгра людям Борецкой, не обращала внимания на плач Авдотьи Захарьевны. Всё происходящее казалось нереальным.
— Да хрена вам в кашу! Тоже мне тут мировое зло! — озлилась она и бросилась к своему сундуку с образцами наборов для творчества.
Разворошив его, достала тонкую бумагу, из которой надо было клеить витражи. Разложила листы по цветам, метнулась к набору Кошкиной для писания писем, взяла бутылочку с клеем, и невнятно пробормотав обещание:
— Ща я вам всем того-этого… — принялась резать и клеить бумажные шары. — Вы у меня познаете приход великого песца!
— Дусенька, ты чего делаешь?
— Возьми у мастериц тонюсенькую проволоку… у них есть, я видела, и быстро ко мне.
Мотя хотела спросить, для чего, но посмотрев на сосредоточенное лицо подруги, резко развернулась и побежала. Обернулась быстро и помогла крепить тончайшую проволоку к бумажным шарам.
— Только не порви, — беспокоилась Дуня, занявшись уже другим делом. Она пропитывала куски плотно сваленной шерсти в спиртовых настойках от простуды и сердечной недостаточности.
— Дунечка, а что мы делаем?
Дуня хмыкнула, услышав, что подруга перестала её называть Дусей. Это означало, что Мотя успокоилась.
— Сейчас увидишь, бежим на улицу!
Во дворе сохранялась напряженная обстановка. Блокада дома Овиных продолжалась, а день подходил к концу.
Дуня велела Моте придерживать бумажную основу, а сама подожгла пропитанный шерстяной комок, закрепленный внизу бумажного шара. Пламя вспыхнуло и чуть не подожгло бумагу, но огонь опал и почти перестал гореть. Дуня брызнула ещё настойки и вновь чуть не сожгла бумажный шар. Никто ничего не понимал, а потом она прошептала Моте:
— Попробуй отпустить.
Сначала ничего не происходило, а потом розовый бумажный шар приподнялся.
— Ой, — воскликнула Мотя.
— Запускаем следующий, — быстро скомандовала Дуня, подавая желтоватый шар.
Все стояли, задрав головы и следили за медленно поднимающимися в воздух цветными шарами.
— Как же это? — воскликнула одна из челядинок, постоянно крестясь.
Дуня повернулась и громко выкрикнула:
— Послание к ангелам!
Дворовые и воины вытаращились на неё, кто-то начал принюхиваться к тлеющим и пованивающим шерстяным комкам. Не дождавшись развития реакции на свои слова, Дуня продолжила запускать остальные. Всего их было пять. Ровно столько, на сколько хватило тонкой бумаги. Боярышня понимала, что долго они в воздухе парить не будут, а потому, как только взлетел последний, а первый поднялся чуть выше дома, она велела Мотьке:
—Ори, что хочешь, но возле нашего дома должно собраться как можно больше народу.
Мотя посмотрела в небо, потом на подругу и изо всех сил завопила:
— Знамение! Божественное знамение! Грядут перемены! Покайтесь, люди! Увидьте знамение и встаньте на защиту праведных! Все сюда! Узрите знамение!
Её вопли немедленно подхватили и разнесли.
— Смотрите, там в небесах! Смотрите! Что это? Знамение!
Люди на улице стали останавливаться, смотреть наверх, удивляться, а воздушные шарики поднимались, выстраиваясь в форме галочки. Может, так казалось с Дуниного ракурса, но кто-то счёл это знаком, указывающим на дом Овиных, и тут же начал орать об этом.
Выкрики о знамении удалялись, а на улицу, где стоял дом Овиных подходило всё больше народу. Воины беспокоились, не зная, радоваться этому или ждать беды, оглядывались на своих старших.
А потом кто-то ударил в колокола и весь город встрепенулся, хлынул на площади, чтобы узнать, что случилось. Народ на улице, где стоял дом Овиных, заволновался, не зная, как поступить. То ли остаться, то ли на площадь бежать. Шары поднялись уже высоко и видны были отовсюду.
Матвей Соловей внимательно следил за тем, что делала боярышня и что происходит на улице. Когда за воротами стало не протолкнуться, он нервно поглаживал рукоять оружия, не зная, чего ожидать дальше.
А когда народ вновь заволновался и потёк к площади, то бросил взгляд на замершую на крыльце боярыню Кошкину. Её подопечные встали по бокам от неё и все вместе они чего-то ждали. Заметив его взгляд, боярыня кивнула брату и стукнув посохом, велела:
— Открыть ворота, будем пробиваться к вечевому колоколу!
У Матвея перехватило дыхание, но Кошкина быстрым шагом приблизилась к нему:
— Ну, что медлишь?
Люди боярина Овина окружили её, а сам он в полном воинском облачении вскочил на подведенного коня. Матвей поморщился, понимая, что в толпе боярин не сможет даже развернуться, зато его быстро снимут стрелой, но говорить ничего не стал. Его забота — Кошкина и Доронина с Савиной.
Они вышли вооруженной толпой и пошли вместе со всеми. Какое-то время казалось, что наемники не осмелятся напасть посреди людей, но напали, а народ с криком стал разбегаться. В считанные секунды завязался бой.
— Московскую сказочницу убивают! — заорал боярин Овин и его крик подхватили воины.
— За сказки боярышню убивают!
— Не будет больше сказок! Сказительницу жизни лишают!
Дуня ничего не видела, защищённая со всех сторон воинами. Она могла только слушать и смотреть наверх. Воздушные фонарики парили в небесах, а один вспыхнул и сгорел. На такой высоте они не походили уже ни на какое знамение, но колокольный перезвон продолжал раздаваться теперь со всех сторон
