плечо.
— Обещай мне, — прошептала она мне на ухо, ее дыхание щекотало кожу, — обещай, что будешь осторожен в этой академии. Я не переживу, если с тобой снова что-то случится.
Я неловко похлопал ее по спине, пытаясь изобразить сыновнюю заботу. Мои пальцы чувствовали каждую косточку ее хрупкого тела.
— Конечно, матушка, — выдавил я из себя, стараясь, чтобы голос звучал успокаивающе. — Я буду… осмотрителен.
Она отстранилась, вытирая слезы кружевным платочком, который, казалось, материализовался в ее руке из воздуха. Попытка улыбнуться исказила ее лицо, превратив его в маску печальной решимости.
— Ты так повзрослел, Ванечка, — вздохнула она, проводя рукой по моей щеке. — Прости, что я… — Она не закончила фразу, лишь махнула рукой и схватилась за голову прикрыв глаза. — Марфа, проводи меня в мои покои. Мне нужно отдохнуть.
Служанка, до этого момента незаметно стоявшая в тени, поспешно подхватила матушку под локоть. Их шаги эхом разносились по пустынному холлу, пока они медленно поднимались по лестнице, исчезая в полумраке верхнего этажа.
Я смотрел им вслед, чувствуя странное смешение эмоций. Часть меня презирала эту человеческую слабость, но другая часть… другая часть ощущала что-то, похожее на вину. Это чувство царапало изнутри, как назойливый зверек, пытающийся вырваться на волю.
Тряхнув головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, я решил заняться более полезным делом. Мне нужно было узнать как можно больше об этом мире, прежде чем отправляться в академию. Знания — вот что мне сейчас необходимо.
Уверенным шагом я направился в большую библиотеку, которую помнил по воспоминаниям Ивана. Массивные двустворчатые двери поддались с протяжным скрипом, словно неохотно впуская меня в святилище знаний.
Библиотека поражала своими размерами и величием. Высокие, до самого потолка, стеллажи из темного дерева возвышались как молчаливые стражи, хранящие тайны веков. Книги всех размеров и цветов теснились на полках, их корешки мерцали в полумраке, обещая раскрыть свои секреты тому, кто осмелится их потревожить.
Витражные окна, пропускавшие лучи солнца, создавали причудливую игру света и тени. Воздух был густым от запаха старой бумаги, кожаных переплетов и пыли.
В центре комнаты, словно алтарь в этом храме знаний, возвышался огромный стол из красного дерева. Его поверхность была завалена раскрытыми книгами и свитками, некоторые из которых свешивались с краев, готовые соскользнуть на пол при малейшем дуновении ветерка. Рядом стояло массивное кресло с высокой спинкой, обитое потертым бархатом цвета бургундского вина. Его подлокотники были отполированы до блеска, свидетельствуя о долгих часах, проведенных кем-то в глубоких раздумьях.
Я медленно подошел к ближайшему стеллажу. Мои пальцы скользнули по книгам, ощущая шероховатость кожи и прохладу металлических букв. «История Империи», «Законы магии», «Искусство управления перстами» — названия манили меня, обещая раскрыть тайны этого нового мира.
Глаза загорелись жадным огнем. Вот оно — ключ к пониманию этого мира и обретению власти в нем.
Схватив несколько наиболее интересных книг, я устроился в кресле. Открыв первый том, я погрузился в чтение, жадно впитывая информацию о структуре власти в Империи, о законах, регулирующих использование магии, о правах и обязанностях носителей меток. О проблемах одержимости людей демонами.
Страницы шелестели под моими пальцами, а время, казалось, остановилось. Я был настолько поглощен чтением, что не заметил, как день сменился вечером, а затем и ночью. Лишь когда скрип открывающейся двери прорезал тишину библиотеки, я оторвался от книг, моргая, словно сова, внезапно выпущенная на свет.
В дверном проеме стояла Ольга, держа в руках поднос с дымящимся чайником и легкими закусками. Ее силуэт, освещенный сзади мягким светом свечей из коридора, казался почти призрачным. Она шагнула в комнату, и звон фарфора нарушил тишину, когда она поставила поднос на край стола.
Не спрашивая разрешения — да и с чего бы ей это делать в собственном доме? — Ольга грациозно опустилась в кресло напротив меня. Ее движения были плавными, но в них чувствовалась решимость.
— Ну что, демон, — начала она, ее голос был низким и чуть хриплым, словно она долго молчала, — нашел что-нибудь полезное для себя?
Эта наглая девчонка говорила так, будто точно знала, кто я такой. Ее глаза, казавшиеся почти черными в полумраке библиотеки, буравили меня, словно пытаясь проникнуть в самую душу.
— О чем ты говоришь? — попытался я изобразить непонимание, но даже для моих ушей это прозвучало неубедительно.
Ольга фыркнула, и этот звук был полон презрения:
— Брось эти игры, — она подалась вперед, и свет от настольной лампы осветил ее лицо, подчеркивая острые скулы и решительно сжатые губы. — Я не слепая и не глухая. Мой брат умер, а ты… ты нечто совсем иное. Признайся…
Я смотрел на нее, чувствуя, как внутри меня борются противоречивые желания. Часть меня хотела солгать, продолжить игру в любящего брата. Но другая часть… другая часть жаждала сбросить маску, показать свое истинное лицо. Это желание было почти физическим, оно жгло меня изнутри, требуя выхода.
— Мое имя Велиал, смертная, — прорычал я, чувствуя, как клыки удлиняются во рту. — Я был одним из приближенных Люцифера, пока меня не изгнали. А теперь я застрял в этом жалком, слабом теле твоего никчемного брата. Его душонка, должно быть, уже корчится в адском пламени, если только она не была слишком ничтожной даже для…
Не успел я закончить фразу, как почувствовал обжигающую боль на щеке. Звук пощечины эхом разнесся по библиотеке. Ольга вскочила с места и стояла передо мной, ее рука все еще была поднята, а в глазах плескалась буря эмоций — гнев, боль и… слезы?
— Не смей! — прошипела она, ее голос дрожал от едва сдерживаемых эмоций. — Не смей так говорить о моем брате! Да, он был слабым, но он был добрым, понимаешь? Добрым! Ты и представить себе не можешь, через что он прошел, как страдал все эти годы!
Я застыл, пораженный силой ее эмоций. Впервые за тысячелетия я почувствовал укол… чего? Стыда? Раскаяния? Это было так непривычно.
— Ты не имеешь права судить его, — продолжала Ольга, и теперь слезы открыто текли по ее щекам. — Ты занял его тело, но ты понятия не имеешь, кем он был, что пережил. Тебе лучше научиться уважать его память!
Я смотрел на нее, ошеломленный. Что-то внутри меня дрогнуло, словно струна, натянутая до предела.
— Ты… ты права, — выдавил я, и эти слова дались мне с трудом. — Я… прошу прощения. Я не должен был так говорить о
