экзекуции младшенькой. Вдарил прям так хорошо. Не от жопы, конечно, бил, но смачно прям получилось. Лушенька вздрогнула и только как будто еще больше в кровать вжалась. От плетки жопку не прятала, сдавленные визги не издавла. Приняла судьбу, как настоящий самурай, я даже проникся. Я отсчитал ей пять ударов, явно отлынивая. С одной стороны, это оказалось не только приятно, но и утомительно. С другой стороны, меня отвлекали стоны старших сестер. Не так уж и кровожаден я оказался, на проверку. Это плохо, тут так не принято.
Неожиданно, после последнего удара, Лушечка мелко затряслась, по прежнему пряча лицо в мехах, чем сильно меня напугала. Что это ещё у неё там за приступ? Я сел на кровать, наклонился к ней поближе, осторожно повернул её лицо к себе. И обнаружил, что пока я семейными делами со старшими сестренками занимался, она даром времени не теряла и смогла избавиться от кляпа. Об шкуру его, что-ли, скатала. Или так переживала, не важно. Поэтому и не визжала. Боялась, что я сразу же ей новый кляп сделаю. Или вырубить её попытаюсь, а как мы с ней оба знаем, получается это у меня плохо. А фамильяры, как мне помнится, еще сутки будут недоступны, если их вот так жестоко из нашей реальности развоплотить. Действительно, вариант с множественными ударами по голове мало привлекателен. Но так терпеть надо суметь. Вот терпелка и порвалась.
Я с тревогой заглянул Лушечке в лицо. Все еще очень миленькое, хоть и мокрое от слез лицо. Опухшие красные губы, струя слюны из уголка рта и закатившиеся глаза. «Точно приступ какой-то!» — окончательно испугался я. Ща свернет ласты и испортит мне весь заплыв к величию в самом начале — заемная память услужливо подсказывала, что женщинам в этом мире отводилась отличная от мужской, но тоже важная роль. И табу на убийство детей и женщин имело не только нравственно-политические причины, но и вполне физические последствия.
К счастью, испугаться как следует, я не успел. Лушечка вдруг сфокусировала на мне взгляд безумных глаз с огромными, расширенными зрачками и что-то пискнула. И густо покраснела, хотя и так была весьма розовенькая, даже через смуглую кожу видно. Я склонился к ней поближе, не расслышав, и переспросил:
— Чего?
— Ещё! — громко выдохнула Лукерья и спрятала мордочку в мех. Я некоторое время посидел задумчиво. Потом грубо и решительно уселся на Лукерью и пересоорудил на ней кляп заново. Понадежнее. Проверил кляпы на остальных и буквально выбежал за дверь.
Собственно, все это время в моей голове было пусто, как в школьном бассейне ночью. Хотя нет, по всему гулкому, пустому пространству мозга одинокой удивленной рыбой метался вопрос «Что это было?».
Только скрывшись от Лукерьи за дверью, и немного подышав, я наконец понял, что она хотела. Время ведь тянет, ну дураку ведь понятно.
С сомнением посмотрев на дверь, я забрал с неё ленточку, машинально повязав себе как бинт на кулак.
Откровенно говоря, я теряю время. Пока я вожусь с сестренками, пока стою тут на холодном полу — конечно же, позаимствовать сапожки с Федосьи я забыл — шансы на мое обнаружение все возрастают. Поэтому я решительно двинулся прочь. Вернулся, наложил на дверь засовы. Постоял. Решительно снял засовы, открыл дверь, зашел. Проверил кляпы, стянул все же сапожки с Федосьи и натянул на себя — холодные там полы, я задубел, — осмотрелся еще раз, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб. И понял, что если такую красоту обнаружат без меня, надо послать возможных преследователей по ложному следу. Даже слегка обрадовавшись своей коварности, хрипло сказал:
— Я на кухню. Водички попить. Вернусь и продолжим.
И снова юркнул за дверь. Заложил засовы. И покрался темными коридорами прочь.
К счастью, в этой усадьбе я проводил почти каждое лето, только на зиму отец перевозил семью в имение под Псковом. Там была настоящая крепость, но вокруг болота и водилась нечисть, поэтому летом там за стены выходить было опасно. Зимой тоже, но зимой хрен выберешься, сугробы и холодно. Так что сидишь в каменном укреплении, и выходишь только на двор с детворой играть, прямо как в моем родном мире.
Зимы помнились мне скучными и наполненные учебой. Наемные учителя учили многому, но перед глазами сразу встали генеалогические древа всех княжеских родов, с большинством из которых я был в родстве. Очень трудно всю эту хитрую схему не запомнить, тем более и не одну. Поэтому была мотивация — за плохо отвеченный урок пороли гибкими такими, тонкими прутьями. Хоть это была и не вполне моя память, но воспоминания об учебе заставили меня нервно передернуть плечами.
Пол под ногами скрипел при каждом шаге. Я попытался вспомнить, как учили ходить тихо. Сначала на носки, потом весь вес на всю стопу. Блин, учили не меня, а Мстислава. Это лесной, охотничий шаг. Пол все равно скрипел. Поэтому я без затей, просто на носочках, с полусогнутыми ногами, засеменил дальше. Скрипеть стало меньше.
Мой инструмент для исполнения долга по продолжению генеалогических схем недовольно топорщился и терся о рубашку. Хотел вернуться назад в комнату и немедленно исполнить свое предназначение. Этот вариант был не лишен определенной привлекательности, но я бережно хранил надежду на не менее лучшее будущее вне стен этого терема.
Слегка запутанная планировка, господские спальни, большая лестница по центру — там может быть охрана. Я юркнул в другую сторону. Тут есть крутая лесенка, похожая на трап на корабле. Для слуг. По ней до второго этажа, потом на кухню.
Блин, увел погоню со следа. Зачем я про кухню сказал, если и в самом деле туда хотел идти? Заемная память тут же запулила в меня скомканными байками о том как люди лгали и за это немедленно платили страшную цену. Пока я, посвечивая в темноте голой задницей спускался вниз по лестнице, стараясь не замирать после каждого особенно громкого скрипа и шороха, мозг лихорадочно работал.
Ну конечно, маленькие, тесные, закрытые сообщества. Все друг друга с пеленок знают. Ложь тут противопоказана Да и не умеют тут врать. Это тоже, только с опытом приходит, если патологических лжецов во внимание не брать. Но это отклонение. Поэтому врать мне было трудно органически. Врут в этом мире, обычно, как дети — краснеют, глаза прячут, одежду теребят. Это важный момент.
Добрался до кухни. Время четыре утра — кто-то тихонько гремит посудой, что-то режут, таскают. К завтраку надо успеть, как минимум испечь хлеб, а может приготовить и еще что-то.
Кухня
