Так началась долгая бессмертная жизнь Кулейна лак Ферага, Воина Тумана.
Так и не сумев достигнуть высот элири-мас, Кулейн вернулся в настоящее и открыл глаза. Его поразила мысль, смягчившая внутреннее напряжение. Ахилл и все другие смертные, погибшие от меча Кулейна, наверное, чувствовали то же, что он сейчас. Какая надежда остается смертному, когда он вступает в поединок с богом? И все-таки они обнажали мечи и выходили на бой с ним, точно так же, как смертный Кулейн выйдет на бой с бессмертным немертвецом Гильгамешем. И прекрасно, что последний земной опыт Кулейна будет познанием новой истины. Наконец он постигнет то, что чувствовали они.
Позднее он все еще сидел погруженный в размышления, когда в хижину вошел Пендаррик, будто из соседней комнаты.
Кулейн улыбнулся, встал, и они обменялись рукопожатиями. Возник стол, а рядом два ложа и кувшин с вином на столе вместе с двумя хрустальными кубками.
– Какая здесь прекрасная ночь! – сказал Пендаррик. – Я всегда любил аромат лаванды.
Кулейн наполнил кубок вином и возлег на ложе.
Царь выглядел таким же, как всегда: золотистая борода только что завита, могучий торс, внимательные глаза, затворенные от попыток проникнуть в его мысли.
– Зачем ты явился?
Пендаррик пожал плечами и наполнил свой кубок.
– Явился побеседовать со старым другом в ночь перед тем, как он отправится в дальний путь.
Кулейн кивнул.
– Как Туро?
– Теперь он Утер Пендрагон и командует войском. Я подумал, тебе будет интересно узнать, как он его обрел.
Кулейн выпрямился на ложе.
– Ну и?..
– Отправился в Пустоту и вернул Девятый легион.
– Неужели?
– И у него твой меч, хотя я до сих пор не понимаю, как это вышло.
– Расскажи мне… со всеми подробностями.
И Пендаррик рассказал, задержавшись на том, как повел Лейту к центральному алтарю.
– Я все еще не понимаю, почему велел ей сделать это. Словно в мозгу у меня раздался чей-то голос. Я был поражен не меньше нее, когда она достала меч, – и даже куда больше, если сообразить, что из этого следует. Она проникла в прошлое, в то место и в то время, в которых уже существовала. А мы оба знаем, что это невозможно. Такая вот чудесная загадка!
– Тебе следует обсудить ее с Мэдлином.
– Не премину, хотя он мне не нравится. Внутри него прячется пустота. Он не умеет любить. Да я и не уверен, что хочу узнать разгадку. Одна из бед бессмертия – что за столько столетий очень мало вопросов остается без ответа. Так пусть этот будет одним из них.
– Способен Туро… Утер… победить Горойен?
– Не могу сказать. – Пендаррик пожал плечами. – Она обладает огромной силой. Но сейчас меня больше заботит Кулейн. – Он протянул руку над столом и раскрыл пальцы. Из них на стол упал Сипстрасси.
– Взять его я не могу, – сказал Кулейн. – Но поверь, очень этого хочу.
– А без него ты способен победить?
– Быть может. Я кое-что умею.
– Мне Гильгамеш никогда не нравился, и мне кажется, что его неспособность воспринять силу Сипстрасси была приговором суда гораздо более высокого, чем мой. Но нельзя отрицать, что воином он был грозным… истинным ролиндом.
– Как и я.
– Как и ты, – согласился Пендаррик. – Но у него, мне кажется, нет души. В Гильгамеше нет никакого величия. И никогда не было. По-моему, мир для него окрашен в серый цвет. Когда Горойен вернула его, она обрекла себя на гибель, так как Кровь-Камень усилил его болезнь настолько, что она передалась ей.
– Я все еще люблю ее, – признался Кулейн. – Я не мог причинить ей вреда.
– Знаю. – Царь налил себе вина и отвел взгляд от Кулейна. – Есть еще кое-что, и я до сих пор не уверен, поможет ли это тебе или погубит тебя. – Голос Пендаррика дрогнул, и Кулейн почувствовал странное напряжение во всем теле. Царь облизнул губы и сделал глоток. – Горойен не знает, что мне известна эта… тайна. – Он погрузился в молчание, которое Кулейн не стал нарушать. – Прости, мой друг, – сказал наконец Пендаррик, – я не могу выразить, как это тяжело для меня.
– Тогда ничего мне не говори, – сказал Кулейн. – После завтрашнего дня это уже не будет иметь никакого значения.
Пендаррик покачал головой.
– Когда я рассказал тебе про Лейту и меч, кое о чем я умолчал. Что-то… кто-то потребовал, чтобы я открыл тебе всю правду. Да будет так. Ты помнишь дни в Ассирии, когда Горойен заболела горячкой, которая почти ввергла ее в безумие?
– Конечно. Она чуть было не умерла.
– Решила, что ненавидит тебя, и рассталась с тобой.
– Но ненадолго!
Пендаррик улыбнулся.
– О да, на какие-то два десятилетия. Когда она вернулась, все было так, как должно было быть?
– Через какой-то срок. Потребовался почти век, чтобы она окончательно преодолела болезнь.
– Окончательно ли? Разве ее беспощадность не продолжала усиливаться? Разве нежность не покинула ее душу навсегда?
– Да, может быть. Но о чем ты?
Пендаррик глубоко вздохнул.
– Когда она покинула тебя, то была беременна.
– Я не хочу об этом слышать, – закричал Кулейн, вскакивая на ноги. – Уйди!
– Гильгамеш – твой сын и ее любовник.
Силы и гнев внезапно оставили Кулейна, он пошатнулся. Тотчас Пендаррик оказался рядом с ним и помог добраться до ложа.
– Но почему? Почему она не сказала мне?
– Что я могу ответить? Горойен безумна.
– А Гильгамеш?
– Он знает… и потому-то ненавидит тебя, потому-то он всегда желал твоей смерти. Какое бы безумие ни овладело Горойен, оно передалось ему. И когда бессмертие оказалось ему недоступно, он винил тебя.
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Если бы ты взял Сипстрасси, я промолчал бы.
– Ты думаешь, зная это, я стану сильнее?
– Нет, – признал Пендаррик. – Но это, возможно, объясняет, почему ты всегда избегал поединка с ним.
– Я его боялся.
– И это тоже. Однако голос крови неслышно воздействовал на тебя. Я видел вас обоих в бою и знаю, что былой Кулейн мог бы победить Гильгамеша.
Ты всегда был самым лучшим. Он знал это. И его ненависть усугублялась.
– Как ты узнал?
– В последние годы его жизни Горойен отказывалась его видеть. За два дня до его смерти я навестил его. Он впал в старческое слабоумие и звал свою мать.
Воспоминание не из приятных.
– Я бы сумел воспитать его без ненависти.
– Не думаю.
– Оставь меня, Пендаррик. Мне надо многое обдумать. Завтра я должен попытаться убить собственного сына.
Десять когорт Легио IX вышли на равнину перед Серпентумом, Железной крепостью, через пять дней после битвы, в которой было разгромлено войско Агарина Пиндера. Утер распорядился разбить лагерь, и двадцать повозок с провиантом и запасным оружием были заведены за спешно сооруженные валы. Войско восставших теперь насчитывало более шести тысяч человек, и Магриг был назначен начальником воинов Пинрэ.
В сопровождении Прасамаккуса, Магрига и Северина Утер вышел на опушку, откуда открывался вид на крепость, и при взгляде на черные стены, вздымающиеся над туманной равниной, его пробрала холодная дрожь.
Принцу почудилось, что он видит колоссальную голову демона с разверстой пастью ворот. И воины не высыпали защищать их. Равнина простиралась безмолвная, подманивающая…
– Когда начнем приступ? – спросил Магриг.
– Почему нас больше не пробовали остановить? – ответил Утер вопросом на вопрос.
– Зачем заглядывать в рот дареному коню? – сказал Прасамаккус.
Магриг и Северин кивнули.
– Мы же ведем войну не против обычных врагов, – сказал Утер, – но против Царицы-Ведьмы. На мою жизнь не покушались, против нас не двинули больше ни одного отряда. Что, по-вашему, это означает?
– Что она потерпела поражение, – сказал Магриг.
– Нет, – ответил Утер. – Как раз наоборот. Она послала Агарина, потому что его победа упростила бы дело, но в ее распоряжении есть другие силы. – Он обернулся к Северину. – До сумерек еще четыре часа. Оставь небольшой отряд в лагере и приведи легион сюда.
– А мои люди? – спросил Магриг.
– Ждите моего приказа.
– Что ты задумал? – спросил Северин.
Утер улыбнулся.
– Я задумал взять крепость.
На высокой башне глаза Горойен открылись, и она тоже улыбнулась.
– Иди ко мне, милый мальчик, – прошептала она.
Рядом с ней стоял Гильгамеш, его темный панцирь поблескивал на солнце.
– Ну? – спросил он.
– Они направляются сюда… как и Кулейн.
– Я был бы рад убить мальчишку.
– Удовольствуйся мужчиной.
– О, я удовольствуюсь, матушка! – Под защитой шлема Гильгамеш усмехнулся, увидев, как напряглись ее плечи, а нежное лицо окрасил пунцовый румянец.
Она резко повернулась к нему, раздвинув губы в улыбке.
– Не знаю, – сказала она, и голос ее источал яд, – приходило ли тебе в голову, что с этого дня тебе не для чего будет жить?
– О чем ты?
– Всю свою жизнь ты мечтал убить Кулейна лак Ферага. Что ты будешь делать завтра, Гильгамеш, любовь моя? Что ты будешь делать, когда у тебя не останется врага, чтобы сражаться с ним?
