он вынужден был пристрожить её:
— Отец Варфоломей сказал, что задуманное тобою — баловство, и он придёт посмотреть, что ты там намалевала.
— Спасибо, дедушка! — ничуть не переживая по поводу брюзжания отца Варфоломея, выкрикнула Дуня и поскакала по лестнице скорее к себе, прижимая горшочек к груди.
Ей не терпелось начать украшать стену. А что дед раздобыл только охру, то ничего.
Обойдется она без киновари и сурика, здоровее будет. Разве что сажа пригодится, но её лучше
попросить наскрести Любашу.
Не теряя времени, воодушевленная девочка скинула лишнюю одежду и оставшись в одной
рубашке, немедленно приступила к творчеству. Она собиралась нарисовать во всю стену дерево
и лесных жителей на нём. Из охры можно было получить множество оттенков, а если добавить
сажу, то будут ещё сероватые тона. А ещё можно с мелом поэкспериментировать. Этого должно
хватить, чтобы получилась неяркая, но интересная фреска.
В первые дни дворовые девки постоянно искали повод, чтобы заглянуть в светёлку
маленькой боярышни, посмотреть и доложить старшему боярину о том, что делает его внучка.
Поначалу в доме шушукались о рисовании Дуняши, как о баловстве, но вскоре замысел
девочки стал понятен и отдельные штрихи сложились в картину, которая день ото дня
становилась краше.
Теперь уже всем хотелось попасть в светёлку девочки, чтобы хоть так приобщиться к
маленькому чуду. И немудрено: таких дивных и больших картинок на Руси не было. Каждая
Дунина птичка и зверушка на диковинном дереве-цветке были узнаваемы, но в то же время они
были не похожи на себя. Вот сова… не такая, как в лесу, а спутать её нельзя. Она кажется
умной, даже умудренной! Или волчара… Где ж это видано, чтобы он на задних лапах стоял в
засаде на ежа, да ещё с такой предвкушающей мордой? А тут ещё заяц косит хитрым глазом и в
лапке держит часы, да не большие, как на кремлёвской башне, а махонькие.
А улыбающаяся улитка размером с ладонь? Или вот ящерка на дереве… еле разглядишь, но
на голове у ней маленькая корона! И всё одним цветом… светлая охра, потемнее, ещё темнее и
сероватая... Дивно! Невозможно без ярких красок создать красоту, но вот же она и глаз не
отвесть!
А главное, стоишь-смотришь, а на душе покойно и никуда уходить не хочется. Из окошка
свет льётся и листочки на дереве словно бы живые. Стоишь, смотришь-смотришь — и вдруг
замечаешь что-то новое: вон же в корнях дерева мышка с узелком в руках, а в стороне под
ворохом упавших листьев крот в смешном колпаке. Бежишь к матушке-боярыне, чтобы
похвалиться своей глазастостью, а там узнаешь, что другие гусениц в европейских чепчиках
разглядели, и в верхних ветвях солнышко прячется с отеческой доброй улыбкой.
Дуня рисовала две недели и все дни домашние обсуждали её картину. Иногда ей помогала
Маша. Девочка с трепетом брала кисть и прорисовывала листочки, как учила сестра, а потом
подолгу смотрела на них, удивлялась, что она смогла сделать так красиво.
Мужчинам не было ходу на женскую половину и даже отец там не появлялся, но это не
мешало всем всё знать.
С неохотой Дуня прерывалась на походы в церковь, на обучение домашнему хозяйству и
чтению единственной в доме книги под присмотром дедова Веденея.
Дед надеялся породниться через внучек с боярским родом более высокого статуса. Сам-то он
стоял чином ниже окольничих и даже воевод, хотя с последними уже не так всё очевидно. Но
чтобы осуществить задуманное, девочки должны получить хорошее образование. Вот и
выделил он им старого Веденея. Тот много где побывал и повидал, а главное, в молодости
учился философии в европейском университете и любую книжку объяснить может.
Наконец наступил тот день, когда Дуняша объявила о завершении работы по украшению
светёлки. В последние дни она не торопилась, потому что дала Маше задание и сестра шила ей
из лоскутков верхнее одеяло.
Мария с девушками собирала из кусочков узор, повторяющий картину на стене. Дуня всего
лишь попросила сестру собрать из обрезков, коих накопилось множество, покрывало на
кровать, а Маша сама уже усложнила себе работу.
И ведь справилась!
А потом она с дворовыми девушками сделала в таком же духе гору подушечек, и под конец
всем девичьим коллективом на окна были водружены деревянные карнизы с занавесками, а на
пол брошен сплетённый из верёвки коврик. В будущем плетение усложнится, и это искусство
получит название макраме, а пока у Дуни была брошена однотонная и простоватая на вид
плетёнка, но она удивительно гармонично сочеталась со всеми новинками в комнатке.
— Девочки, отец Варфоломей настаивает на том, что он должен увидеть ваш рисунок, —
обнимая дочек, сообщила Милослава. — Дворня по всему городу разболтала, что вы расписали
стену в светелке, как в храме. Слухи пошли…
Маша побледнела, а Дуня сжала кулаки и выпалила:
— Пусть приходит, но не один. Не нравится он мне.
— Доченька, да как же… в девичью, да не один.
— Матушка, а ты съезди в женскую обитель в Серпухове, поговори с игуменьей и заручись
её поддержкой, — предложила Машенька. — Пригласи к нам матушку настоятельницу, пусть
она посмотрит, а когда заручимся её поддержкой — позовём отца Варфоломея. Там же твоя
тетушка живёт и её сестра там же, так может скажут словечко за нас?
Милослава сидела, задумавшись и что-то решив, мотнула головой:
— В Серпухов я не успею съездить, да и игуменья там… — боярыня поморщилась.
Дуня с Машей больше ничего не могли предложить. Дуняша только удивилась сестре, которая вдруг насторожилась против отца Варфоломея. Ранее она ему в рот смотрела.
— Если успею, то приглашу боярыню Никитину с дочерями и Сергееву, — Милослава ещё
подумала и махнула рукой: — Спрошу у Ирины, что у Кошкиных приживалкой живет, уместно
ли Евпраксию Елизаровну зазвать на смотр картины.
Дуня обрадовалась:
— Спроси, мама, сегодня же спроси!
На Никитиных и Сергеевых у неё надежды не было. Дед говорил о них, как листиках на
ветру — куда ветер дует, туда и они всем родом смотрят.
— Ох, дочка, мы словно к битве готовимся, — посетовала Милослава, — надо с отцом
вашим посоветоваться.
— Ты с тётей Ириной переговори, — попросила Дуня, — а там видно будет. Не надо пока
мужей втягивать в это. Женским умом всё решим, а потом уже надавим на остальных.
— Ишь ты какая! — воскликнула Милослава и засмеялась. — А и верно, Дуняша. Сами
красоту оценим и решим, как дальше быть. Но что делать, если боярыня Евпраксия Елизаровна
себе такую же красоту домой захочет?
Дуня пожала плечиками, всем своим видом показывая, что нет проблем.
— В её светёлке мне не зазорно бывать.
— И то верно, девушки будут вышивать, а ты рисовать.
— А я? — жалобно спросила Маша.
— А ты покажешь, как такое чудное одеяло сотворила. Как выложила разноцветные кусочки
и прошила видно, а что внутри?
Маша расцвела и принялась объяснять. Милослава слушала и улыбалась. Конечно, девушки
уже рассказали ей, как щипали и раскладывали тонким слоем овечью шерсть, стегали и только
потом соединяли с изукрашенной верхней частью и шёлковой нижней. Боярыня не сразу
поняла, почему младшая дочь называет одеяло верхним, но потом пощупала и согласилась, что
оно только для красоты.
— Так надо сейчас послать кого-нибудь к Кошкиным и договориться о встрече сначала с
Иринкой, — нахмурив брови, решительно произнесла боярыня и подошла к окну. — А если она
зазовет к нам Евпраксию Елизаровну, то тогда посмотрим, что делать дальше.
Милослава поводила пальчиком по удерживающей слюду рамочке и вздохнув, пожаловалась:
— Ох, чую я, что отец Варфоломей недобро настроен.
Дочери кивали и с надеждой смотрели на неё. Милослава поджала губы, а потом решительно
