Но хуже всего, пожалуй, ему пришлось в Оки. Этот маленький беспорядочно застроенный городишко, со стороны более всего напоминавший затоптанный и затем разворошенный пинком костер, славился обилием местных торжеств. Редкая неделя в Оки обходилась без праздника, а потому киэн в этом захолустном городке было больше, чем даже в столице. Пожалуй, их было даже больше, чем местных жителей. Если бы не закон, запрещавший киэн селиться в Оки и давать более десяти представлений подряд, в городке одни комедианты и жили бы. Пройти по улицам Оки хотя бы десять шагов и не повстречать ни одного киэн попросту невозможно. Байхин попытался было идти, уставясь взглядом в мостовую, но, врезавшись в нескольких прохожих, поневоле поднял глаза. Действительность превзошла самые мрачные его опасения: киэн, а пуще того их ученики роились повсюду. С каждым шагом их становилось все больше, и Байхин с тупым мужеством отчаяния понял, что Хэсситай направляется в тот самый улей, откуда и выпархивают сии трудолюбивые пчелки.
Постоялый двор «Перевернутая бочка» и впрямь напоминал улей. Он был поделен на крохотные, как соты, комнатушки, и в каждой пестрая пчелка-киэн чистила и расправляла свои блестящие крылышки, прежде чем отправиться в полет по городу, перепархивая с одной площади на другую. И в довершение сходства «Бочку» наполнял негромкий, но неумолчный гул. Хэсситай сторговал у хозяина «Перевернутой бочки» комнатку размером ненамного больше собственной котомки, забросил в нее часть своих пожитков и покинул постоялый двор с такой быстротой, что на сей раз Байхин не сумел за ним угнаться.
День прошел не так уж и скверно, ибо днем никому не было до Байхина решительно никакого дела. Но под вечер музыканты, рассказчики, глотатели огня, заклинатели змей, акробаты, жонглеры и прочие киэн возвратились в свое временное обиталище. А вместе с ними вернулись и их ученики, разбитные мальчишки и девчонки с младенчески безмятежными лицами и взрослыми ухватками. Байхин хотел затвориться в комнатушке Хэсситая, но не тут-то было. Он ничего не ел с самого утра. Днем ему перекусить не удалось ни за какие деньги: хозяин в ответ на его робкую просьбу сурово заявил, что отдельно здесь ни для кого не готовят. Господа киэн трапезничают дважды в день, утром и вечером, – а до тех пор молодому ученику придется подтянуть пояс потуже. Буде же он не в силах утерпеть до вечера, пусть поищет какой-нибудь трактир. Байхин во время странствий с Хэсситаем питался хоть и скудно, а на поиски трапезного заведения пускаться не стал: боялся проворонить наставника. Он храбро решил пересидеть общий ужин в комнате, но сил своих не рассчитал: от одного только запаха еды у него потемнело в глазах. Он попытался было утащить еду с собой, но был изловлен и строго отчитан одним из слуг. Оказывается, правила постоя в «Бочке» подобного самоуправства не допускали. Никакой еды в своих комнатах – только за общим столом. К тому же ученику следовало бы знать, что его черед набивать себе брюхо еще не наступил. Сначала господа мастера изволят откушать, а уж потом к столу допускаются их ученики.
Байхин, рожденный и воспитанный в знатном богатом доме, никогда прежде в жизни не голодал по-настоящему – только во время поста, а это не в счет. К тому же разговлялся он после поста кушаньями изысканными и разнообразными. Хэсситай ничуть не преувеличивал, сказав, что у Байхина слишком много на костях наросло дурного мяса, которое постоянно хочет жрать. Того, чем Хэсситай мог насытиться на целый день, Байхину недоставало и червячка заморить. Наставник при необходимости смог бы обойтись и без ужина, а Байхин свой сегодняшний завтрак проглотил раньше, чем заметил. У него духу не хватило лечь спать натощак. И когда Хэсситай вместе с прочими киэн отужинал и отправился на боковую, Байхин робко присел у самого дальнего края стола, надеясь насытиться и улизнуть раньше, чем остальные ученики успеют толком заметить его присутствие.
Попробуй такого не заметить, как же! Байхин возвышался над прочими учениками, как сигнальная башня в окружении шалашей. К тому же ни один из этих пострелят не был старше десяти, много если двенадцати лет. Большей частью вокруг стола деловито сновали созданьица лет семи-девяти – самого, по мнению Байхина, шкодливого возраста. И если взрослые мастера, утомясь дневной работой, трапезничали чинно, ведя тихие неспешные разговоры, то после их ухода гомон воцарился неимоверный. Все это пацанье сопливое выделывалось друг перед другом кто во что горазд – очевидно, это было у них в обычае. Детям свойственно хвалиться своим умением… особенно если они уже не совсем Дети. У Байхина сердце кровью обливалось, когда он глядел, с какой непринужденностью эти малолетние паршивцы ходят на руках, жонглируют тарелками, вынимают друг у друга из-за шиворота живых ужей и вообще проделывают все то, чего он не умеет. Ему казалось, что худшего унижения и быть не может, – казалось до тех самых пор, пока шустрые детишки только глазели на него и дивились втихомолку. Как только они смекнули, что эта орясина великовозрастная еще и не способна ни на что путное, кошмар сменился адом.
– Дядя ученик, – орал ему в самое ухо какой-нибудь особо егозливый пацаненок, – а ты вот так умеешь?
– Нет, – улыбаясь до ушей, ответствовал Байхин, – зато я лопать умею замечательно. Вот смотри – а-ам!
И Байхин проглатывал кусок лепешки пополам с невыплаканными слезами. На душе у него было до того скверно – удавиться в пору… а делать-то что? Вскочить и отдуть прилипчивых насмешников? Так ведь не они виноваты в его неумелости. Заорать, чтоб оставили в покое? Но это значит проявить не только неумелость, но и слабость. Воспитание Байхин получил воинское, а воину слабаком выглядеть негоже. Настоящего воина не смутит даже блеск обнаженной стали… так статочное ли дело – пасовать перед нахальными мальчишками? И Байхин улыбался, отшучивался и ел, хотя ему давно уже кусок в горло не лез.
– Дяденька ученик, – ехидно пропел чей-то язвительный голос.
– А ну заткнитесь, босота! – внезапно скомандовал сиплый фальцет. И в зале мгновенно воцарилась тишина.
Обладатель сиплого голоса, смугловатый тощий мальчишка лет семи, протолкался к Байхину. Почтительное молчание, с которым прочие ученики, даже и постарше годами, подчинились его приказу, объяснялось просто: на впалой щеке мальчишки красовалась наколка – полосатый мячик, наведенный тонким контуром. Байхин нервно сглотнул, не в силах отвести глаз от рисунка. Формально этот пацан еще считается учеником – но ему уже присвоен ранг мастера, пусть и самый низкий. Он уже имеет право работать без разрешения и сопровождения учителя. И невелика беда, что рисунок едва обозначен: уж если парень в семь лет ухитрился заработать мастерскую наколку, то полосатый мячик очень и очень скоро запестреет новыми красками.
Мальчик упер руки в боки, уставился на Байхина долгим неподвижным взглядом, потом усмехнулся и хлопнул ладонью по столу.
– Пойдем, – скомандовал мальчишка. – Потолковать надо.
Байхин безропотно встал и последовал за сипатым пацаненком.
Именно он из них двоих старший, хоть и годами малость не вышел.
Во дворе было свежо; дневной жар миновал, и на усталом ночном небе проступила звездная испарина. В ярком лунном свете строгое лицо мальчишки выглядело причудливо взрослым.
– Садись, – приказал мальчишка, указывая Байхину на груду пустых ящиков. Байхин поддернул штаны и осторожно сел. От ящиков отчетливо тянуло соленой рыбой. Мальчишка опустился на соседний ящик, вздохнул и замолчал. Байхин терпеливо ждал.
– Я тебе одну штуку сказать хочу, – нарушил молчание мальчик. – Только тебе. Не протреплешься?
– Ну что ты, – успокоил его Байхин.
– Из всех нас у меня самый паршивый наставник, – совсем уж сипло сообщил мальчишка. – Нет, он меня не бьет, ты не думай просто он ничего толком не умеет. Из него жонглер, как из дубины букет.
Сравнение Байхина не удивило: он его уже слышал от Хэсситая. Но вот остальное… просто в голове не укладывается!
– А как же… это? – недоверчиво промолвил Байхин, указывая рукой на почти невидимую в лунном свете наколку своего неожиданного собеседника.
– А это – я сам, – резко ответил мальчишка. – Ну, чего пялишься? Сам, говорю. За другими жонглерами приглядывал. Кумекал помаленьку. Если голова и руки не из задницы растут… очень даже можно.
Байхин обомлел, только теперь сообразив, что в глазах паренька сиял не отблеск лунного света – в них полыхал огонь неумолимого фанатичного стремления к цели. Ученик не вправе уйти к другому наставнику – но как же хотел стать жонглером этот тщедушный заморыш, если вместо того, чтобы пасть духом, принялся учиться вприглядку! Неудивительно, что на его лице красуется мастерская наколка – и ей суждено расцветиться гораздо раньше, чем Байхин полагал до этого признания.
– Зачем ты мне это рассказал? – тихо спросил Байхин.
