Вижу, как стрелец отбивает ружьем сабельный удар, перехватывает за ствол и обрушивает приклад на вражеский череп. Вражина падает замертво, а оружие разламывается напополам.
Нажимаю на курок, осечка. Заметивший это противник с яростным оскалом на морде бросается на меня, и я бегу от него, спотыкаюсь о труп и падаю. Рядом звучит выстрел, мне на спину падает тяжесть, я рычу от злости, изворачиваюсь и начинаю бить, невесть как оказавшимся в руке, ножом.
Всё, шторка упала, дальше только обрывки…
… опрокинутая на бок телега, чуть поскрипывая, медленно крутиться колесо…
… лошадь, с окровавленным боком, и седлом, сбившимся на живот, пытается встать на ноги, падает, и каждый раз утыкается мордой, в красную от крови траву…
… Кострище со сложенной шалашиком растопкой и подвешенный на слеге котлом, полным чистой воды…
… Стрелец лежит на спине, запрокинув одну руку за голову, вторую положив на грудь, кажется, что он спит…
… Ствол пистолета вспыхивает облаком дыма, и маленькая фигурка падает бесформенной кучей…
Хлесть!
По лицу разливается тепло и боль от пощечины, слышу голос.
— Федор ты как, живой?
Фокусирую взгляд, вижу перед собой сидящего на корточках Герасима — видок у парня еще тот. Ему в сагах о вампирах только сниматься, «оскар» точно будет — за лучшую мужскую роль первого плана.
— Чуть жив. Кажется, меня пропустили через мясорубку. — Ищу патроны, но их нет, расстрелял все двадцать штук, которые таскаю с собой. Надо вставать и разыскивать сидор, в нем запас.
— А наши живы?
Герасим усмехается:
— Живы. Токмо Ваньке плечо прострелили и Андрейке по руке полоснули — и, упреждая следующий вопрос, продолжил: — С казачками тоже порядок. Ежили б не они, нас бы там всех и покрошили на окрошку.
— А чего это? — делаю жест перед лицом.
— Лях сапогом раскровянил — облизывает опухшие губы и сплевывает на траву розовую слюну: — собака.
Поднимаю бровь и вопрошаю: — И?
— Задавил…
Встаю на ноги и от увиденного хочется взяться за голову и материться, материться, материться…
На опушке царит хаос. Лошадей мы не распрягали и, когда началось побоище, они заволновались, а после взрыва гранат — рванули в разные стороны, опрокидывая возы, ломая оглобли, себе ноги и обрывая постромки. Некогда чистая поляна превратилась в филиал скотобойни: усеяна телами и залита кровью убитых людей и коней.
Вместо этого тихо вздыхаю:
— Илюху не видал? Надеюсь, он живой?
— Живой, живой, сюда идет.
Оборачиваюсь: перешагивая через трупы, опираясь на саблю, к нам брел десятник. Половина лица залита уже запекшейся кровью, левая рука безвольно висит. Кафтан разодран да изрезан в клочья, одного рукава нет. Но вид довольно бравый, а на физиономии светится довольная улыбка — отбились.
Дать тебе в морду… Ну уж нет, пусть Силантий с вами сам разбирается.
Мы с Герасимом поспешили ему навстречу.
* * *
Нас, относительно целых и не очень, осталось тринадцать человек всего, остальные мертвы.
Положили восемнадцать лиц неопознанной национальности. А как сказать точней, если эти жмурики одеты словно толпа бомжей с площади трех вокзалов. Кто во что горазд: русско, польско, татарско и хрен его знает какие одежки, морды от чисто европейских до откровенно узкоглазых с легкой желтизной, бородатые и без оной. Пистолеты, сабли, железные нагрудники — но не у всех, некоторые вообще с голой грудью на пули бросались. Одно слов — сброд.
Воевали мы, как выяснилось после блицдопроса нескольких раненых и не успевших удрать, с лисовичками пана Чаплинского сопровождавшими фуражиров (даже указали направление, где их оставили). Панас, с Григорием и Андреем, сразу же отправились туда. Но никого не застали — видимо, уцелевшие успели сообщить о неудаче и обозники дружно сбежали, бросив пару телег и одного одра. Еще из пленных вытрясли инфу, услышав которую я сел на пень и задумался. Разбитый отряд шел к нашей деревне и выжившие представляют прямую угрозу для нас. Зная мстительность поляков, не имея возможности скрыть следы прохождения нашего обоза, можно с уверенностью сказать — они непременно заявятся. И вряд ли их визит будет дружественным. Когда это будет? День туда, день на сборы, день обратно — так что, через трое суток можно начинать ждать гостей.
Бросать все и мчаться в деревню с предупреждением? Отправить гонца и попросить Силантия прислать людей в помощь?
Первый вариант отверг, даже не озвучивая — не для этого мы пришли сюда.
А вот второй вполне живой. По времени это займет, туда и обратно, часов шесть, тридцать с лишним верст по лесным дорогам, это не по трассе на авто ехать. Если сотник пришлет, хотя бы десяток, нам его хватит за глаза.
— Илья, дай пару человек, каковые могут в седле держаться, — Окликнул десятника, смывающего кровь с лица.
— На кой они тебе?
— Хочу послать к Силантию, пусть подмогу пришлет. Сам видишь, нас слишком мало, на все возы народу не хватает, а бросать ничего не хочу.
Он помолчал немного и замедленно кивнул, — Илейку отправлю, да Гришку Маркова, они дорогу хорошо ведают, быстро обернуться.
— Пусть возьмут с собой еще по две сменных лошади.
— Иван, — позвал стрельца, с невозмутимым видом тащившего убитого поляка за ноги подальше в лес:- седлайте коней и ведите сюда.
Вскоре, после краткого инструктажа, гонцы отправились в путь, а мы заниматься тяжелым физическим трудом. Нам требовалось поднять на колеса и привести в божеский вид телегу. Сдвинуть возы в круг, собрать разбежавшихся лошадей и трофеи, во множестве разбросанные вокруг.
Вечер того же дня
Сижу у маленького костра, обжариваю над углями кусок сала, рядом в маленьком котелке, закипает вода.
Если выберусь живым, а я выберусь обязательно (цыганка в детстве нагадала) поставлю две жирные свечки и четыре своему святому покровителю. Дважды меня за сегодняшний день сбивали конем. Располосовали на груди кафтан и только слегка поцарапали кожу, еще нашел три(!) дырки от пуль, на рукаве, плече и порты на бедре прострелили гады. И последнее на сегодня было, когда поднимали телегу…
Это не лошадь, этот терминатор с копытами умудрился перевернуть повозку, сломать ось, дышло, порвать кожаные постромки, запутаться в обрывках и чуть не удавилась на перевернувшемся хомуте. Я таких экземпляров здесь еще не встречал. На что мой Бабай, здоровая сволочь, но этот — просто монстр. Копыто размером с мою голову, я макушкой едва достаю до холки. Таких описывают как рыцарских коней, но все нынешние, коих видел и ездил, потомки степных, низкорослые, сухие, рассчитаны на скорость, а не таскать тяжести. Меня животные любят, с любой скотиной нахожу взаимопонимание через пару слов или пинков, ежели зверь тупой и злобный.
Подхожу, глазки волоокие, мокренькие, слезка стекает по рыжей шкурке, выражение на мордочке невинной испуганной овечки. И я повелся. Эта зараза клыкастая, с бивнями размером с мой указательный палец, держит губки бантиком…
Провожу рукой по морде рукой, ощущаю дрожь, мне кажется бедная животина испуганна.
Шепчу на ухо всяческие глупости и пытаюсь перевернуть хомут. О, это произведения искусства, размером с колесо от Белаза, хрен так провернешь на шее диаметром в обхват моих рук. И все это попытался сделать стоя перед тварью, а не сбоку.
Слышу чавкающий влажный звук, это открывается пасть монстра, обнажая желто-белые клыки (показалось с перепугу) И предельно нежно, словно легкий поцелуй, весь этот смертельный набор опускается мне на шею и ласково прикусывает, наступив при этом копытом на ногу, думаю, чтоб не сбежал. Я забыл, как надо дышать. Все что смог сделать скосить взгляд в сторону и прошептать — просипеть полузадушено:- Я же тебе помочь хочу, зараза…
И тут слышу гомерический гогот видевших все это стрельцов, разного рода реплики и советы.
Потихоньку высвобождаюсь, на загривке шерсть стоит дыбом, мочевой плещется под горлом, отступаю на шаг назад. И тут до меня доходит, что говорили советчики.
Я обнимался и миловался с кобылой. Им весело, а меня мама родила, я чуть в штаны не напрудил с перепугу…
Застолбил лошадку за собой, мне такой тяжеловоз сгодиться, надо будет подобрать жеребца ей под стать…
Бросаю в кипящую воду щепотку заварки, малиновых листьев, брусничный лист, сдвигаю с жара в сторону, накрываю куском коры и оставляю настаиваться. Кладу жареное сало на хлеб, подсолил и откусываю и жмурюсь от удовольствия.
Для полного счастья разогнать бы к чертовой матери все эти лошадиные жопы и морды стоящие в паре метров и жующие овес с ячменем. Не знаю что им там в торбы по насыпали, а кому не хватило мешков, прям перед мордами, на землю, щедро ссыпали из ведра.
Общая численность конского населения в нашем таборе достигла шести десятков голов и это без учета отправленных с нарочными к Силантию.
