Море — это мое все! Не могу представить, как это, «не уметь плавать»? Научите.
Лежу под пирсом на спине и балдею. С дощатого помоста с гиканьем и воплями прыгают в волны пацаны постарше. Скидывают визжащих и сопротивляющихся девчонок, которым очень хочется, чтобы их скидывали. Некоторые храбрецы забираются на надстройку «моста» (так мы называем этот разбитый пирс) и демонстрируют свою удаль, ныряя в воду с десятиметровой высоты.
Справа по берегу вдали — карусель парусов. В основном — плоскодонки «Оптимисты». Там находится городской яхтклуб. Среди парусной мелкоты мелькают чванливые «Финны» и юркие «Летучие голландцы». Так и не собрался я в той жизни заняться парусным спортом. Увлекся дзю-до, бросив спортивную гимнастику. А вот на паруса до сих пор смотрю с восхищением и лёгким чувством зависти.
В воду неподалеку с громким всплеском врезается чье-то тело, подняв тучу мелких брызг.
«Бомбочкой», — отмечаю я про себя, резко отвернувшись от летящей в лицо воды и спешно отгребая под мост.
— Витёк! Давай к нам! — это Ахмет.
Шайтан! Я не поворачиваясь, махаю ему рукой. Не поворачиваюсь, потому что взгляд прикован к трещине в основании пирса, сложенного из бутового камня.
Там что-то есть. Что-то инородное пляжно-морскому антуражу.
Хочу подплыть поближе, но замечаю движение сверху, с обратной стороны моста. Там свесились чьи-то ноги. Нырять кто-то собрался? Сумасшедший! Там никто не прыгает — на дне арматура и куски бетона. Там даже никто не плавает, мертвая зона. Крикнуть?
Ноги разворачиваются коленями ко мне, кто-то спиной к воде встал «в упор» на руки. Ну, сейчас переломает вот эти самые ноги. Фигуристые такие. Ноги.
Ножки? Человек рывком переходит в вис на руках и оказывается крепкой, плотно сбитой девушкой в черном открытом купальнике, лет двадцати пяти, с кудряшками до плеч и маленькой грудью.
Я без всплеска погружаюсь с головой и прячусь за сваю.
Девушка, перебирая руками по деревянному настилу, приближается к бутовой опоре. Потом, ухватившись одной рукой за какой-то штырь, ловко приземляется на незаметный снизу уступчик в камне. Запускает руку в трещину и достает оттуда небольшой пакет в целлофане, размером с книгу. Пакет засовывает сзади за резинку трусиков, мелькая незагорелой полоской кожи, и таким же Макаром возвращается наверх.
Ловко! И что это значит? Что за девичьи секреты?
Девушка, кстати, не красивая. Унылое какое-то щекастое лицо. А вот фигурка в норме! Явная спортсменка. Слегка икры перекачаны, поэтому я по ногам сразу пол и не определил.
Гребу в сторону «лягушатника», выбираюсь на берег и ищу глазами щекастую спортсменку.
А той и след простыл.
Странно все это…
* * *
Любители пляжного отдыха прекрасно знают, какой это труд — отдыхать на море.
Отдохнувшие и измученные мы всем семейством вползаем во двор. А во дворе что-то не так, что-то не очень благополучно. У среднего дома — РАФик «Скорой помощи», желтый «Козел» милиции и возбужденно гомонящая толпа, к которой мы тут же присоединяемся, забыв о пляжной усталости.
Выясняется, что жильцы одной из квартир после обеда озаботились тишиной в квартире соседа, вскрыли дверь и обнаружили пропажу в мертвом состоянии в собственной постели. Диагноз, который метался по толпе — инфаркт и его разновидности: «острая сердечная недостаточность», «грудная жаба», «тепловой удар», «с перепугу умер», «пить меньше надо» и «все там будем».
Комната, кстати, была из моего сумеречного списка! С прицелом на вчерашнего огнеборца.
Я насторожился.
Прибившись к группе, отстаивающей версию «тепловой удар» я легко выяснил, что некто Данила, живущий в искомой квартире, получил фатальные повреждения вчера на пожаре в виде необратимых термодинамических явлений в организме, когда вытаскивал из горящего сарая дорогие его памяти вещи.
Сам Данила жил один в комнате, которую ему выделил стройтрест, где он работал то ли бухгалтером, то ли кладовщиком. Тут версии расходились. Еще шире разброс вариантов был в определении священных для памяти реликвий, ради которых Данила отдал свою относительно молодую жизнь — от царских денежных знаков и немецкого золота, до облигаций внутреннего займа 66-го года.
Группа с диагнозом «с перепугу умер» новой информации не дала. Отмечалось лишь, что Данила уж очень неважно выглядел после спасения своего чемодана, содержимое в котором, скорее всего, пострадало и принадлежало, скорей всего, не самому Даниле, а воровскому общаку — вот он и перепугался до смерти.
На счет пострадавшего содержимого я был солидарен с этой группой, а гипотезы толпы о принадлежности искомого наводили на очень интересные размышления.
Единственное, в чем единодушны были все присутствующие — о насильственной смерти речи быть и не могло, телесных повреждений медицина не обнаружила, «ментам тут делать нечего», «такой молодой, как жалко», «жить бы да жить».
Очень, очень любопытно. Я нашел тебя, птица Феникс… Но картина понятнее не стала.
А зачем, действительно, приезжала милиция?
— Караваев! — Лариса Викторовна ловко выхватила меня за руку из стайки пробегавших мимо гардероба первоклашек, — Витя! Давай заправимся. Приведем себя в порядок. Пойдем со мной, Витя. У тебя какой сейчас урок? Чтение? Ну, не страшно. Ты же хорошо читаешь? Лучше всех в классе. Твоя учительница тебя хвалит.
«Чего она мне зубы заговаривает?» — озадачился я, ненавязчиво подталкиваемый завучем в сторону лестничной клетки, ведущей на второй этаж школы.
— Мариночка! — теперь Лариса Викторовна свободной рукой тормознула председателя школьной пионерской дружины, миловидную толстушку с огромным пионерским галстуком на шикарной груди соответствующего размера, — сходи, милая, в 1-«А», передай Валентине Афанасьевне, что Караваев у меня, пусть не волнуется, я скоро зайду…
«Почему „Я“ зайду? Почему не „Мы“ вернемся?», — подумал я.
Становилось интересно. Меня что, уже куда-то пристроили?
Вот и кабинет директора. Я, почему то так и думал.
— Можно, Вера Семеновна? — Лариса Викторовна без стука открыла дверь.
Значит, ждали.
— Проходи, Витя, не бо…, — осеклась, — Проходи.
— Проходи, Караваев, проходи, — подхватила директор.
Мантру, что ли они наговаривают? Или зубы заговаривают? Это еще посмотрим, кто здесь кого боится.
Лариса Викторовна заходить не стала, осторожно закрыла дверь за моей спиной.
В кабинете директора был посетитель. Кроме меня, разумеется. Пухленький дядечка средних лет в серых штанах, бирюзовой рубашке без галстука и в летних полотняных туфлях легкомысленного голубого цвета. Он сидел справа от директора, на одном из поставленных в ряд у стены мягких стульев. Внимательно разглядывал меня, лучась доброжелательностью и счастьем.
Вера Семеновна вопреки своей комплекции мотыльком выпорхнула из своего директорского кресла и отодвинула один из стульев у совещательного стола.
— Садись, Витя. Нет, подожди, давай сначала снимем ранец. Садись, не стесняйся.
«Чего они все дергаются?» — мелькнуло в голове.
Хотя… Чего тут не ясного?
Я сел. Руки как положено по-школьному сложил на столе. Спину выпрямил, подбородок приподнял — хоть картину пиши. «Образцовый первоклассник» называется.
Дядечка полюбовался на меня с чуть заметной улыбкой, удовлетворенно кивнул и потянулся за папкой, которая лежала на стульях рядом. Покопавшись, достал какую-то газету и, ловко соскочив со стула, расправил ее на столе передо мной, не забыв перевернуть текстом в нужную сторону.
Так, вчерашняя «Правда». Старая добрая «Правда», два ордена Ленина слева, «Пролетарии всех стран соединяйтесь», «Газета основана…», «Орган Центрального Комитета…», номер, дата, «Цена 3 коп».
Я хрюкнул.
— Что, Витя? — дядечка оживился.
Я показал пальцем на муравья, присохшего в левом верхнем углу газеты. Дядечка поморщился.
— Вот здесь, прочитай, пожалуйста, — он ткнул пальцем-сарделькой в заголовок передовицы.
Я с шумом втянул воздух и начал представление:
— За-а Я-я Вы Ле-е Ни-и Е, — шумный вдох, — Со-о Вет Ско-о Го-о.
Дядечка недоуменно посмотрел на директора. У Веры Семеновны кровь медленно отливала от застывшего лица. Глаза начинали превращиться в две зловещие щелочки — известная примета! Всей школе, между прочим.
— Караваев!
— Пра-а Ви-и…
— Вы ничего не напутали, Вера Семеновна?
Шлепок ладони по директорскому столу. Звякнула ни в чем не повинная чернильница.
— Караваев! Хватит валять дурака!
— Те-ель Ства! — бодро закончил я, — Фу-у!
Разве что пот рукой со лба не вытер.
Поднял глаза на пухлое создание в голубой рубашке.
Ну, вот — лживого доброжелательства как не бывало. Растерянность, задумчивость, досада, какие-то догадки, предположения, оцепенение, опять растерянность — как в калейдоскопе. Что угодно, только не слащавое благодушие.
