Фицрой ответил без запинки.
— Миль шестьдесят. Хочешь напасть прямо сейчас?
— А зачем он мне, — ответил я раздраженно, — нет, нужно передать тамошнему хозяину весточку.
— Какую?
Я повернулся к крестьянам.
— Вот этому, что уцелел, отрубить обе руки. Остальным — головы. Все четыре сложить в корзину или мешок и привязать этому на спину так, чтобы не мог сам освободиться. И в таком виде пусть вернется к своему господину. К этому Джеймсу Велли!
Крестьяне молчали, устрашенные жестокостью, только Фицрой сказал осторожно:
— Не слишком ли…
— Что?
— Зверино, — сказал он, — как-то так не делают…
— Потому и творится такое, — отрезал я. — Если им просто погрозить пальчиком и отпустить, завтра все повторится. Да еще как повторится!.. А вот так… задумаются. Со зверьми, ты прав, нужно по-звериному. Как демократ, я поступаю гуманно с прицелом на будущее.
Он покачал головой.
— Может быть, — проговорил он, — ты и прав. Но ты волк, а не человек… Или ты химера?
Не отвечая, я повернулся всем корпусом к крестьянам.
— Слышали мой приказ? Выполнять!.. От этого зависит безопасность вашего села.
Издали я видел, что Фицрой распорядился перетянуть руки у локтей связанного пленника ремнями, это чтоб не истек кровью, а потом местный кузнец двумя ударами топора отрубил кисти рук.
Я промолчал, вообще-то предполагал, что отрубить руки — это отрубить по самые плечи, но Фицрой смягчил, но зато когда уже подняли ошалелого и почти падающего в обморок пленника и нацепили ему мешок с ужасным подарком, он велел срезать посланнику уши, это выглядит еще страшнее, чем обрубки рук.
Мы проследили, чтобы он вышел на дорогу и потащился в сторону земель бесчинствующего соседа на той стороне границы, это до замка шестьдесят верст, а людей встретит в ближайшем селе на той стороне, так что ему помогут добраться до адресата и передать мою весточку.
На обратном пути Фицрой посматривал на меня несколько странно.
— Что? — спросил я сердито.
— Из жестоких королевств ты прибыл, — ответил он уважительно. — То-то у тебя все получается… Там слабые просто гибнут, верно?
— Еще в прошлые века погибли, — подтвердил я, — и тысячелетия. Все время шел отбор самых-самых… И вот я, человек огня и металла, готов на все и дальше больше. Видимо, природе зачем-то нужны такие, раз выковывает и отбирает подобных. А кто слабее, те гибнут, не оставляя потомства… Остались одни демократы, это вообще звери под личиной овечек.
Фицрой взял влево, дорога осталась позади, а мы напрямик выехали к селу Сверчки, где нам сообщили, что к ним тоже иногда наведываются люди из Уламрии, иногда грабят, иногда похищают молодых женщин.
Последний раз были вчера. Увели часть скота, избили троих пастухов, надругались над двумя женщинами, собиравшими в лесу грибы и ягоды.
Я выслушал, стиснув челюсти, гнев начинает распирать, словно я вытащенная на берег глубоководная рыба.
Это же теперь мои люди, я обязан их защищать, а за это они платят налоги, снабжают замок зерном, мукой, птицей, рыбой, мясом…
— Придется послать той сволочи еще одно послание, — процедил я. — Не обрадуется, гад…
Фицрой сказал встревоженно:
— Не рано задираешься? Тебе нужно освоиться.
— Мы уже здесь, — напомнил я, — и увидели это. Услышали жалобы. Ты прав, лучше бы попозже, но сейчас вон смотрят как. Верят!.. Господин должен их защитить. Это его долг! Мой, куда денешься…
— Что ты хочешь передать?
— На этот раз всего лишь записку, — ответил я. — Как можно короче. Так будет звучать значимее и страшнее.
Он переспросил:
— Записку? Вряд ли записка его устрашит.
— Смотря что там написано, — сказал я.
Он посмотрел косо.
— Да уж представляю, — проворчал он. — Признайся, что тебя задело так уж… особенно? Что увели скот или что поимели двух баб?
— Скот, — прорычал я, — это кража, а изнасиловали женщин — оскорбление!
Он кивнул.
— Я так и подумал. Никто не имеет права на всех этих женщин кроме тебя, верно?.. Правильный подход. Только дорогой. Может стоить даже головы. Хорошо бы только чужих…
— Там посмотрим, — огрызнулся я. — Я человек очень осторожный и расчетливый, рисковать не люблю. Но иногда нельзя откладывать. Нужно сразу, иначе…
Он вздохнул.
— Раньше я думал, что это я сумасшедший. Эй там!.. А подать его глердству письменные принадлежности!.. Ладно-ладно, напишешь, когда вернемся в замок.
— «Твои люди грабят мои деревни. Завтра пришлешь сто золотых монет и голову той сволочи, что вчера побывала в Сверчках. Если не выполнишь, я приду уже за твоей головой.
Юджин Беспощадный».
Я поставил подпись, отступив на две строки, посыпал мелко просеянным золотым песком, буквы сразу стали объемными и заблестели, остальное сдул аккуратно, чтобы не размылось там, где еще не просохло, выждал чуть и медленно скатал в трубочку.
Ввиду особой важности перевязал в двух местах шелковой лентой, у свечи уже стоит красный столбик сургуча, я поднес оплавленным краем к язычку огня, дождался, когда там потекло, приложил к ленте, припечатывая к бумаге, и, не давая остыть, прижал перстень с моим грозным именем на печати.
Можно бы и отправлять с гонцом, но манифест не просто важен, а чрезвычайно важен, потому я вытащил из ящика стола шкатулку, вложил в нее послание, там умещается точно, закрыл крышку на замочек, а вдобавок капнул расплавленным сургучом, замазывая стыки крышки и самой шкатулки, а затем поставил такие же грозные оттиски.
Вот только теперь можно отправлять гонца. Фицрой прочел, хмыкнул, поднял на меня взгляд.
— Беспощадный?
— Я человек гибкий, — пояснил я. — Если надо, могу написать «Юджин Мягкосердечный» или вообще «Мокрая тряпка». Главное — результат.
Он посмотрел с интересом.
— А как же рыцарская честь?
— Честь в ходу между честными, — сообщил я ему новость, — а всякой сволочи я не стану давать преимущества.
Он подумал, спросил неожиданно:
— А если он не пришлет золото, а это наверняка? Твое письмо мне нравится, в нем столько высокомерия и гордыни!.. Но если посмотреть правде в глаза…
— Не знаю, — ответил я с неохотой. — Но что-то делать надо. У меня нет армии, чтобы защищать свои деревни. Мяффнер предупреждал, я лоханулся. Посмотрел на крепость и решил, что с такими стенами взять не просто, а про самих крестьян, которые по ту сторону стен, не подумал.
Он согласился:
— Достаточно проскакать по улице, разбрасывая факелы на их соломенные крыши, как все село сгорит моментально… Ладно, я пойду выберу самого быстрого коня.
— Только не ты, — сказал я быстро.
— Почему?
— Кто знает, — ответил я зло, — что там за сволочь. Вдруг решит тебя казнить? Или, хуже того, выпороть?
Он подумал, сказал с неохотой:
— Ладно… Но я бы осмотрел и замок, подходы к нему. Вдруг брать придется?
День прошел в нервном ожидании, как и почти весь второй, только к вечеру часовой заорал на воротах:
— Всадники!.. Под уламрийским знаменем!
Сердце мое часто-часто забилось, я вскочил, сказал
Фицрою, сдерживая волнение:
— Вот и ответ!
— Но какой? — спросил он. — Возьми меч!
Торопясь, выскочили оба, пробежали по лестнице, через холл и только на крыльце появились медленные и важные.
Часовой, обернувшись на воротах, крикнул с высоты:
— Подъезжают!
— Спроси кто, — велел я, — зачем. А мы подумаем… и решим.
Фицрой кивнул на деревянную лестницу, прислоненную к стене.
— Посмотрим оттуда?
— Не спеши, — ответил я. — Залазить, потом слезать… Я ленивый.
Часовой нагнулся через край и прокричал то, что велел я. Снизу что-то ответили, он торопливо повернулся к нам.
— Это сам глерд Джеймс Велли, хозяин замка и властелин земель Сандивелла. Он желает говорить с вами.
Фицрой радостно ткнул меня кулаком в бок, но я покачал головой и крикнул часовому:
— Если глерд не принес свои извинения и сто золотых монет в уплату ущерба, то разговор продолжится… на развалинах его замка.
Фицрой сказал испуганно:
— Ты что? Ты знаешь, какой там замок?
— А зачем мне знать, — огрызнулся я тихо, — мерзавец уже трусит, нужно догнуть гада в нужную нам позу.
Часовой переговорил, повернулся и ликующе крикнул:
— Глерд Велли приносит свои извинения за действия людей его старшего сына, которого не в состоянии образумить, и просит принять сто золотых монет в уплату ущерба.
Я повернулся в сторону стражников у ворот.
— Открыть… нет, обойдемся. Я через калитку.
На той стороне в десятке шагов от ворот всего трое всадников в добротных кожаных доспехах с металлическими вставками, впереди грузный мужчина в кирасе из бронзы, такие же налокотники и поножи, лицо массивное, крупное и широкое, темная короткая борода начинается от самых глаз, оставляя только островки носа и полных губ.
