в исполнение. Великий князь на другой день был вынужден лично приводить к присяге Николаю все полки.
Варшавский генералитет собирался сделать в точности то, что в Петербурге проделала группировка Милорадовича, а именно, навязать свою волю претенденту на престол. Но, в отличие от Петербурга, в Варшаве эта затея потерпела фиаско. Рьяно взявшийся за дело, Константин привел Польшу к присяге Николаю и сообщил ему об этом. Но вот, парадокс и самый настоящий анекдот, Николай в это время уже привел к присяге Константину гвардию, правительственные учреждения, да и сам присягнул! Хохма, да и только, но наглядно показывающая разбалансированность государственного механизма и законности, а также императорских наследников, воспринимающих трон как плаху, а гвардию – как палачей.
ГЛАВА 3
28 ноября – 5 декабря
Когда я зашел к Рылееву, то застал там поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Александра Сутгофа и лейтенанта Гвардейского морского экипажа Антона Арбузова. Расслышав о чем они говорят, приятно удивился тому, что мои мысли пересекались со словами этого морского офицера:
- … ежели взять большую книгу с золотой печатью и написать на ней крупно «закон», а потом пронести сию книгу по полкам, то сделать можно все, чтобы ни захотели!
Поздоровался с этими двумя офицерами. Кроме Рылеева в доме находились Оболенский, Штейнгель, Каховский, Одоевский. Отдельно поприветствовал ротных командиров – «смотрящего» Московского полка князя Щепина-Ростовского и его заместителя, капитана все того же Московского полка Михаила Бестужева – третьего из братьев Бестужевых.
Когда замолчал Арбузов, его, кстати говоря, позавчера привел ко мне лейтенант Дмитрий Завалишин, и я официально принял Арбузова в Общество. Гвардейский морской экипаж – 1100 штыков при четырех орудиях занимал в наших планах отнюдь не последнее место. Офицеры-моряки, как никто другой были восприимчивы к радикальным идеям. И здесь не последнюю роль сыграл Завалишин. Посредством все того же Завалишина, которого мы на совещании 26 ноября поставили «смотрящим» за Гвардейским морским экипажем, в Общество в течение последней недели кроме Арбузова были также введены мичманы братья Беляевы – Александр и Петр, мичман Дивов, лейтенанты Акулов, Бодиско и многие други. Всех этих людей, как оказалось, Завалишин по собственной инициативе «обрабатывал» в течение всего 1825 года. Начиная с малого, говоря о выгодах конституционного представительного правления, приводя в пример Англию и САСШ, восхищенно читая стихи Рылеева и две «мои» книги, посвященные французской революции и «политэкономике». Но уже к осени 1825 года Завалишин до того «запропагандировал» Гвардейский экипаж, что свободно говорил своим собеседникам, как, в случае переворота, прекрасно будет «сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев – великих князей». Гвардейский морской экипаж, практически без всяких усилий с нашей стороны, превратился в самую надежную и идеологически подкованную революционную силу.
Не успел я устроиться в кресле, как заявились два брата Бестужевых, поведавших нам, как они ночью, прихватив с собой третьего Торсона, шатались по улицам Петербурга и агитировали солдат:
- Мы останавливали каждого встречного солдата, сами останавливались у каждого часового, раздавали им всем прокламации …
- Что-что вы раздавали? – перебил Александра Бестужева, но вместо него ответил его брат Николай:
- Прокламации раздавали, в которых мы написали, что войска обманули, не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба.
- Значит, эти прокламации были написаны от руки? Не печатные?
- Да.
Прямо дети малые, подумал я.
- Зря вы этим раньше времени занялись, прокламации подобного содержания мы напечатаем тысячи и за день-два до выступления разбросаем по казармам, чтобы войска морально подготовить и взбодрить.
- Но мы еще и на словах говорили им обо всем этом, - слово опять взял Александр, - и вы бы видели, Иван Михайлович, с какой жадностью солдаты нас слушали!
Рылеев тоже сознался в том, что вчера в лейб-гренадерских казармах на квартире Сутгофа они встретились с поручиком Пановым и прапорщиком Жеребцовым, коих, благополучно инкорпорировали в Общество.
- Это, конечно, хорошо, пускай слухи и среди солдат распространяются, но пока преждевременно. Про прокламации я вам уже сказал, они отдельно будут ходить по городу вместе с листовками с компроматом на всю императорскую фамилию, а также тезисно будет изложена программа Временного правительства. Непосредственной же агитацией солдат, по перетягиванию их на свою сторону, мы займемся во время выступления и после переворота. Но для того, чтобы дать первоначальный импульс и поднять войска нам требуются прежде всего строевые офицеры, я посмотрел на Арбузова и Сутгофа, с интересом слушавших наш разговор.
- Мы готовы выполнять все приказания Общества! – безапелляционно заявил Сутгоф, а Арбузов его поддержал.
- За сутки перед выступлением все вовлеченные в наше дело офицеры получат специально отпечатанные методички, с указанием, что делать в день выступления и какие разговоры вести с рядовым составом. Для нашего дела, господа офицеры, подчеркиваю, жизненно важно, сделать из простых солдат в самые кратчайшие сроки наших идейных союзников и сподвижников. Мы, члены Правления, объять необъятное не способны, мы можем с прокламациями обращаться к массам, выступать перед толпой, но поговорить по душам с каждым солдатом не в наших силах. Поэтому, здесь особую надежду Общество возлагает на вас! Прошу вас, постарайтесь во вверенных вам частях обратить солдат в свою веру, если можно так выразиться.
- Постараемся, господин Головин!
- Сделаем все, что в наших силах!
Попрощавшись с этими двумя офицерами, собрали очередное совещание.
- Вскоре должен прибыть Пущин, - я осмотрел всех присутствующих, - и мы вместе с ним и господами Трубецким и Рылеевым навестим генералов – членов нашего Общества. Пора их вводить в курс дел и обрисовывать стоящие перед ними задачи!
- Кстати, Евгений Петрович, - обратился я к Оболенскому, - как там ваш генерал Бистром поживает? Можно ли его будет привлечь к нашим делам?
Оболенский – адъютант генерала Бистрома проживал с ним вместе на квартире и, безусловно, оказывал на Бистрома определенное влияние.
- Карл Иванович – настоящий боевой генерал, отец родной солдатам, любит их, как своих детей, просто идол для гвардейцев! – сказал Оболенский, чуть ли не задыхаясь от восхищения.
Я подумал, что жаль будет устранять такого замечательного человека, но, если он не с нами – то против нас! Бистром – второе по реальному значению лицо в гвардейской иерархии, тут уж ничего не попишешь!
- Это все замечательно, Евгений Петрович, но я вас спрашиваю о другом …
- Карл Иванович
