Долго размышлял дон Ордоньо над моими признаньями — и ругал меня, и проклинал меня, и журил меня, и жалел меня. То смеялся надо мной как над малым дитем, то грозился в темницу заточить меня, то кричал, что отправит на войну меня, то пытался уломать меня уговорами и посулами. Призывал на помощь сына дона Альфонсо, и гнев божий обещал обрушить на меня чрез молитвы падре Эстебана. Непреклонен я остался и промолвил лишь, что на все есть воля Божия. Наконец, он дал свое согласие, и уход мой торжественно отмечен был, и пред тем, как я покинул Аструм-Санктум, посвятил он все же меня в рыцари.
Со слезами благодарности простился я со всеми замка обитателями. Передал я некоторые книги ценные из библиотеки моей дону Ордоньо в дар и по книге его детям подарил. Самые же дорогие сердцу фолианты мои я с вещами упаковал. Взял с собою я труды древних философов, книги по медицине и астрономии, поэзию арабскую, Коран и Священное писание.
Перед уходом со слугою моим верным мы проверили святилище мое в подземелии. Святыня оставалась на месте. Да сохранится она здесь на столетья! Закрыл я прочно храм мой негласный, уверился, что тайной для всех он пребудет.
Господин мой снабдил меня деньгами, святой отец благословил на путь дальний. И ранней весною покинули мы с Сулейманом замок, десять лет служивший нам домом, и пустились в странствие далекое".
Глава сорок седьмая ВСТРЕЧА
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне, Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Иннокентий Анненский
Через день мы с Николаем и Рахмановым вылетели из Мадрида. Я с удивлением обнаружила, что многое в этом мире воспринимала теперь по-новому. Я как будто смотрела на привычные мне вещи глазами Святогора, представляя, например, что бы он чувствовал при взлете самолета. И улыбнулась.
— Вы, вероятно, предвкушаете возвращение домой? — заметил мою улыбку Рахманов.
— Домой я хочу. Но думала я о другом.
И почему меня тянуло говорить ему правду? Куда проще было бы признать, что улыбалась, думая о доме и близких. Он из деликатности не стал уточнять, где все же витали мои мысли. И я призналась сама:
— Я вспоминала прошлое, из которого мы вернулись.
— Значит, о нем у вас остались приятные воспоминания?
— Да.
— А я тем более вспоминаю о нем с благодарностью, — добавил Коля. — Нам с Еленой как историкам было чрезвычайно познавательно побывать в одиннадцатом веке, да еще в такой стране, как Испания. Мы будто посетили сразу две страны: два мира — христианский и мусульманский.
— Вам удалось вчера побеседовать с археологами? — поинтересовался Владимир.
— О да! — обрадовался Коля. — Владимир, испанцы сказали мне, что и вы успели познакомиться с ними, и даже предложили им свою помощь. Вы тоже археолог?
— Нет, что вы, — рассмеялся Рахманов.
— А чем вы занимаетесь, если не секрет? — полюбопытствовала я. — Мы ничего не знаем о своем спасителе.
— Ну что вы, какой я спаситель? И, конечно, никакого секрета нет. Я режиссер-документалист.
— Как интересно! — вскричала я. — А какое же у вас образование?
— Вообще-то у меня два образования. Изначально я технарь, инженер. А позже я закончил ВГИК, режиссуру. — Он усмехнулся: — Видите ли, на нас Рахмановых лежит определенная печать. Этот далекий предок, завещавший нам рукопись, был, очевидно, человеком незаурядным и очень образованным.
— Это точно, — подтвердил Николай.
Я застыла, ни жива, ни мертва, силилась не изображать на своем лице ничего, кроме праздного интереса.
— Тьфу! Я же совсем забыл, что вы знакомы с ним лично! — засмеялся Владимир. — Так вот ни одного своего наследника не оставил он равнодушным. Каждый стремился достичь чего-то в жизни, прежде всего, получить хорошее образование и как-то расширить рамки своего мироощущения.
— А один из вас даже пытался искать Тартесс, — вставил брат.
— Правда? Этого я не знал.
И Николай рассказал о путешественнике Рахманове, который в середине девятнадцатого века взбаламутил испанскую прессу тем, что знает, где хранится тайна Тартесса, и благодаря которому мы и обнаружили Сантрелью.
— Что ж, это только подтверждает, что рукопись заражает всех, кто ее серьезно читает, — покачал головой Владимир. — Дед мой, например, был историком-арабистом. Отец мой — врач, но у него есть хобби. Он страстно увлекается древнерусским язычеством. Я с детства тянулся к точным наукам и считал, что овладение научно-техническими достижениями и откроет для меня мир новых знаний. Но я очень интересовался историей своего предка, изучал историю Испании, побывал на Волге, в Новгороде Великом. Однако, меня все больше влекли те области знаний, которыми владел Святогор: и философия, и медицина, и астрономия. Но я не Святогор. Все познать мне не под силу. Представляя, как я общаюсь с людьми науки, попадаю в их святая святых, окунаюсь в их мир, я вдруг осознал, что могу снимать фильмы о них.
— Так вы предложили археологам снять о них фильм? — догадался Николай.
— Не только предложил. Я уже кое-что снял, — сказал Рахманов. — Я ехал в Испанию не с целью выручать затерявшихся в одиннадцатом веке. Как вы догадываетесь, такое объяснение, мягко говоря, озадачило бы моих коллег. Я ехал в командировку, снимать исследовательскую работу испанских археологов.
— Почему испанских? — как-то даже обиделся Коля.
— А российских я уже снимал, если вы об этом.
— Правда? — Николай просиял.
И дальше разговор стал еще более оживленным. Коля расспрашивал, какие фильмы уже сняты. Владимир охотно рассказывал занимательные истории, происходившие на съемках. Они самозабвенно беседовали, а я слушала то со вниманием, то отвлекаясь, пока не почувствовала, что проваливаюсь в сон. Голос Рахманова звучал все отдаленнее, все больше сливаясь с голосом Святогора, и вот, вероятно, совсем во сне, уже сам Святогор произносил эти слова. И я наслаждалась звучанием этого родного и такого далекого голоса.
Самолет приземлился в Москве. Аплодисменты пилотам. И постепенно тонкой струйкой огромная людская масса просачивалась из аэробуса сквозь одну-единственную дверь в коридор, соединяющий лайнер со зданием аэропорта. Вереницей потянулся народ к лестнице, ведущей в зал паспортного контроля. А там — яблоку негде упасть. Ощущение было тягостным: мы вроде уже дома, но чтобы выйти отсюда и увидеть любимые лица, надо топтаться в этом море людей, продвигавшихся вперед по сантиметру, словно у них спутаны ноги.
Коля пытался шутить. Рахманов вежливо реагировал на шутки. А я спряталась в скорлупу, отрешенно оглядывая окружающих и бессознательно двигаясь в толпе. Наконец, признали, что мы вправе ступить на родную русскую землю, и, получив свой нехитрый багаж, мы ринулись к выходу. Я жадно выискивала в толпе родные черты. Коля вырвался вперед, а я чуть отстала и шла рядом с Владимиром Рахмановым.
— Отец! Папа! — услышала я Колин возглас, но не успела последовать за братом, как меня кто-то окликнул:
— Аленка!
Дорогу мне преградил Игорь.
— Ветров? — изумилась я.
— Неужели это ты? — Лицо его светилось счастьем, но, заметив рядом Рахманова, он метнул в его сторону уничтожающий взгляд и заключил меня в объятия.
"Ах, вот как! — ухмыльнулась я мысленно. — Господин Ветров демонстрирует, что я его собственность. Ну уж, нет!"
Я высвободилась из объятий и шагнула к отцу. Рахманов тем временем спокойно поздоровался с Игорем, и тот вынужден был вежливо ответить и даже пробормотал что-то вроде:
— Спасибо, что доставили их, Владимир Сергеевич.
Я очутилась в объятиях отца, который целовал меня и приговаривал:
— Ну, здравствуй, дочь! Что же это вы нам устроили? Где же это вас носило?
— Насилу нашлись, — скаламбурил Николай, обнимавший плачущую Люду.
— Люда, родная, здравствуй! — бросилась к ней я, и мы расцеловались, всхлипывая и размазывая слезы радости по щекам. Коля дружески обнялся с Игорем.
— Так, дорогие мои, со своими нежностями мы загородили людям проход, а между тем надо еще оставить нежностей для встречи дома. По машинам! — скомандовал отец и вдруг заметил Рахманова.
Обмениваясь с ним рукопожатиями, отец заговорил:
— Владимир Сергеевич! Добрый день! Мы на двух машинах. Игорек приехал с работы. Так что мы все отлично разместимся, и все к нам. Там мать уже, наверное, стол накрыла. Они с Людой сегодня с утра колдовали на кухне, и Санька им помогал.
Я плюхнулась на переднее сидение рядом с папой, а Коля и Люда устроились сзади. Чтобы смягчить неловкую ситуацию и не остаться одному, Игорь предложил Рахманову сесть в его машину.
Мы ехали по темной освещенной Москве. Здесь зима полностью овладела городом. Снег плотным покровом лежал на улицах и крышах домов. Дорога чавкала под колесами черной сыростью. Но я пожирала глазами знакомые очертания города, и у меня защемило в груди: я не люблю зиму, но я люблю этот город, такой дорогой для меня город, я люблю его в любое время года. И после долгой разлуки, чудом вернувшись из иного мира, я вдруг осознала, что не смогла бы жить без Москвы, даже такой Москвы, погруженной в ранний вечерний зимний мрак, зябко кутающейся в снежное боа от чуть морозной промозглости и стыдливо прячущей свою зимнюю тоску за ярким, почти праздничным освещением. И впервые за эти дни я на мгновение почувствовала себя счастливой: я ехала с любимыми людьми по родному городу.
