– Но испытывал в ту ночь, когда убил Коррина.
Это было кровавое деяние.
– Ты думаешь, я поступил не правильно?
– Он заслуживал смерти, но тебе следовало собрать людей Пинрэ, чтобы они его судили. Ты убил его слишком холодно и велел выбросить его тело воронью.
Гнев у тебя взял верх над рассудком. Вот чего не мог простить Магриг.
– Если бы не ты, я бы лежал сейчас мертвым, я это не забуду.
Прасамаккус весело усмехнулся.
– Знаешь, что говорят умные люди. Утер? Гнев королей долог, их благодарность коротка, и это нерушимый закон. Так не обременяй меня ни тем ни другим.
– И даже дружбой?
Прасамаккус положил руку на плечо Утера. Жест был трогательный, и Утер почувствовал – совершенно правильно, – что он никогда повторен не будет.
– Я думаю, мой государь, что у королей друзей не бывает, только верные подданные и враги. Секрет в том, чтобы уметь различать, кто есть кто.
Бригант заковылял в темноту, и Утер остался в одиночестве, какого еще никогда не испытывал.
На заре Утер один ушел в круг черных камней, на которых был воздвигнут Серпентум. Рассветные тени сокращались, и над равниной гулял прохладный ветер.
На центральном алтаре сидел Пендаррик, кутая могучие плечи в тяжелый пурпурный плащ, подбитый овчиной.
– Ты прекрасно справился, Утер. Даже лучше, чем тебе известно.
Принц сел рядом с ним.
– Люди Пинрэ только и думают, как бы поскорее увидеть мою спину. А когда увидят, постараются воткнуть в нее нож.
– Такова дорога правителей, – сказал Пендаррик. – И мне ли не знать? Ты обнаружишь – если проживешь достаточно долго – кое-какие великолепнейшие парадоксы. Человек может всю жизнь быть разбойником, но стоит ему совершить одно доброе дело, и его будут с восторгом и любовью вспоминать в песнях. Но правитель? Он может потратить жизнь на благие дела, но стоит ему совершить одно дурное дело, и его будут помнить как жестокого тирана.
– Не понимаю.
– Поймешь, Утер. На негодяя смотрят сверху вниз, на правителя – снизу вверх. Вот почему негодяя всегда можно простить. Но правитель – больше чем человек, он символ. А символам отказано в человеческих слабостях.
– Ты меня отговариваешь?
– Нет, открываю тебе глаза. Ты хочешь вернуться домой?
– Да.
– Даже если я скажу тебе, что, по всей вероятности, там ты не проживешь и часа?
– О чем ты?
– Эльдаред и саксы соединили войска. Пока мы разговариваем тут, твои силы, не насчитывающие и шести тысяч человек, окружены двадцатью пятью тысячами врагов. Даже с Девятым легионом твои шансы на победу невелики.
– Ты можешь перенести меня на поле битвы?
– Могу. Но подумай вот о чем. Британия станет страной саксов. Их много, а вас мало. Вы не сумеете побеждать без конца. Если ты останешься в Пинрэ, то сможешь создать империю.
– Как Горойен? Нет, Пендаррик. Я обещал Девятому легиону отвести их домой, и я держу свои обещания, когда могу.
– Хорошо. Но одно обстоятельство тебе неизвестно. Горойен умерла. Она умерла, спасая Кулейна. Нет, не спрашивай меня почему, но Владыке Ланса возвращена юность. И в один прекрасный день он снова войдет в твою жизнь. Будь осторожен, Утер.
– Кулейн никогда не причинит мне вреда, – ответил Утер и похолодел от страшного предчувствия, представив себе Лейту. Его глаза встретились с глазами Пендаррика, и он понял, что царь знает все.
– Что будет, то будет, – сказал Утер.
* * *
Викторин полоснул мечом по лицу светлобородого воина, тот упал под ноги вопящей, визжащей орды, волной накатывавшейся позади него. На щит Викторина обрушился боевой топор, и рука у него онемела. Его гладий ударом снизу глубоко вошел в бок противника.
Меч отскочил от шлема римлянина и рассек кожаный нагрудник. Копье пронзило владельца меча, и два легионера, пробившись вперед, сомкнули щиты перед Викторином. Он отпрыгнул, освобождая им место. По его лбу катился пот, жег глаза. Он взглянул налево, направо, но строй проломлен не был. На холме справа Аквила был окружен. Его семь когорт образовали стену щитов против бригантов. А Викторин и его шесть когорт тоже были окружены восемью тысячами саксов, которых вел Хорса, сын легендарного Хенгиста.
Это была решающая битва, которой римляне стремились избежать. Амброзии атаковал войско саксов на протяжении почти всего их долгого похода на север, но затем попал в ловушку у Линдума, и два его легиона были полностью разбиты за четыре дня кровавого сражения. С оставшимися у него тремя когортами – всего тысяча четыреста сорок человек – Амброзии добрался до Эборакума. И у Аквилы не осталось иного выбора, кроме как рискнуть судьбой королевства в одной отчаянной битве. Но он слишком медлил.
Эльдаред и Кэль ускоренными переходами вывели свое войско в пятнадцать тысяч человек к Эборакуму с запада и соединились с Хорсой у Лагентиума.
Аквил предпринял последнюю попытку разъединить силы врагов, напав на лагеря саксов и бригантов двумя отдельными отрядами. Но план этот безнадежно провалился. Хорса оставил две тысячи воинов в засаде среди лесистых холмов, и они врезались в арьергард Аквилы. Римляне отступили в полном порядке и соединились с главными силами на холмах в миле от города. Но теперь саксы врезались клином в римский строй, который прогнулся и образовал два сражающихся каре. О победе следовало забыть: шеститысячное римско-британское войско медленно перемалывалось силами, вчетверо его превосходящими. Легионеры дрались, просто чтобы прожить еще несколько блаженных часов, лелея несбыточную мечту о спасении под покровом ночной темноты.
– Слева сомкнись! – взревел Викторин, стараясь перекричать какофонический лязг железа о бронзу сакских топоров и мечей о щиты и доспехи римских легионеров Битва давно бы кончилась, если бы не римские гладии – короткие клинки восемнадцати дюймов от рукояти до острия. Меч этот был создан для дисциплинированного войска, для воинов, способных сражаться в тесном боевом порядке. Саксы и бриганты пользовались мечами длиной до трех футов, а это означало, что для размаха им требовалось больше свободного пространства. И атакующие обнаружили, что против стены щитов управляться с длинным мечом не так-то просто. Тем не менее огромное численное превосходство теснило стену, заставляло отступать на один кровавый дюйм за другим.
Внезапно часть ряда подалась, и десяток сакских воинов во главе с великаном, размахивающим двойным топором, вломились внутрь строя. Викторин прыгнул вперед, зная, что последний ряд последует за ним, увернулся от опускающегося топора и погрузил свой клинок в пах великана. Щитом он отразил удар мечом в лицо, и его противник упал мертвым с гладием Гвалчмая в сердце.
Задний ряд полукругом двинулся вперед, закрыл проход и оттеснил саксов в плотную толпу, где длинные мечи были бесполезны. Легионеры последовали за ними, рубя и закалывая беспомощных врагов. Через минуту-другую строй снова сомкнулся, и Гвалчмай, чей замыкающий ряд уменьшился до сорока человек, присоединился к Викторину.
– Похоже, дело плохо! – сказал он.
Двести лучников в середине британского каре уже давно израсходовали все свои стрелы и теперь стоически ждали, положив ладони на рукоятки охотничьих ножей. Доспехов на них не было никаких, и когда строй будет сломлен, их должны были перерезать, как баранов на бойне. Некоторые подходили к сражающемуся ряду, оттаскивали раненых или мертвых, чтобы забрать их доспехи и оружие.
Викторин посмотрел на море сакских бойцов. Все рослые, по большей части белокурые или рыжие, они сражались с самозабвенной свирепостью, невольно его восхитившей. Еще в начале битвы около двадцати саксов сорвали с груди панцири и ринулись в атаку, продолжая сражаться, несмотря на страшные раны. Это были внушавшие ужас берсерки, воины, одержимые священным безумием битвы. Один из них продолжал биться, пока не упал, поскользнувшись на собственных вывалившихся из раны кишках. Но и тогда он продолжал отмахиваться мечом, пока совсем не истек кровью.
На другом холме Аквила руководил боем с таким спокойствием, будто готовил легионеров к триумфальному шествию. Сам он был без меча и прохаживался за живой стеной, подбодряя своих бойцов.
Последние два месяца Викторин испытывал к старому патрицию двойственное чувство. Его выводила из себя осторожность его начальника, нежелание идти на риск, но он ценил его мужество и заботливое отношение к подчиненным. Пока он служил Аврелию, то был осмотрительным и хитрым полководцем, но, оставшись один, уже не находя поддержки в харизматическом ореоле покойного монарха, Аквила оказался слабым игроком в королевских играх.
Трижды строй прогибался, и трижды Гвалчмай с арьергардом закрывал прорыв. Викторин огляделся, чувствуя, что конец дня близок. Чувствовали это и саксы – они отступили, перестроились и ринулись в еще более бешеную атаку. Викторин пожалел, что битва не прервется хотя бы на секунду, чтобы он мог сказать своим легионерам, как он ими гордится. Они же не были настоящими римскими солдатами, а всего лишь воинами вспомогательных легионов, но ни один римский легионер не превзошел бы их в этот день.
