Говорил он по-английски, причём с таким великолепным произношением, что Виктор Михайлович даже несколько позавидовал. Так уж устроен этот язык, что и носителям приходится напрягаться, выдавливая из себя подобающее звучание; нежданный гость, однако, говорил без малейшей натуги – тем не менее, безусловно, носителем не являлся.
– Сиди, говорю, – сказал гость, – я на минуточку.
И всё же переводчик принимающей стороны не выдержал – вскочил на ноги. За спиной цокнуло. Точно посередине высокого английского лба, над самой переносицей образовалась маленькая чёрная дырочка. Коллега рухнул на ковёр.
– А надо было язык учить, – спокойно произнёс голос.
Судя по шороху одежды, гость перевёл ствол на госпожу Тэтчер.
– Ого, – произнёс голос, наполняясь счастливыми интонациями, – и Железная Пипка здесь! Это я удачно зашёл.
Запах стриженых ногтей сделался резче. Лицо госпожи Тэетчер из влюблённого режима переключилось в стандартный. Она успела агрессивно вскинуть голову, даже опустить одну ногу на ковёр – и лоб её украсился такой же аккуратной дырочкой.
Тело госпожи Тэтчер опрокинулось на широкий подлокотник кресла.
Цокнуло ещё дважды; нарисовались два пулевых отверстия в области сердца. Кровь брызнула на дряблую шею и огромное янтарное ожерелье. Тело госпожи Тэтчер сползло на ковёр у самого камина.
– Осины нет, – задумчиво сообщил голос, – придётся тебе так полежать.
Только теперь клиент, прежде словно загипнотизированный зубами и феромонами госпожи Тэтчер, начал реагировать.
– Что, что такое? Как понимать?..
И Михаил Сергеевич, упираясь в подлокотники, резко развернулся к двери:
– Т-товарищ!..
Виктор Михайлович быстро отвёл взгляд. Боковым зрением он успел заметить камуфлированный рукав, ладонь с пистолетом…
Мелькнула тень; металлический предмет глухо вошёл в соприкосновение с родимым пятном. Михаил Сергеевич мяукнул и вылетел из кресла, мягко уткнувшись лицом в колени госпожи Тэтчер.
Высокие договаривающиеся стороны возлежали драматически, как преступные любовники. Босые ступни госпожи Тэтчер всё ещё подрагивали – с той же механической размеренностью.
– Обернуться не хочешь? – спросил голос.
– Нет, – сказал Виктор Михайлович, – не хочу.
Волосы госпожи Тэтчер понемногу начинали заниматься от огня.
* * *
Далеко-далеко, в другом мире, откуда злу нет возврата, капитан по прозвищу Немец вытирал нож пучком свежей травы.
Степь вокруг полыхала сочной зеленью. Где-то за холмом прятался разъезд орков – ордынцы выслеживали одинокого человека в пятнистых одеждах, непонятно как забравшегося в глубь их владений. Но капитан не опасался нападения: сегодня он намеренно попался на пути довольно крупного отряда и перебил его почти полностью; по-настоящему волшебный артефакт – автомат Калашникова.
Судя по воплям уцелевших, орки признали в человеке того самого колдуна, что нанёс им такой чувствительный удар в низинах. Теперь зелёные прятались в зелёном, выжидая момента.
Капитан намеревался предоставить.
* * *
– Да ты же болтаешь всё время, – объяснил он существу.
Существо билось в путах и тонко мычало, отплёвываясь кровью и багровея приметным родимым пятном на лысине.
– Болтаешь, болтаешь… не могу же я допустить, чтобы ты и оркам всё разболтал, правильно?
Существо хрипело, извиваясь в траве, как личинка мясной мухи.
– Ну, извини. И не дёргайся особо – не так я страшно люблю. Знаю, что больно. Это целительная боль. Очистительная.
Существо билось затылком о мягкую землю. Наверное, признавая правоту капитана.
* * *
– Да как за что? – удивился капитан. – Да за всё. Ты же Родину мою продал – вот за это.
За то, что был я Советский человек – а потом вдруг немцем оказался. Не «лучшим», конечно, но тут уж кто на что учился.
За то, что друг мой детства в Израиль умотал и щас там с «М-16» бегает, вместо «калаша». Можешь представить? Ну, чтоб нормальный человек по доброй воле М-16 выбрал? Ну вот. За то, что всех нас ненормальными сделал.
За фашиков, которые во Львове маршируют.
За Прибалтику.
За Сумгаит, Карабах, Таджикистан.
За Чечню, которая кругом Чечня.
За Кондопогу.
За Москву, в общем, тоже.
За Югославию, Ливию, Ирак.
За миллионы убитых. И ещё большие миллионы нерождённых.
За то, что всю эту свору выпустил – в Кремль да на экраны голубые.
За гей-парады, кстати, тоже.
За «стену» сломанную. Что за мания у вас такая – ломать? Мы строим, держим – а вы только ломаете.
За то, что после всего сломанного, преданного, проданного, испоганенного – тебе хватает бесстыдства и подлости не удавиться где-нибудь на осине в лесу глухом, а ездить жизни нас учить. Что, в Лондоне под шконкой не сидится?
За Родину.
За Сталина, конечно. Какая ж Родина без Сталина?
Жаль, поздновато я родился – кукурузника не достать. Так что придётся тебе отдуваться, говорливый наш. Ну ничего, ты парень лихой – отдуешься.
* * *
– Да зачем? Можно, конечно, табличку прилепить – так я по-здешнему писать не умею. И что я там напишу-то? «Пидор Меченый»? Так ведь пидоры обидятся: они хоть и пидоры, но не настолько.
«Антихрист»? Мелковат. Да и не поймут орки-то.
Тебя ведь даже Иудой не назовёшь. Иуда одного Христа продал. А ты – триста миллионов.
Триста миллионов богов – и ты их всех продал. Га-аржусь тобой.
Ладно.
Будешь «Чёрным Колдуном» – это-то Урмика точно в курсе, опознает. Пиар я тебе уже сделал.
– Да какая разница, чего ты там не делал. Уже не сделаешь.
Не всё ж тебе пиццу рекламировать, правильно? Новое мышление предполагает ускорение и диверсификацию: теперь вот ритуальные услуги порекламируешь. У орков спрос широкий.
* * *
– Да прям. Не умрёшь. Деталей не знаю, но шаманы умереть не дадут. У них вся магия на том основана, что жертва мучается вечно.
Вечность мук.
Вечность.
Тебе – слишком мало.
* * *
– Да мне-то много не надо, я солдафон обычный. Только и умею, что бегать да стрелять.
Только бегать чего-то вот надоело, знаешь. Содара мне пенсион предлагал; как думаешь – не пора на пенсию?.. Домик завести, огород.
Барабан, щенка бульдога…
Грядки. Копать, сажать, поливать.
Прополка, опять же.
Никак нельзя без прополки, как думаешь?
Займусь, пожалуй, прополкой. Дело-то привычное: бегай да стреляй.
* * *
– Да это ты зря. Если огород как следует наладить – неплохо жить можно. Вообще: если всё наладить – превосходно можно жить. Солнечный круг, небо вокруг, «Буран» летает. Сплошное комильфо, как думаешь?
По уму жить – да с собственного огорода, – так Запад сам развалится. С тобой-то они ва-банк пошли, на медные деньги. Кто ж знал, что ты дешёвка такая.
Рябышев квартиру получит. Он ведь почему такой злой был? Потому что у него квартиры не было. А я теперь присмотрю. Пусть служит.
Глядишь – и с прополкой подсобит.
* * *
– Да. Шеварднадзе, Яковлев… кто там ещё-то?
Нет, не только наши, конечно. Ты ведь видел: Железную Пипку я уже того – прополол.
Ну, чего молчишь? А… я же тебе язык вырезал.
Да и ладно. Я и так всех вас знаю.
Всех.
До последнего.
* * *
– Да вот, разболтался я что-то сегодня. Видимо, заразное. Ты-то за всю жизнь дела доброго не сделал, только языком болтал – то на съездах, то у Рейгана в жопе.
А мне некогда.
Работать надо.
Вот так.
Бывай.
* * *
Лента чуть вздрогнула, но тут же успокоилась – к выстрелам она уже привыкла. Капитан опустил автомат.
Орки в траве сперва застыли. Потом поняли, что обнаружены, и один за другим стали подниматься на ноги. Этот странный долгоносый в пятнистых одеждах желал чего-то странного – но явно не крови.
Капитан тронул поводья и щёлкнул языком: он не хотел обижать ласковую кобылку шпорами. Метров через двести он обернулся – убедиться, что орки медленно и недоверчиво подбираются к месту его последней стоянки в этом мире.
Степь полыхала зелёным, цветом надежды.
Лента печально фыркнула – путь предстоял неблизкий.
– Привыкай, – рассмеялся капитан, оглаживая косички гривы. – Ничего ещё не кончилось!
Автор знает, что у глагола «гнить» нет повелительного наклонения. Персонаж – не знает. А ежели и знает – он в слишком расстроенных чувствах, чтобы следить за правильностью своих мыслей.
Автор знает термин «шенкеля». Капитан – пока не знает.
Отдел головного мозга, «заведующий» рвотой.
