от благодушного и растерянного, до гневного и напряжённого.
— Все неси, — сказал Михалков.
Я с интересом посмотрел на него, не понимая, ему-то зачем?
Снова одевшись, я довольно быстро обернулся туда и обратно, и, грешным делом, подумал: «стоит ли раздеваться». Судя по состоянию Высоцкого, я пришёл в его дом в период кризиса бросившего пить алкоголика. Может быть и Говорухин с Михалковым пришли, поддержать Высоцкого в его неустойчивом психическом состоянии. А тут я нарисовался с его песнями. Как бы не «огрести» от знаменитого барда. Мужик он, как известно, сильный и резкий… Да-а-а…
Высоцкий выхватил у меня кассету, когда я ещё не разделся, и вставил её в свой «грюндиг».
— Проходите-проходите, — пригласила Марина.
— Может я пойду? — с нарочитой неуверенностью произнёс я.
— Заходите-заходите, — разулыбался Михалков во все свои пышные усы. — Мы спасём вас.
В машине я успел перемотать кассету на начало и песня «Парус» ворвалась в жилище Владимира Высоцкого резким ураганом и криком моей встревоженной за Высоцкого души. После прослушивания «Паруса» Высоцкий сразу выключил магнитолу и остался сидеть, молча уставившись на неё.
Михалков что-то пытался сказать, но Говорухин остановил его жестом руки.
— Ты мне сердце вынул, — прошептал Высоцкий.
Михалков снова сделал движение навстречу Высоцкому, но Говорухин снова приподнял кисть руки, требуя внимание.
— Так я никогда не спою, чёрт побери! — он стукнул правым кулаком в свою левую ладонь. Сильно так стукнул, между прочим.
— Но это очень сильно! Очень! Спасибо тебе! Чёрт! — Он потряс левой рукой, сбрасывая боль.
— Вы, Пьер, пейте чай, пейте, — проговорила Марина.
Я молча показал пальцем на бутылку армянского «Арарата». Михалков сделал странное движение губами, расширив их, и показав мне большой палец, плеснул янтарную жидкость в чайную чашку. Тоже самое он сделал себе и Говорухину, долив коньяк к чаю. Я выпил резко, единым махом и подхватив вилкой ломтик лимона, сунул его в рот. Михалков показал два больших пальца и отхлебнул свой чай. ТО же самое сделал Говорухин.
Высоцкий снова ткнул пальцем в кнопку «Play» и из «кассетника» послышалось вступление в «Разговор у телевизора». Владимир прослушал его молча без комментариев, а вот «Коней» дослушать до конца он не смог.
— Ты мне душу на изнанку вывернул, чертяка, — сказал он, обернувшись ко мне.
В его глазах стояли слёзы.
— Это просто невозможно слушать! — сказал он, обращаясь к Говорухину и Михалкову, словно прося у них защиты. — Невозможно!
— Сильно спето! — кивнул головой Говорухин. — И это звучало на Ленинских горах?
Я кивнул.
— Обалдеть! — сказал и покрутил головой Михалков. — Тебя же порвут в горкоме партии.
— Грамоту дали, — сказал я. — Сегодня. В машине лежит.
Михалков раскрыл рот, набрав воздуха…
— Не пойду, — сказал я. — Не веришь, выйдем, покажу.
— Да, верю, верю… — округлил глаза и приподняв руки, Никита Сергеевич и показав взглядом на бутылку прошептал. — Просто у нас заканчивается, а у тебя в машине, наверное, есть.
— Есть, но не хочется выходить.
— Так, дай ключи от машины, я сам схожу.
— Я отсюда открою, — сказал я.
— Это как это? — спросил Михалков.
— Да так, — сказал я и пройдя в прихожую, достал брелок от сигнализации и подошёл к окну, выходившему во двор. Все тоже приблизились к стеклу.
Я поднял брелок и нажал на кнопку. Машина пикнула два раза и мигнула фарами.
— Открыто, — сказал я и нажал другую кнопку.
Пикнуло один раз и снова мигнули фары.
— Закрыто, — сказал я.
— Ничего себе, — восхитился Высоцкий. — Переплюнул! Как есть переплюнул!
Он хлопнул меня по плечу.
— Вот французы! — качая головой, сказал Говорухин.
— Это фашисты. Мерседес же! — сказал Михалков.
— Ни хрена! Мне не предлагали, а у меня представительский класс. А у него обычный бизнесовый. Или это и есть «полный фарш».
— Не-е-е… Это я сам себе установил охранную сигнализацию, — вздохнул я, поняв, что «попал» и надо открывать фирму по установке автосигнализаций. Пришла беда — открывай ворота. Да-а-а…
— Охранная сигнализация? Мне сделаешь? — спросил Высоцкий.
Я вздохнул.
— А это только на мерседесы можно ставить, или и на жигули тоже? — задал вопрос, коварно улыбаясь, Михалков.
— Пока возможности нет, — сказал я. — Но к середине года, думаю, появятся.
— Отлично, — сказал, потирая ладони Михалков. — Так я пойду? Где у тебя? Э-э-э…
— Коньяк в термосе. Между сиденьями стоит ящик с двумя отделениями. В одном — тёплый коньяк, в другом холодная водка.
— О как! — удивился Михалков. — И смотри, говорит, кхе-кхе, не перепутай! А может и то и другое взять?
— Так,, ребята, а не пошли бы вы? — спросил зловеще Марина. — Я же просила!
— Да, мужики. Вы, это, я ж не пью.
— А пошли тогда ко мне? — спросил Михалков.
Я поморщился.
— Так нас и оттуда выгонят. Тогда уж ко мне на четырнадцатый, — сказал я.
— Вот это по нашему! — вскрикнул Михалков. — Ты как, Слава?
— Да, нормально. Меня вообще из дома выгнали. Хотел к Володе напроситься ночевать.
— У меня переночуешь, — сказал я переходя с Говорухиным на «ты», уже точно понимая, что эту квартиру придётся брать.
— А есть на чём?
— Есть, — заверил я, так как квартира, действительно, была укомплектована хоть и простенькой, но всей, необходимой для проживания, мебелью. Мне показывали фотографии.
Мы оделись.
— Кассету не подаришь? — спросил Высоцкий и протянул мне руку.
— Да, ради Бога! — пожал его руку я. — У меня много твоих песен аранжировано. Приходи в студию запишем.
— Когда можно?
— Да, хоть завтра. В театр МГУ.
— Завтра буду. И… Это… Спасибо тебе. Не пойму, как это у тебя получилось?
— Всё просто! Мне нравятся твои песни, Владимир Семёнович!
Он скривился.
— Давай по имени?
— Давай.
— Поехали-поехали, — крикнул из дверей лифта Михалков.
Мы вышли на улицу втроём. Михалков несколько раз нажал на кнопку отключения и включения сигнализации. Полёргал дверь. Сирена заверещала. Он испугался. Пришлось забрать пульт.
— Предлагаю пить только коньяк, — сказал я, открывая багажник, где стоял ящик с шестью бутылками «Курвуазье» и закусками к нему: сервелаты, оливки,
